– Вкусно? – спросила одна из вятских жен. – Я тут все попробовала, но скажу честно – вкуснее, чем сыр с тмином, ничего не пробовала.

– Да, точно! – согласилась Анна. Она даже почувствовала на губах этот пряно-молочный вкус. – Вы здесь, в Юрмале, купили его?

– В Риге, на рынке. Я перед отъездом еще куплю.

– Надо не забыть, это хорошая идея. – Анна отщипнула кусочек сыра.

Смешно, но если бы она закрыла сейчас глаза и заставила себя не обращать внимания на звуки, то оказалась бы дома, в их старом доме, где топили печку, а на завтрак ей всегда давали бутерброд с таким сыром. Она его любила даже в детстве.

– … вы слышите, Анна. – Валера окликнул ее. Анна повернулась, но наткнулась взглядом на Марка. Тот смотрел на нее, словно все понял.

«Господи, да Зося его слопает. И меня заодно!» – мелькнула у Анны мысль, и тут же послышался голос Зоси:

– Марк, может, ты поможешь мне, а не будешь смотреть по сторонам?!

И вот запахло горячим глинтвейном, корицей, уютом, теплом ненастного вечера. Все расселись вокруг большого низкого стола. Непогода сделала свое дело – свела этих людей вместе и дала шанс узнать друг друга еще ближе.

Анна посмотрела в окно. Там сосны ожесточенно сопротивлялись ветру, который нес с моря брызги. Там наступил холод, а здесь было уютно и ласково. «Сколько таких моментов было в моей жизни? Когда шторм, ветер, а ты сидишь в доме, прислушиваешься к непогоде, боишься ее и радуешься своему убежищу. Не счесть. И каждый раз мне казалось, что для счастья именно такого дня и хватает. А это значит, что…» – донеслись до Анны слова Лады Алексеевны.

– … И вот я думаю, что это отличная тема. И такой вечер самое лучшее время для подобных воспоминаний!

Раздался шум. На лицах присутствующих отразились сомнения. Что-то опасное чудилось в подобных разговорах.

– Лада Алексеевна, только мы договариваемся, что нас не ревнуют наши вторые половины! Я правильно понимаю? – Марк весело смотрел на всех.

– А разве не я твоя первая любовь? – хихикнула Зося. Она уже хорошенько выпила глинтвейна, который ее же стараниями получился достаточно крепким.

– Дорогая, ты ставишь меня в затруднительное положение. Ты же знаешь, я врать не люблю.

– Послушайте, в конце концов, не обязательно рассказывать то, что случилось с вами, – обратилась ко всем Лада Алексеевна. – Можно рассказать или придумать историю о первой любви. Может, что-то произошло с вашим другом, что-то вы узнали случайно, что-то происходило на ваших глазах. Главное, чтобы в этой истории было что-то, что запомнилось вам, и поэтому вы считаете его случай самым интересным.

– То есть необязательно о себе? – уточнила одна из вятских жен.

– Конечно, – лукаво улыбнулась Лада Алексеевна, – мы, присутствующие, поймем все правильно.

Все вдруг стали говорить одновременно. Все, кроме Валеры.

– Что-то не так? – спросил Серафим Иванович.

– Я совершенно не помню, когда я впервые влюбился, – абсолютно серьезно ответил Валера, – мне кажется, что я всегда был влюблен! Но когда это началось?! Черт его знает!

– Не огорчайтесь так, Валера! Расскажите о своей самой большой или запоминающейся любви, – успокоила его Лада Алексеевна. – Возражений нет?

Дама оглядела всех с улыбкой. «Профессиональный провокатор! – вспомнила Анна слова Марка о Ладе Алексеевне, – провокатор в хорошем смысле. Она заставляет посмотреть на все совершенно иначе. Иногда злят ее бесцеремонность и неугомонность. Но это только на пользу оборачивается!» Анна сейчас наблюдала за присутствующими и полностью соглашалась с определением Марка. Каждый, кто сейчас сидел в этой гостиной, совершенно забыл про шторм, море, собственный отпуск. Каждый был обращен в свое прошлое, в котором обязательно была первая любовь, и воспоминания о ней смягчили лица, убрали с них недовольство, настороженность, раздражение. И на лицах их появились нежность и смущенная растерянность. В жизни каждого было что-то, о чем вспоминалось с тоской, болью, хоть и окрашенной в милые ностальгические цвета.

– Крепкий глинтвейн очень вовремя! Он развяжет наш язык! – Марк заглянул в свою кружку.

– Ты собираешься вспоминать что-то неприличное? – вскинулась Зося.

– Как я могу?! – Марк с возмущением посмотрел на жену. – В моей жизни ничего неприличного не было.

– И в моей, – вдруг подала голос первая вятская жена, – мы даже не целовались. История вообще такая удивительная, но я точно знаю, что он меня любил. Хотя ни разу не сказал об этом. Мы вообще не разговаривали.

– Ты даешь! – воскликнул муж. – А кто это? Я знаю? Он – наш?

«Вот оно! Вот оно это мгновение! – Анна внимательно посмотрела на лицо вятского мужа, который задал вопрос. – Как дочка сказала? Прошлое – это ящик Пандоры…»

Занятая своими мыслями, она пропустила мимо ушей историю вятских подруг. Она не заметила, как Валера начал свой рассказ и как Лада Алексеевна его прервала:

– Голубчик, без подробностей. Мы уже поняли, что фигура вашей избранницы была великолепной.

Валера что-то в оправдание стал объяснять, но на него зашикали.

– Натурализм не в моде! – объявила Агнесса. – Вы попробуйте иначе убедить нас в том, что эта женщина заслуживала такой любви.

«О чем это она? «Заслуживала»? Так странно. Как можно заслужить любовь? Любовь – это что-то вне человеческих возможностей, желаний, устремлений». Анна опять отвлеклась от рассказа. Сидеть в этой гостиной, и под шум разговоров думать о своем, было чрезвычайно приятно.

Валера с его хвастовством, Марго со сбивчивым изложением материала и желанием сказать «красиво», Серафим Иванович, смущающийся и понукаемый Ладой Алексеевной, – все они рассказывали долго, с подробностями, от которых Анна отключалась. Чужие события ее не трогали. Она сейчас пребывала во власти воспоминаний собственных и была очень благодарна Ладе Алексеевне – казалось, не было ничего приятней для Анны, чем вслух вспомнить то, что случилось с ней тогда, много лет назад и из-за чего ей так хотелось сюда приехать. Это был нежданный-негаданный подарок ее душе. Анна никогда никому не рассказывала об этом прошлом. А сейчас представился отличный случай – люди вокруг были малознакомые, и, выговорившись, можно будет историю спрятать в «темный шкаф».

– А у меня было все очень грустно, – вдруг раздался голос Лады Алексеевны, – так грустно, что я тогда проплакала несколько дней. И не ходила в школу. И вообще хотела уехать куда-нибудь, чтобы все забыли о моем позоре.

– Что же случилось?! – неожиданно для себя спросила Анна. Она обратила внимание на интонацию Лады Алексеевны. В ней не было игры, не было театральности. А что было? Грусть!

– Что случилось? Казус. Несчастный случай. Недоразумение. Иногда об этом говорят: «С каждым может случиться!» Но от этого мне было не легче.

– Неужели трагедия такая?! – Марго вытаращила глаза.

– По-моему, да. Но судите сами. – Лада Алексеевна села поудобней, положила руки на трость и начала свой рассказ. – Тогда мне было всего четырнадцать лет. И я была пионеркой. Более того, я была сумасшедшей пионеркой. Собрания, слеты, сборы, походы – во всем я принимала самое активное участие. Не было школьного вечера, чтобы я не выступала, не было олимпиады, чтобы я не была членом школьной команды. Одним словом, портрет вам ясен – активистка. Красавицей я не была, но была симпатичной. Вы спросите меня, почему я была такой активной? И наверняка ждете ответа о сознательности, темпераменте, характере? Ерунда. Все это ни при чем. Мне бы на диване с книжкой валяться, но я упрямо лезла в самую гущу общественной работы. И причина тому банальна – мне нравился мальчик. Высокий, темноволосый, с большими синими глазами. И ему ужасно шла голубая рубаха с повязанным пионерским галстуком. Мальчик был отличником из параллельного класса. Вот он-то был активистом по призванию. Как только я поняла, что влюбилась в него, так я сразу вычислила, что быть с ним рядом можно при одном условии: участвовать в общественной жизни школы. Любовь наступила на характер, натуру, как бы сейчас сказали, наступила на психофизический тип. Из домоседки я превратилась в активиста. Ну, потихоньку втянувшись, я уже не испытывала дискомфорта, к тому же меня радовала моя собственная прозорливость – мальчик все чаще и чаще ловил меня на переменах и, начиная любой разговор о новом поручении, говорил: «Лада, только ты поймешь ситуацию и момент. Только ты справишься…» Теперь-то я понимаю, парень был хитер и ленив. Он делал маленькую карьеру маленького общественника, но делал ее моими руками. Ни разу я не отказалась от поручения, каким бы сложным оно ни было и какой бы урон ни был нанесен моему процессу обучения. Шло время, мною мастерски манипулировали – это я тоже понимаю сейчас. Но тогда похвала от него равнялась признанию в любви. А он хвалил меня – я же все больше и больше пропадала в школе. И вот наступает тот самый день. День торжественный, когда нас вдвоем должна видеть вся школа. В этот день у нас должно было быть что-то вроде свидания.

– Вы должны пойти в кино? – перебил Валера.

Все негодующе зашумели. Рассказ Лады Алексеевны оказался неожиданным. Анне, например, казалось, что дама должна рассказать о романе с каким-нибудь актером, писателем, на худой конец с музыкантом. И Лада Алексеевна плохо представлялась худенькой подвижной пионеркой. Но тем сильнее было впечатление – история, произошедшая давным-давно, не забывалась. Человек ее помнил и «болел» из-за нее.

– Что вы?! – Лада Алексеевна улыбнулась Валере. – Кино – это так пошло. Это – ерунда. В этот день мы вдвоем – звезды были на моей стороне – должны были стоять в почетном карауле у бюста Ленина.

– У какого бюста? На Красной площади где-нибудь? – Валера все-таки очень любил детали.

– Нет, в фойе нашей школы. Бюст, повернутый куда-то на восток, стоящий на высокой тумбе, обтянутой кумачом. Помню, что голова вождя всегда блестела – серебристой краской ее обновляли перед каждым первым сентября. – Лада Алексеевна вздохнула.