Агата торопливо привстала, чтобы сделать реверанс.

– Господин, – сказала она, – я не видела, как вы вошли.

Иоанн был доволен. Он обожал таиться в тенях, чтобы его никто не заметил, пока он сам не будет готов. Агата когда-то была его няней, Иоанн специально разыскал ее – она достойно позаботится о его драгоценном сыночке. Махнув, чтобы она села, принц присел на корточки и взъерошил каштановые волосы Ричарда. Иоанн самым решительным образом намеревался стать хорошим отцом для мальчика, лучшим, чем был для него его собственный отец. Вокруг все страшно переживали из-за того, при каких обстоятельствах был зачат и рожден маленький Ричард, а сам Иоанн не испытывал ни малейшего сожаления или раскаяния.

– Я твой папа, – проговорил он. – Ты можешь сказать это слово?

Малыш кивнул и качнул ножками.

– Папа, – повторил он.

– Молодец! – Иоанн подхватил его на руки, и острое ощущение «это мое» усилилось. Он сотворил этого человечка, он обладает им так, как не обладает больше никем и ничем в мире. Ребенок не плакал и не пытался вырваться, а бесстрашно рассматривал Иоанна.

– Ты мой. Ты принадлежишь мне. – Последние слова Иоанн произнес с особым нажимом. – Я весьма доволен им, – сказал он затем, обращаясь к Агате.

– О да, господин, – ответила она с нескрываемой гордостью. – Никто не может устоять перед его очарованием.

– А-а, то есть он пошел в отца.

От двери послышался звук – тихие шаги. Видимо, кто-то еще любит оставаться незамеченным, и Иоанн немедленно насторожился.

– Выходи, – скомандовал принц, сердитый и слегка напуганный тем, что теперь не он, а за ним следят, его подслушивают.

В шуршании красных юбок и блеске золотой вышивки на свет вышла Белла. Платье облегало фигуру, очерчивая пышные формы, но на голове ее была накидка замужней дамы, и она обрамляла лицо, в котором девичью мягкость сменили четко вылепленные черты взрослой женщины – женщины, получившей от жизни несколько трудных уроков. Руку, приподнявшую подол платья над позолоченным башмачком, украшало обручальное кольцо.

Иоанн сердито уставился на нее, на что она ответила вызывающим взглядом.

– Не буду спрашивать, что ты здесь делаешь. – Он крепче сжал сына. – Это очевидно.

– Папа! – Ричард заерзал в его руках.

– Я и не жду твоих расспросов. На самом деле я пришла взглянуть только потому, что, когда тебе нанесли незаживающую рану, невозможно игнорировать боль. – Голос Беллы был глух от горя. – Ты многое забрал у меня в тот день, а то, что дал взамен, будет тяжким бременем до конца моих дней.

– Ты можешь видеть его, когда захочешь, – бросил Иоанн. – Я не стану мешать тебе.

Она покачала головой:

– Нет, я не буду этого делать, чтобы не растравлять и без того глубокую рану. Когда я видела его в последний раз, прощаясь с ним у ворот аббатства Шафтсбери, он еще лежал на руках кормилицы. Сейчас я смотрю на маленького мальчика. Потом это будет подросток, а после мужчина, а между – годы пустоты, отделяющие его от меня. Это слишком больно, теперь я это поняла. – Белла пошла к двери, но на пороге остановилась. – Мне следовало бы проклясть тебя за то, как ты поступил со мной, но ты отец моего ребенка, и я не сделаю этого из-за нашего сына. – Она вышла, с достоинством закрыв за собой дверь.

Иоанн отдал ребенка Агате. Его первым желанием было догнать Беллу, сдавить ее в объятии и душить яростными поцелуями, пока она не покорится ему. Но это было бы неразумно, учитывая, что при дворе находятся ее муж и ее родители. Да, супруг у нее пожилой, седой и, вероятно, вялый, как дохлый угорь, а вот опасаться Амлена у Иоанна были все основания.

– Ни слова, – предупредил он Агату.

– Я знаю, когда держать рот на замке, – пробормотала она, – но на правах вашей старой няньки осмелюсь дать совет: будьте осторожны.

– О да, я буду осторожен, – кивнул он. – Очень и очень осторожен.


– Мама?

Алиенора оглянулась на голос. В покои входил ее средний сын, а за ним по пятам трусил рыжий, с белыми пятнами спаниель Мойси. Собака была свадебным подарком от Констанции и повсюду бегала за Жоффруа. Он подошел к Алиеноре и поцеловал ее в щеку. Его губы были холодны, как камень, на плаще таяли созвездия снежинок. Пес шумно отряхнулся от больших ушей до мохнатого хвоста и плюхнулся на пол как подкошенный.

– К утру снега навалит по колено, – сказал Жоффруа.

Алиенора убрала шитье. Ей было тепло у огня, с бокалом подогретого вина и с наброшенной на ноги меховой накидкой. Рядом с ней Матильда трудилась над парой нарядных носков для мужа.

– Твой отец будет крайне раздражен, если ему не удастся поохотиться, – заметила Алиенора. – Все останутся в замке, и ссорам не будет конца.

– Думаю, да, – усмехнулся Жоффруа. – Но лично я уеду, как только распогодится. – Он сел сбоку от сестры и протянул руки к огню. – Констанция пишет, что она опять понесла, и возможно, на этот раз у нас родится сын.

– Какая чудесная новость! Я рада за вас. – Алиенора обняла сына.

Матильда тоже обняла брата и пошла за вином, чтобы произнести тост.

Жоффруа взял кубок, но, после того как прозвучали поздравления, опустил его на колено и откашлялся:

– Это не единственная новость, которую получил я сегодня утром.

Алиенора тут же напряглась. Генрих сумел-таки установить перемирие между сыновьями, но было оно не прочнее паутины. Еще он обещал подумать над тем, как разделить наследство и найти лучшее решение. Это была беспримерная уступка с его стороны, однако Алиенора знала склонность мужа оттягивать исполнение обещаний и брать свои слова назад. Так же вели себя и сыновья. Кроме того, не существует решения, которое устраивало бы всех: то, что получит один из сыновей, двое других не получат и сочтут себя обделенными, а Генрих опять будет настраивать их друг против друга.

– Папа посылает меня в Нормандию, чтобы я правил там от его имени. И нужно ехать как можно скорее.

– В Нормандию? – повторила Алиенора.

Теперь Жоффруа стал наследником Ричарда, и с повышением статуса и рождением детей от законной супруги его амбиции выросли. Лишь он обеспечивал продолжение династии, а не плодил бастардов. Вероятно, поэтому и согласился принять участие во вторжении в Пуату вместе с Иоанном, когда Генрих им это предложил. Ричарда и Жоффруа разделял всего один год, и соперничество между ними обострилось после смерти Гарри. Поручив Жоффруа управлять Нормандией, Генрих одновременно посылает предупреждение Ричарду: наследование Нормандии и Анжу не высечено в камне.

– Ну да, ведь Ричард слишком занят в Пуату, и папа знает, что я хороший правитель и буду делать все так, как он скажет. – Жоффруа искоса глянул на мать и наклонился, чтобы потрепать собаке загривок. – Ричарду это не понравится, но так тоже нельзя – брат хочет усидеть на всех стульях разом.

Алиенора внимательно смотрела на сына. Упрямо вскинутые плечи говорили о том, что он пришел сюда не извиняться и не оправдываться за ссоры с Ричардом. Нет, ему нужно, чтобы она одобрила его назначение правителем Нормандии.

– Вы взрослые люди. Господь дал вам ум, но этого мало – надо уметь им пользоваться. Будет гораздо лучше, если вы, родные братья, станете союзниками. Не позволяйте отцу вбивать между вами клин.

– Конечно, мама. – Он помолчал. – Ты дашь мне свое благословение?

– Ты же мой сын. Разумеется, я дам тебе свое благословение. И оно всегда с тобой, как и со всеми моими дочерьми и сыновьями. Прошу я тебя лишь об одном: продумывай каждый свой шаг и не пренебрегай возможностями, данными тебе Богом и высоким рождением.

Жоффруа посмотрел на нее долгим, непроницаемым взглядом:

– Не буду, мама.

Он опустился на колени, и Алиенора с нежностью прикоснулась к его волосам. Может, не так уж глупо поступил Генрих, отдав Нормандию среднему сыну, однако новых трений не избежать. Что ей делать? Только молиться о том, чтобы сыновья не поддавались манипуляциям супруга и молодого короля Филиппа Французского, за которым уже закрепилась слава хитрого политика. Она может сколько угодно уговаривать, советовать и корить, но выбор – слушать ее или не слушать – остается за ними.

Глава 21

Виндзорский замок,

январь 1185 года


Ночью опять шел снег, намело высокие сугробы, однако утро настало ясное и холодное. Во дворе дети кидались снежками, строили белые крепости и орали во всю мощь юных легких. Алиенора и Матильда предпочли остаться у огня и пошить, но едва иголки пришли в движение и завязался негромкий разговор, как из Винчестера прискакал супруг Матильды Генрих. Его широкое лицо было красным от холода, а руки в перчатках не разгибались после нескольких часов сжимания поводьев. При этом от него исходило такое ликование, с которым не сравнился бы даже восторг детворы, столпившейся вокруг него, подобно своре взбудораженных щенят.

С потемневшими от тающего снега сапогами и с белыми нашлепками снежков на плаще после обстрела детей, Генрих ворвался в комнату, где сидели дамы, направился прямо к Матильде и подхватил ее на руки.

– Опусти меня на пол! – крикнула она, смеясь. – Что случилось?

Его обветренное лицо покраснело еще сильнее.

– Liebling, я захотел сам доставить тебе эту весть. Послы твоего отца вернулись от папы римского. Император согласился на примирение. Уже этой весной мы окажемся дома. Наше изгнание закончилось! – Он говорил по-французски из уважения к Алиеноре, но с таким сильным акцентом, что та едва могла понять его. Однако радость Генриха и без того была слишком очевидна.

Глаза Матильды заблестели.

– Слава Господу! Я так надеялась, так молилась, но почти не верила, что это когда-нибудь произойдет. – Она крепко поцеловала мужа.

– Твой отец – чудотворец, это точно, – сказал Генрих. – Это триумф его дипломатии. – С опозданием он спохватился и поклонился Алиеноре. – Простите, что нарушил ваш покой, но эта новость так много значит для меня и моей семьи!