– И во всех школах были такие памятники? – Марго с интересом посмотрела на Ладу Алексеевну.

– Почти в каждой школе. И понимаете, нести караул – это было почетно. Это доверяли лучшим ученикам. За это боролись в классах – боролись оценками, общественной работой, участием в самодеятельности. И выбирали лучших из лучших. Но был особый день. Двадцать второе апреля, день рождения Ленина. В этот день все мероприятия – торжественная линейка, выступления, прием в пионеры октябрят, чтение стихов и песен – проходили в фойе школы у бюста Ленина. И на глазах всей школы в карауле стояли два лучших ученика года.

– И выбрали вас? И его, этого парня, да? – Теперь Марго заторопила рассказчицу.

Анна обвела взглядом гостиную. Было ясно, что всех заинтриговала история хотя бы потому, что в голову не приходило, что же может произойти, когда двое стоят по обе стороны бюста, воздев руку в пионерском салюте!

– Риточка, выбрали нас. – Лада Алексеевна кивнула головой. – Я вам даже и рассказать не могу, как я радовалась. У меня пела душа. Мне казалось, что вот это и есть любовь – всегда вместе, работа, учеба, жизнь, и награда – признание того, что мы оба лучшие! И мы будем вместе – вся школа увидит это! Мы – одно целое! Мы – почетный караул!

– Здорово, хотя и не очень понятно, да? – Один из вятских мужей нерешительно посмотрел на друзей.

– Все понятно, – отозвалась его жена, – офисный роман. Типичный офисный роман.

– Тише, – нахмурилась Зося. Ей рассказ показался скучным, она предпочитала бы не лезть в такие исторические дебри.

– Весь вечер накануне я гладила парадную форму. – Лада Алексеевна откашлялась и продолжила: – Не забывайте, дорогие мои, речь идет о послевоенных годах. У меня не было красивой одежды. Ни у кого ее, впрочем, особо не было. Но в этот день я должна была блистать. Мама прокипятила и накрахмалила мою единственную белую блузку. Купила только чулки – такие плотные, коричневые, совсем не красивые, но зато они были новыми и еще не имели ни одной штопки. Мы достали из шифоньера туфли – их прислала тетя из Горького. Тете они были малы, мне – велики, и в шкафу, завернутые в старое мамино платье, они ждали моего взросления. Никто ведь не задумывался, что лет этак через пять, когда подойдет время, они напрочь выйдут из моды. Впрочем, их силуэт и тогда о моде молчал. Одним словом, мама прониклась моментом – ее дочь должна была быть при полном пионерском параде. Но она даже не догадывалась, что у меня свидание у бюста Ленина. Она думала о той почетной миссии, которая выпала ее умной и упорной дочери.

– Лада Алексеевна, а у вас были длинные волосы? – вдруг задала вопрос Марго.

– Да! – воодушевленно воскликнула Лада Алексеевна. – Косы мои были хороши. Длинные. И мама очень долго заплетала мне эти косы, которые потом укладывала бубликами. Да, кстати, ленты, которые вплетались в косы, я намочила и прогладила. Мама всегда покупала атласные, они не торчали жуткой капустой на голове, а аккуратно ложились по обе стороны кос.

Лада Алексеевна вздохнула.

– Ну, что же дальше? Вы нарядились и пошли стоять в карауле? – Валера посмотрел в свой пустой стакан.

– Слушайте, – одернула Агнесса и долила ему глинтвейна.

– Была только одна проблема, решение которой я и мама откладывали в долгий ящик.

– Какая?

– Юбка. Обычная юбка, которой у меня не было. Нет, конечно, была та самая грязно-сине-серая сатиновая тряпочка, которая не поддавалась утюгу и была похожа на старые купальные мужские трусы. Тогда было модно плавать в длиннющих сатиновых трусах синего или черного цвета. Моя юбка, в которой я каждый день ходила в школу, была из точно такой ткани и имела почти такую же длину. К моменту, о котором идет речь, это уже была не юбка, это был позор. «Ладочка, по-моему, ты будешь выглядеть прекрасно», – сказала мне тогда мама, обведя взглядом комнату, в которой висела блузка, стояли туфли, лежали ленты. Старая юбка висела на стуле в тени абажура. «Да, мама», – согласилась я и вздохнула. «Лада, пойми, мы не можем сейчас купить другую. Сходи завтра еще в этой. А вот к лету мы купим ткань, и я сошью тебе юбку, новую». Я согласилась. Ночь прошла в беспокойстве и слезах. С одной стороны, мне бы радоваться, а с другой стороны – юбка. Старая сатиновая юбка. Проворочалась я почти до утра и заснула только тогда, когда вдруг сообразила, что сам мальчик меня-то не увидит. «Он же будет стоять по другую сторону от бюста! Да, мы будем рядом, но рассматривать ему меня будет некогда. Если только чуть-чуть, до начала мероприятия», – утешила я себя неожиданным открытием и заснула. Утром мама разбудила меня, заплела косы и ушла на работу. Косы получились у меня пышные, ленты легли как надо. Я быстро позавтракала и стала одеваться – как сейчас помню хруст белого накрахмаленного полотна, когда надевала блузку. Потом я натянула чулки, надела тетины туфли. Юбка была последней. Я помню, как полностью одетая стояла и не спешила к зеркалу. А когда подошла, мое сердце заныло. Вид был ужасный – юбка на фоне белой блузки и новых блестящих туфель окончательно превратилась в хлам.

Лада Алексеевна перевела дух, обвела всех взглядом, а потом продолжила:

– Так, как плакала тогда, я не плакала потом ни разу. Наверное, это было последнее детское огорчение моей жизни. Потом уже происходили несчастия, в которых взрослые люди не плачут, они страдают молча. Плакала я долго, понимая, что умру, но в этой юбке в школу не пойду. Сквозь слезы я смотрела на часы, стрелки которых двигались неумолимо – еще немного, и на моем месте будет стоять другая ученица, а этот день будет не только самым тяжелым, но и самым позорным в моей школьной жизни. Мысленно произнесенное слово «позор» меня отрезвило. «Я – пионерка! Я – отличница! Я – председатель Совета дружины! И я рыдаю из-за юбки? Подумаешь, юбка! Сегодня такой день и меня выбрала вся школа!» Я решительно встала с дивана, одернула свою проклятую юбку и бросилась приводить комнату в порядок.

В этом месте рассказа Лада Алексеевна хитро улыбнулась и вздохнула:

– Вот как бы знать, что в наших головах иногда происходит?! Что руководит нами? Или действительно существует тот самый бес, который толкает под руку?

– Так что же дальше? – Анна, горя любопытством, посмотрела на Ладу Алексеевну.

– Вот я и говорю – я не знаю, что произошло дальше! Я до сих пор, дожив до преклонных лет, не понимаю, что тогда произошло и кто мною тогда руководил? Кто нашептывал мне, кто искушал меня? Не знаю, но помню, как только я про себя произнесла «правильные» слова про долг, Совет дружины и пионеров, я тут же открыла шкаф, достала с вешалки мамину парадную юбку и, отбросив в сторону свою, старую, натянула ее. Мамина юбка была мне велика. Размера так на три-четыре. Я рассмотрела застежку – стоило только чуть-чуть прихватить иголкой, сделать складку и юбка села бы нормально. Но часы показывали, что мне надо бежать в школу со всех ног и шить уже некогда. Я кинулась в ванную комнату, схватила бельевую веревку и подвязала юбку. Уже на ходу, у зеркала я поправила блузку, и последний взгляд, который я кинула на себя, заставил меня улыбнуться: на меня смотрела красивая, нарядная пионерка. Теперь уже темно-синее сукно юбки подчеркнуло белоснежность блузки, а красный галстук добавил яркости. Бельевая веревка, которая держала юбку, была не видна – блузка надежно прикрывала ее. В школе меня встретил восхищенный взгляд того самого мальчика. О лучшем нельзя было и мечтать. «Да, ты готова занять пост номер один нашей школы!» – важно сказал он, а я расплылась в счастливой улыбке. Все дальнейшее было как в тумане: праздничная суета, линейка, наши с мальчиком фамилии, прозвучавшие на ней, звук барана и горна. Я помню, как строевым шагом выхожу из шеренги, чеканя шаг, приближаюсь к бюсту, как равняюсь с мальчиком, который двигается с другой стороны. Вот раздается команда: «Смирно, равнение на пост номер один». Я делаю отрепетированный разворот, моя рука взмывает в салюте и… моя юбка падает на пол. Я помню тишину. Помню, смешок, один-единственный на всю линейку. Помню свой жест: я хватаю юбку и натягиваю на себя, но бельевая веревка, пока я разворачивалась в шаге, улетела далеко, и понятно, что подвязать юбку нечем. Я смотрю на всех, а потом убегаю, придерживая юбку руками.

Лада Алексеевна вздохнула.

– И все? – ахнула Марго. – А что же этот мальчик? Он что?

– Не знаю, – глядя перед собой, вздохнула Лада Алексеевна, – я разлюбила в тот самый момент, когда выбежала из школы. Во всяком случае, мне так казалось. И кажется до сих пор.

– Грустно, но ведь в этом нет ничего ужасного! – Одна из вятских жен тронула Ладу Алексеевну за рукав. Тронула так, словно эта история произошла только что.

– Конечно, но в четырнадцать лет это не понять.

– Послушайте, надо же выпить! – Валера вдруг поднялся со своего места. – Вам, Лада Алексеевна, тем более надо срочно выпить. Чтобы забыть эту самую юбку!

– Валера, не хочу я ее забыть! – воскликнула Лада Алексеевна. – Понимаешь, это была любовь! Настоящая! Настоящая детская любовь. С жертвами, болью, но она была искренней. И разрушающей.

– Разве в детстве может быть разрушающая любовь? – спросила Анна.

– В любом возрасте может быть такая любовь. – Марк посмотрел на свет сквозь стакан с вином.

– Ваша очередь, Марк! Ведь я правильно вас поняла? – Лада Алексеевна откинулась на спинку дивана, а Серафим Иванович взял ее за руку.

– Моя. Хотя мне и в голову не приходило, что я могу принимать участие в таком мероприятии.

– Отчего же? – спросила Лада Алексеевна.

– Мне казалось, что в прошлом мало правды. Вернее, в воспоминаниях ее мало. Все имеет чуть искаженный вид.

– Тем интереснее. – Анна посмотрела на Марка. – Тем интереснее. Получается, что прошлое – это форма искусства.

– Сомнительное утверждение. – Агнесса поджала губы. – Но сейчас вряд ли стоит спорить об этом.

– Да, Марк, расскажите нам о своей самой первой любви.