- Ну тогда, - сказала Полина. - ты подумай спокойно и пойми раз и навсегда, что сваляла огромного дурака и что никогда больше так не будешь, вот и все.

Катя кивнула:

- И к исповеди надо будет сходить...

К исповеди она сходила. Воспоминания о Нелюбове стали совсем редкими. Случалось, что и весь день обходился без них. Поэтому Катя удивилась мелькнувшему образу Нелюбова теперь: она, казалось, совсем от него избавилась. Она тихонько хмыкнула, повела головой и вдруг рассмеялась. Ей стало ужасно весело, когда она поняла, что воспоминание о Нелюбове не вызывает в ней больше неприятных чувств, - вообще никаких чувств не вызывает! Катя ощутила небывалый душевный подъем. Ей захотелось забраться повыше, раскинуть руки, запрокинуть голову и закричать, чтобы разнеслось до неба. Она перестала сгребать листву, выпрямилась, посмотрела прямо перед собой. И увидела Нелюбова. Он стоял, прислонившись к стене дома, и склонив голову к левому плечу, созерцал Катю.

В его позе было много небрежности, даже больше, чем обычно, и Катя поэтому сразу подумала: у него не все в порядке, он в себе неуверен. Но если бы он явился в сверкающих доспехах верхом на драконе, с мешком трофеев от только что выигранной войны, Катя и тогда бы не дрогнула.

Они некоторое время смотрели друг на друга — Нелюбов все так же склонив голову набок, Катя выпрямившись, опираясь обеими ругами на грабли. Потом Нелюбов отделился от стены и пошел вперед. Катя не шелохнулась. Он подошел вплотную; грабли стеной стояли между ними.

- Я хочу, чтобы ты вернулась, - сказал Нелюбов.

Катя спокойно смотрела на него. Он поднял руку, чтобы коснуться ее щеки. Она отклонила голову. Нелюбов, не сводя с Кати глаз, точным движением достал из кармана пальто бархатную коробочку и протянул ее Кате.

- Я принес тебе кольцо.

- Оно мне не подойдет.

Нелюбов сам открыл коробку. Там лежало золотое колечко, гладкое и тонкое.

- Примерь. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Катя покачала головой.

- Это больше не нужно, Кирилл. Уходи.

- Неправда. Не обманывай себя.

- Это ты себя не обманывай. У меня уже давно все есть. Даже больше, чем все. Ты мне не нужен. Один раз ты меня заморочил, но все кончено. Перестань, пожалуйста, эту комедию и уходи.

Нелюбов усмехнулся.

- Слова, Катюша, слова. Давай-ка не будем ничего говорить, ни я тебе, ни ты мне, а просто сделаем, что нам хочется — просто пойдем отсюда.

- Но я не хочу никуда идти с тобой.

Нелюбов положил коробочку с кольцом обратно в карман, обеими руками обнял Катю за плечи, тряхнул, притягивая к себе.

- Ну, что ты упираешься, - негромко с укором сказал он. - Ну, я сделал глупость по пьяни. Прости меня.

Катя с искренним изумлением воззрилась на него.

- Ты дурак, что ли, Нелюбов? Говорят тебе: пошел вон! Неужели ты вправду думаешь, что я уйду отсюда ради тебя второй раз?

Она вырвалась из рук Нелюбова и отступила на несколько шагов. Нелюбов двинулся было вперед, но Катя выставила перед собой грабли.

- Ей-богу, проваливай! - уже вполне враждебным тоном сказала она.

Нелюбов остановился. Перед уходом он протяжно посмотрел на Катю. Катя опустила грабли, но глаз не отвела. Она видела, что взгляд Нелюбова насквозь фальшив: он пытается показать ей, что не верит в ее равнодушие, а у самого невольно проступает тоска. Катя снова почувствовала жалость к нему. Но это была совсем посторонняя жалость, жалость из-за стены. Никто не окликнул Нелюбова, когда он уходил. Катя вновь принялась сгребать листву, как только он повернулся к ней спиной.

Она собрала большую кучу и зажгла ее. Глядя на появляющиеся из-под дыма язычки пламени, Катя стояла, слегка опершись на грабли, и ни о чем больше не думала. Ей было хорошо.

Лучше всего она сейчас смотрелась с крыльца. Круглая фигура в серо-голубом спортивном костюме на фоне засыпающего сада, возле разгорающегося костра. Ее темные прямые волосы забраны высоко в конский хвост и не достают до плеч. У нее маленький подбородок и пухлые щеки с ямочками, маленький рот, ровные мелкие зубы, свежий цвет лица и румянец. Скулы, пожалуй, слишком широки, от этого лицо имеет треугольную форму. У нее большие глаза, и зрачки похожи на ягоды спелой вишни. У нее высокий лоб без заметных морщин. Голова у Кати вполне гармонирует с туловищем. Вообще, на нее приятно смотреть, особенно теперь, когда она так картинно замерла у кучи дымящихся листьев.

Дым возносится вверх, его подхватывает ветер и разносит по округе, сообщая всем, что осень заканчивается.


Алена сидела съежившись у стола в своем рабочем кабинете и смотрела на плоский экран монитора. Но мысли ее занимали не цифры на экране, а то, что дворник Петрович опять нарушил директорский запрет и жжет листву пополам с мусором аккурат под окном Алены Владиславовны. Через приоткрытую форточку дым проникает в комнату и безотчетно раздражает финансового директора.

Однако Алена не закрывает форточку, а упорно сидит, тренирует волю. Она пытается включиться в работу, но мысль, как норовистый конь, скачет совсем в другую сторону и уносится — опять! - к теме женского одиночества. «Почему я не Григорий Перельман? - думает Алена. - Почему я не могу быть счастлива со своей математикой, зачем мне обязательно нужен кто-то еще?».

С тех пор, как Павел вывез свои вещи, прошел месяц, и за все это время он ни разу не позвонил, хотя Алена была уверена: позвонит сразу же, в крайнем случае через неделю. То, что она так переоценила свою ценность для Павла, угнетает едва ли не больше, чем одинокая постель. Первые несколько ночей после развода с Павлом Алена почти не спала, да и теперь еще, приходя домой с работы так поздно, как только возможно, всячески оттягивает время, чтобы не идти в кровать, хоть и заполнила ее подушками, подушечками, зайчиками и медвежатами. Алене совсем не хочется привыкать к одиночеству.

В дверь просовывается голова секретарши и громким шепотом говорит: - Алена Владиславовна! К вам муж пришел!

Работники фирмы имеют строгое указание: никаких посторонних, включая ближайших родственников, не должно быть где-то, кроме комнаты для переговоров. Так дает о себе знать кагэбэшное прошлое генерального директора.

Алена подскакивает с кресла, как ученица, которая читала под партой анонимную записочку, а ее вдруг вызвали к доске. Она тут же сокрушается о своем поведении, но раз уж вскочила — надо идти. Чтобы хоть как-то реабилитироваться в глазах секретарши Алена говорит начальственным тоном:

- Передай, что сейчас подойду.

Но секретаршу разве проведешь начальственным тоном. Она исчезает с гнусным хихиканьем.

Алена скоро, ни на кого не глядя проходит по коридору в комнату для переговоров. Там спиной к двери у окна стоит Павел - как раз в той позе, которую Алена у него больше всего ненавидит: расставив ноги, выпятив бедра и отчаянно ссутулившись. Алена хлопнула дверью. Павел обернулся, расцвел майской вишней и устремился к ней.

- Приве-е-ет!

Он схватил ее за руки и по очереди их поцеловал. Потом, не отпуская рук, заговорил, скоро и страстно, о том, что расставаться глупо, что он не может, что она должна.

Алена не слушала его, она пыталась унять сумбур чувств и мыслей. Но хаос с каждой секундой все возрастал, и как будто даже обретал голос — противный такой скрежещущий визг, который становился все громче. Алена вырвала у Павла свои руки и вскрикнула:

- Все! Хватит!

И Павел, и хаос — оба замолкли. Алена с облегчением коротко вздохнула.

- Возвращайся, - сказала она Павлу. - Поезжай сейчас домой, привози вещи. Я сегодня буду поздно.

И она вернулась в кабинет с той же меланхолией, с какой его покинула. Она села опять в свое кресло и опять задумчиво уставилась в монитор. Потом развернула окно сообщений ICQ, написала Нелюбову: «Я сегодня разрешила Павлу вернуться», - и стала ждать ответа. Нелюбов не спешил. Алена отодвинулась от стола, съежилась в кресле и продолжала смотреть на монитор. Она долго так сидела — маленькая женщина с узкими плечиками и непропорционально широкими бедрами, с жиденькими пепельными волосами, коротко подстриженными; с маленькими светло-серыми глазами под прямыми подкрашенными бровями. У нее курносый нос, острый подбородок, и узкие скулы. Кожа — очень бледная, сейчас и вовсе словно восковая. Так и не дождавшись ответа от Нелюбова, Алена наконец встала, подошла к окну и плотно закрыла форточку.


Левушка подбежал к окну и распахнул форточку. Кухонный чад покорно потянулся на выход. Левушка выскреб пригоревшую кашу в мусорное ведро и принялся отчищать дно кастрюли. В дверях кухни появилась Оленька. Постояла, посмотрела на отца большими карими глазюками и сказала сочувственно:

- Не получилось, да? Ничего, утро вечера мудренее.

Про утро — это была одна из любимых воспитательных фраз Гали. Оленька постоянно их вспоминала с тех пор, как Галя уехала.

Кажется, это случилось вчера, сто лет назад. Левушка попытался припомнить число, но не смог; когда-то в начале октября. Зато он точно помнил, что это была среда.

Он пришел домой, как обычно, около восьми. Но еще не войдя в квартиру, почуял — что-то не так. В квартире было тихо. Левушка не разуваясь прошел в гостиную — никого. В спальне — тоже пусто. Галя стояла у окна в кухне.

- Где дети? - спросил Левушка.

- У моих родителей.

- А... А что вдруг?

- Хочу сказать тебе кое-что. В тишине. Вдруг услышишь.

Левушка глянул на нее исподлобья, сходил в прихожую раздеться, вернулся, сел на табурет у стола и выжидательно уставился на Галю.

- Я от тебя, дорогой мой, ухожу. Все, что у нас есть, бизнес, машину и детей — я оставляю тебе. А сама уезжаю из города. В Саратов, к тетке. Там есть выгодная вакансия для меня, надо поторопиться, так что разводом займемся как-нибудь потом, на досуге. Впрочем, если сильно настаиваешь, разводись сам, без меня, сейчас это вроде можно. Вот так... Я уезжаю через две недели. Жить до отъезда буду у родителей. Детей, как смогу, подготовлю, привезу их тебе в день отъезда. Голубцы в холодильнике. Борщ на плите.