Уже несколько часов он пребывал в одиночестве. Единственным человеком, который посмел бы войти к скорбящему королю, был Амлен, а он уехал на Сицилию, чтобы выдать Иоанну замуж и убедиться в ее благополучном устройстве в новой жизни. С утра Генрих пытался развеять боль верховой ездой, но ему не стало легче. Только понапрасну коня заморил. Ну почему Господь не забрал вместо Розамунды Алиенору? Это было бы справедливо.

В его постели сменилось много женщин, с одними он провел больше времени, с другими меньше. Но настоящие, близкие отношения были у него только с двумя любовницами, и обе они умерли. Генрих воспринимал это как предательство. При всем своем могуществе приказывать смерти он не мог, и когда люди умирали, они забирали с собой в могилу часть его души. А он оставался жить с незаживающей раной.

Скрипнула дверь. Генрих поднял голову, готовый накинуться с бранью на того, кто нарушил его покой. К удивлению короля, это оказался младший сын. Мальчик на цыпочках крался в комнату.

– Чего тебе надо?

Иоанн замер.

– Ничего, папа. Просто я оставил тут свой нож. – Он указал на кожаные ножны, лежащие на табурете перед камином.

Генрих потер переносицу:

– Из-за такого пустяка ты решился побеспокоить меня?

– Я хотел посмотреть, как ты себя чувствуешь, – обезоруживающе добавил Иоанн.

– Тогда смотри.

Король и сам уставился на сына в тусклом сиянии свечей. Они уже почти не давали света, потому что никто не заменил коптящие огарки. Мальчик походил на полудикого кота, который крадется в тени, навострив уши. Если Иоанн интересуется самочувствием кого бы то ни было, значит на это у него есть корыстная причина. Но Генриха ничья корысть сейчас не волновала.

– Дам я тебе один совет, – сказал он. – Ожесточи свою душу. Мир – суровое место. Никому не доверяй, особенно тем, кто улыбается тебе, потому что в один прекрасный день они все украдут у тебя, и когда это произойдет, предательство покажется тебе таким горьким, что ты не сможешь дышать.

Иоанн взял с табурета ножны и вытащил нож, чтобы осмотреть лезвие и убедиться, что оно не заржавело от крысиной крови. Совет отца ему не нужен. Он и сам уже понял, как устроен мир: власть имущие делают все, что хотят, а у кого власти нет, могут быть только жертвами. Если ты не хочешь стать такой жертвой, наноси удар первым.

– Мне ты можешь доверять, папа, – сказал он. – Я тебя не предам.

Генрих посмотрел, как сын убирает нож в ножны, и вздохнул:

– Ты хороший мальчик. Иди сюда. – Иоанн сел рядом с отцом напротив очага. Отец взлохматил ему волосы. – Из всех моих детей ты самый младший, но это не значит, что я меньше ценю тебя. Может, даже совсем наоборот. Я вижу в тебе себя и понимаю, кем ты способен стать. А от матери у тебя ничего нет.

Иоанн тоже не находил в себе ничего от матери. Слова Генриха стали для него драгоценным даром, ради которого стоило пойти на риск и заглянуть в отцовскую опочивальню. Однажды он сам станет королем, и его владения не ограничатся одной только Ирландией. И править он будет лучше, чем отец.


В Саруме Алиенора слушала, как в надвигающихся сумерках воет за стенами башни ветер. Знойное лето миновало, и осенний шторм азартно обрывал с деревьев первые желтые листья. Королева шила до тех пор, пока могла различить нитку на ткани. Амирия отправилась за едой и свечами, но узница привыкла сидеть в темноте. Свечи нужно экономить. Это раньше она не думала о воске и лампадах, они светили ей до поздней ночи, порой до первых петухов… Мысль о еще одной зиме в Саруме была невыносима.

Запыхавшаяся после подъема по крутой лестнице камеристка внесла поднос с ужином и выданные им на вечер свечи. Выставляя на стол хлеб и вино, она бросила:

– Пока я была во дворе, мне сообщили одну новость.

Алиенора посмотрела на камеристку с осторожным любопытством. Новость новости рознь, но, очевидно, эта – достаточно важная, коли заинтересовала Амирию.

– Какую?

– Говорят, Розамунда де Клиффорд умерла при родах, и младенец – мальчик – тоже не выжил.

Алиенору не захлестнула волна триумфа, сила ее чувств была сравнима разве что с тонким ручейком. Какое это имеет значение? Все тлен.

– Упокой, Господи, ее душу, – пробормотала она. А про себя закончила: «И будь проклят Генрих».

Амирия занялась розжигом свечей.

– Мадам, простите меня. Я думала, вы обрадуетесь, услышав это.

– Скорее, опечалилась.

Служанка задумчиво кусала губы. Очевидно, она была чем-то взволнована и в конце концов не выдержала:

– Ее похоронят в Годстоу, и король говорит, что оплатит строительство усыпальницы для нее и ежедневные молитвы за упокой ее души. Это же неприлично!

– Ну да, неприлично, да и ей от этого лучше не станет. – Алиенора представила, как Розамунда возлежит в гробу посреди храма, словно королева. Часто ли будет навещать ее могилу Генрих? Так же часто, как могилу Томаса Бекета? Чаще, чем приезжал он в Редингское аббатство, где похоронен его первенец? – Мне жаль ее, и это правда.

Она приступила к скромной трапезе из хлеба и сыра, мечтая о говядине, тушенной с тмином и имбирем, о сдобренном специями вине и о своем любимом засахаренном горошке. В Саруме королева не голодала, однако еда была совсем не аппетитной. Имбирное печенье, подаренное Изабеллой и Амленом, давно уже закончилось, хотя Алиенора пыталась растягивать удовольствие.

После ужина она помолилась перед переносным алтарем. В ее комнате он был одним из нескольких предметов роскоши, которые ей позволено было иметь при себе: отделанный сапфирами и горным хрусталем, с костью от пальца святого Марциала под мраморной крышкой. Алиенора молилась о Розамунде, поскольку таков был ее христианский долг. Генриха она презирала и ненавидела за то, что тот выставлял любовницу напоказ всему двору, но сама Розамунда обладала лишь преходящей властью спальни. Алиенора никогда не видела в ней сколько-нибудь серьезной угрозы для себя как королевы. Бедная, глупая девчонка.

Вернулась камеристка, относившая грязные тарелки судомойке, и объявила, что узнала еще одну новость.

Алиенора удивленно вскинула брови.

– Это поистине пир во время голода, – язвительно заметила она. – Что на этот раз?

Тон королевы заставил камеристку смутиться.

– Торговец вином говорил одному из стражников, что ваш сын Молодой Король и его королева ожидают ребенка к следующему лету.

Два чувства разом охватили Алиенору: радость при мысли о внуке от старшего сына и горечь оттого, что эту новость ей пришлось узнать таким жалким образом – как сплетню, подслушанную у прислуги. Где посланец с торжественным уведомлением? Какие еще взлеты и падения семейной и политической жизни остались ей неведомы? Ребенок явится на свет у родителей, которые не имеют собственной земли. Они живут только за счет тех средств, что согласится выдать им Генрих, и тратят их, кажется, прежде, чем успеют пересчитать.

– Это и в самом деле хорошая новость, – ответила она, потому что нужно же было что-то сказать.

Разумеется, Алиенора не могла надеяться на то, что теперь Генрих поддержит Гарри и даст ему в управление какие-то владения. Будет очень неправильно, если Маргарита родит сына отцу, у которого нет и ярда собственной земли. Генриху всего сорок три года, а его отцу, Генриху I, было почти семьдесят, когда он умер.

И все-таки новая жизнь – это всегда новая надежда.

– Поднимем же тост. – Алиенора велела служанке наполнить кубок вином. – За моего сына, его жену и их будущего ребенка. Пусть они процветают и благоденствуют!

Глава 9

Замок Сарум, июль 1177 года


За крепостными стенами раскаленное солнце выжигало синеву с неба. Трава на холмах пожухла, белым маяком горел в бесцветном зное собор. Хотя пора гроз еще не наступила, в воздухе уже чувствовалось нарастающее напряжение. Благодаря толстой каменной кладке внутри крепости было относительно прохладно, но Алиенора изнемогала от сидения взаперти и призвала Амирию отложить шитье и выйти на прогулку.

Когда дамы покинули укрытие замка, на них обрушился жар солнца, словно удар огромного кулака. Два стражника, прислонив оружие к стене, уселись в тени на корточках и коротали службу за бесконечной игрой: бросали мелкие камешки в более крупный. При виде королевы они вяло изобразили положенное приветствие и больше не обращали на нее внимания. На этом пекле они впали в летаргию, и сил у них хватало только на то, чтобы наблюдать за служанками у колодца. Девушки подобрали юбки, так что оголились стройные икры, и со смехом плескали друг на друга водой. Под радугой брызг пробежал мальчонка в одной рубашке. Алиеноре он остро напомнил ее сыновей, когда те были в том же нежном возрасте. Она ностальгически улыбнулась.

В последние две недели в замке начались работы по строительству новой проездной башни и внутренней стены вокруг замка. Появление каменщиков разнообразило скучные будни королевы. Ей даже стало казаться, что Сарум не такая уж Богом забытая глушь, что и здесь происходит нечто, заслуживающее внимания. Однако, зачем Генриху понадобилось перестраивать крепость, оставалось загадкой. Не видит же он в ней, Алиеноре, угрозу столь серьезную, что без новых стен и защитных сооружений с ней не справиться? Нет, наверное, это предупреждение для остальных: чтобы ни у кого и в мыслях не было освободить ее.

Девушки у колодца прервали на минутку веселье и присели перед королевой в реверансе. Маленький мальчик, еще не доросший до понимания этикета, продолжал самозабвенно брызгаться. Когда его мать попыталась поймать и остановить его, Алиенора подняла руку:

– Пусть играет. Я бы и сама с ним поиграла, если бы могла.

Она пошла дальше, понимая, что стесняет служанок своим присутствием. На лесах вокруг подрастающей башни трудились каменщики. Один работник разделся до брэ, и Алиенора оценила его жилистую мускулатуру. Льняная ткань облепила ягодицы и бедра, так что и там воображению почти ничего не оставалось. В глазах Алиеноры блеснуло одобрение, Амирия же отвела взгляд.