Вера Колочкова - Осенняя рапсодия

Наташка ворвалась в дверь в обычной своей манере – так, будто кто-то вытолкнул ее из коридора. Плюхнувшись на свое место в углу, прокрутилась на стуле, разнеся по кабинету специфический, ни с чем не сравнимый запах только что выкуренной сигареты. А может, и двух сигарет. Может, и трех даже. Они там, в дальнем закутке коридора, подолгу стоят, вместе с дымом выпуская из себя все офисные сплетни-новости. Если новостей много, тут одной сигаретой не отделаешься. Сегодня с утра, наверное, их много было. Такой уж душок Наташка с собой принесла.

Марина чуть передернулась, чуть поморщилась – терпеть не могла запаха табака. Но промолчала, как обычно. А что делать? Не читать же девчонке лекции о вреде курения. Все равно не поймет. Еще и рассердится, будет потом пыхтеть целый день да бросать на нее сердитые взгляды из-за компьютера. И нахамить может, у нее не задержится. Бросит сквозь зубки что-нибудь вроде того – не лезьте в мою личную молодую жизнь. И откуда они этого хамства набираются, нынешние девчонки? Вот она в таком возрасте ничего подобного себе не позволяла. К начальству была почтительна, на работу абы как не одевалась, по курилкам не бегала. Потому и карьеру на фирме сделала. Пусть и небольшую. Как Олег насмешливо говорит – карьерку. Может, он и прав. Не велика карьера – руководить юридическим отделом из трех человек. Тем более основной воз работы она на себе тащит. Анна Семеновна чем ближе к пенсии, тем больше стала на больничных отсиживаться, а с Наташки какой спрос? Серьезные дела ей и поручить страшновато. Завалит, не дай бог, а ей потом ответ перед Львом Борисовичем держать. Нет, не выйдет из девчонки толку. Она такой в ее возрасте не была…

Поймав себя на ворчливых мыслях, Марина тряхнула головой, распрямила плечи, мельком глянула в просвет вертикальных линеечек жалюзи – июньский занудный дождь и не думал останавливаться, чертил себе грустные кривые на оконном стекле. Погода – как осенью. Ждешь, ждешь этого лета, а оно встречает тебя сырым холодом, будто в лицо плюет. И настроение – под стать дождю. Почти старушечье. Это в тридцать-то восемь лет! А что с ней дальше будет? И на Олега утром успела набрюзжать, когда на работу собиралась. А чего он вечно зеркало в ванной пеной для бритья забрызгивает? Поаккуратнее нельзя, что ли? Да еще и в грязных ботинках потом в комнату прошел, следы на паркете остались… Ну вот, опять она! Нет, надо что-то делать с этим дурацким настроением. Выползать из него как-то. Иначе и впрямь в старуху превратишься.

– Наташ… Там по электронке проект договора от заказчика пришел, посмотри, пожалуйста.

– А чего его смотреть? Он же типовой. Мы такие сто раз делали. Надо распечатывать да на подпись нести, и все дела… – вспорхнули густо накрашенные ресницы девушки.

– А ты все-таки посмотри. Почитай. Надо каждый документ изучать внимательно, ты же юрист все-таки.

– Ой, Марина Никитична… Ну какая вы, ей-богу!

– Какая, Наташ?

– Слишком уж правильная. Каждую бумажку готовы вдоль и поперек изучить, а главного не видите… Нет, я прямо не могу, ей-богу! Обидно за вас даже!

– Тебе? За меня? Обидно? – удивленно подняла на подчиненную глаза Марина. – Надо же, какая странная реакция…

– И ничего не странная! Вот мы сейчас с девчонками из маркетинга курили, как раз об этом и говорили…

– О чем? О твоей реакции?

– Да нет! При чем тут реакция… Мы это… Ой, я не могу так! Мариночка Никитична, неужели вы и впрямь… ничего не замечаете? Не видите?

– А что я должна замечать и видеть, Наташа?

– А то, что давно уже все знают и за вашей спиной об этом шепчутся. А мне… Мне обидно за вас! Тут такое, а вы – договор, договор… Да бог с ним, с договором этим!

– Ну что ж, говори, коль начала, – улыбнулась ей Марина снисходительно. – Что там за моей спиной страшное происходит? Неужели у меня вместо лопаток крылья выросли? А я и не почувствовала…

– Ага. Давайте еще пошутите… Какая ж вы наивная, Марина Никитична! У вас там не крылья, у вас там огромные рога уже выросли!

– На спине? О, ужас… – нарочито округлила глаза Марина. – Не знаю, как это выглядит, но звучит очень даже креативно – рога на спине…

Она рассмеялась весело, как смогла. А что оставалось делать? Не плакать же перед девчонкой, в самом деле. Да и причины особой для слез нет. Ну, постояли они в коридоре, посплетничали про Олега. Подумаешь, секрет полишинеля. Да все мужское население фирмы около этой новенькой секретарши кругами ходит! И чего они в ней нашли? Купились на обаяние испуганной лани? Мужицкие инстинкты проснулись – опекать, защищать и чтоб шубу в грязь и под ноги? А она и впрямь на барышню-лань похожа – тоненькая, голенастая, глазки наивностью промытые. Не секретарша, а сплошное умиление. И Олег туда же – хорохорится перед ней остроумием. А что, действительно, он рыжий, что ли? Ему ж тоже охота пофлиртовать. Тем более ему в этом вопросе труднее всех приходится, потому как жена под боком. Нет, все-таки не зря говорят, что нельзя супругам работать в одном месте. Надо расходиться по утрам по разным коллективам, а по вечерам встречаться за ужином, обмениваться информацией. Такой, какой нужно. Чтоб можно было и приврать слегка.

– Зря вы так, Марина Никитична… – тихо проговорила Наташа, уткнувшись в экран компьютера. Не без горечи, между прочим, проговорила. Стояла за этой горечью обидная бабья жалость. И обидная досада на ее, Маринино, легкомыслие. Вроде того – какие ж вы, рогатые женушки, глупенькие, вечно всю правду последними узнаете. Говоришь вам в открытую, а вы смеетесь…

– Ладно, Наташ, работай. Поговорили, и хватит. Ты, кстати, не знаешь, Анна Семеновна когда с больничного выйдет? – наобум спросила Марина для того только, чтобы увести опасный разговор в сторону.

– Так вроде сегодня обещала… Я ей звонила вчера домой, она сказала, что придет. Да и мне совсем не хочется ее бумаги ворошить. У нее там все сроки для котировочных заявок проходят.

– Ну, раз обещала, значит, придет. Она человек обязательный.

– Ага. А вот вы, если мне не верите, у Анны Семеновны про вашего мужа спросите… Она тоже в курсе дела! Даже, между прочим, поговорить с ним хотела и пристыдить, а он…

– Наташа, хватит! Мне этот разговор неприятен. Неужели ты не понимаешь?

– Да я что? Я ничего… Я же как лучше хотела, чтоб вы идиоткой в глазах коллектива не выглядели. Не хотите – не надо.

Поджав пухлые, блестящие от розовой помады губки, Наташа спряталась за монитором, нервно заерзала мышью по столу, демонстрируя обиду. Ничего, пусть. Пусть уж лучше обижается, чем чужую жизнь оценивает. Нет, понятно, что она за свою начальницу искренне переживает, но уж слишком эта ее искренность бесцеремонная. Хотя она другой и не бывает, наверное. Если пропускать порывы души через «церемонии», то от настоящей искренности и следа не останется, сплошная интеллигентность наружу вылезет. Пресловутое показное достоинство. Очень, кстати, удобная штука. Можно им прикрыться, как ширмой, можно отшутиться, можно разговор вежливо прекратить по причине его для себя «неприятности», но душу-то этим все равно не спасешь. На душе-то кошки скребут, да еще как. Она ж тоже не слепая, видит и чувствует, что в ее семье происходит. Большое что-то назревает, неладное. Как ни убеждай себя, что все это чушь и ерунда, как ни списывай все на мужнин возрастной сорокалетний кризис, а назревает. А как не хочется, чтоб назревало! Где бы песочку тепленького побольше раздобыть да голову в него по-страусиному спрятать, чтоб отсидеться?

Марина незаметно вздохнула, отметив про себя, что вздох получился совсем уж тревожный, дребезжащий какой-то. Старушечий. Нет, хватит уже! Чего она боится, в самом деле? Надо обязательно сегодня вечером с Олегом поговорить. Причем основательно так поговорить, со слезами и упреками. Можно и с истерикой даже. И аргументы для истерики у нее теперь есть – сотрудники уже в открытую пальцем тычут… Надо, надо поговорить. Если он домой не за полночь придет, конечно. А хотя бы и за полночь! Тоже выдумал себе легенду – к маме на дачу он ездит… И ведь не проверишь, не поймаешь за руку! Вероника Андреевна, драгоценная свекровушка, так отошьет, если она вздумает проверками себя унизить, что мало не покажется. Она ее с первых лет замужества к этому приучила – не унижать себя ревностью. Приучить-то приучила, а сама змеей извернется, а сыночка своего прикроет. Ханжа старая. Фу, как противно. И зачем она приняла эти ее дурацкие правила, именуемые «женским достоинством»? Мужа на глазах уводят, а она только и делает, что барахтается в этом достоинстве. Нет, все, хватит. Сегодня она свою свекровушку прижмет. Обязательно до нее дозвонится и попросит… Нет, не попросит! Не попросит, а именно потребует, чтобы передала мобильник сыночку, который якобы ее навестил по причине случившегося сердечного недомогания. А на ее презрительное «фи, Мариночка» так ответит… Так… А как она ответит?

– Ой, Мариночка, простите, ради бога, за опоздание…

Вздрогнув, Марина вынырнула из предполагаемого диалога со свекровью, улыбнулась шумно вошедшей в кабинет Анне Семеновне. От Анны Семеновны всегда почему-то исходило много шума. Может, потому, что была она большой, толстой и одышливой, и говорила много, и шуршала плащом, и устраивалась на крутящемся стуле долго и основательно, и со стоном наклонялась, чтобы расстегнуть «молнию» на ботинках и потом сунуть ноги в растоптанные туфли на низком каблуке.

– …Представляете, сейчас такую очередь в регистратуру выстояла! Просто ужас. Я им говорю – мне только больничный зарегистрировать да печать поставить, так нет, не пропускают! Так плохо себя чувствую, Мариночка, если б вы знали. Меня участковая наша никак не хотела выписывать, да я настояла. Думаю – как вы тут одна справитесь…

– Почему это – одна? А я что, не в счет? – обиженно пробурчала со своего места Наташа, не отрывая глаз от монитора.