- Ну и кто из нас прагматичен? - с коротким смешком отозвалась Катя. - Значит, ты думаешь, оно того не стоит?

- Думаю, не стоит.

Катя снова задумалась ненадолго.

- Я тоже думаю, что не стоит, - сказала она потом. - Но все равно очень хочется.


Накануне Исхода Катя весь вечер была не в себе. Находиться без движения не представлялось ей возможным, и она переделала множество дел в доме и в саду. Правда, кое-как, потому что путала соль с сахаром, пылесос со шваброй, зеленый с бежевым, лопату с рыхлилкой. Ближе к полуночи Варяг зашел в кухню. Некоторое время он наблюдал, как Катя начищает блестящие крышки от баночек со специями, а потом спросил:

- Среди приглашенных на завтра затесалась британская королева?

Катя вздрогнула, выронила крышку и полезла за ней под стол, не ответив. Под столом она провозилась дольше, чем требовалось, но Варяг дождался, когда она выберется.

- Пойдем-ка спать, а? - сказал он.

- Не, - прокряхтела Катя, поднимаясь с колен, - я еще не сделала заготовки для тарталеток. Ты иди, ладно? А я потом. Ну правда, не успею же завтра...

- Да и шут с ним. Подумаешь, Версальский прием, тоже мне. Пойдем.

- У нас давно гостей не было. Я что-то волнуюсь. Все равно долго еще не смогу заснуть. А ты иди, иди...

Варяг состроил кислую рожицу, но спорить далее не стал, развернулся и ушел. И ничего у него не дрогнуло неясным предчувствием, и не обернулся он в сомнениях, и не заподозрил неладное. Ушел в спальню, заснул быстро.

А Катя провозилась в кухне до полного одурения, спать легла на диване в гостиной. Когда она закрыла глаза, образы хлынули в нее, как гоголевская нечисть в маленькое окошко по сигналу петуха. Темные птицы касались крыльями ее лица, и на каждом крыле она видела незнакомый образ, всматривалась в них, удивлялась их неизвестности... а потом их стало так много, что Кате захотелось заслониться руками, но руки отяжелели, стали тяжелыми-тяжелыми, как гири, как цепи, как якоря, как ведра с цементом, как валуны постледникового периода... и потащили вниз, глубоко по темному туннелю с гладкими теплыми стенками из спрессованного воздуха... туда, где люди забываются до рассвета тревожным, больным сном.


Вид у Кати, стоящей на пороге, был такой трогательный. Глаза расширены, как у ребенка, к которому впервые зашел Дед Мороз; губы подрагивают, не в состоянии определить, какое же слово произнести первым; плечи опущены, как будто позади дистанция на тридцать километров по пересеченной местности; в одной руке белая дамская сумочка, в другой — хозяйственная авоська, не заполненная и наполовину. Нелюбов медленно обнял ее и, обнимая, втащил в квартиру. Там он поцеловал ее неторопливым затягивающим поцелуем. Сумки упали на пол.

- Радость моя. Наконец-то, - сказал Нелюбов, и Катя отозвалась: - Наконец-то...

Она почувствовала себя спасенной и была готова отдать спасителю все, чего бы он не потребовал – немедленно. Он немедленно и потребовал. Его хватка стала жесткой, а движения по-первобытному напористы. «За волосы и в кусты», - мелькнуло у Кати, но следующая волна мурашек смыла все мысли.

Потом, когда они валялись впритирку на диване, отдышавшись, но все еще млея, Катя сказала:

- У меня такого никогда не было.

Нелюбов, у которого до сих пор звенело в ушах от ее оргазменных криков, ответил:

- Знаешь, по-моему, я здесь даже ни при чем.

- Ну как это не при чем, - возразила Катя и прижалась губами к его плечу. Он запустил пальцы в ее волосы.

- Господи, как хорошо, - выдохнула Катя.

- Усугубим? Есть шампанское в холодильнике.

- О да.

Они пили шампанское, и Катя смеялась, глядя, как Нелюбов изображает горячий карнавальный танец, и у нее нежно заходилось сердце, когда она понимала, что — вот, он посмотрел на ее улыбку, и улыбка понравилась ему.

Они посмотрели старую мелодраму, и Нелюбов подтрунивал над Катей за ее слезы, а потом расцеловал заплаканное лицо и снова — у нее такого никогда не было.

Они расставили по полу тарелки с фруктами, сыром, ветчиной и перекатывались от одной к другой, хватая еду зубами, отбирая ее друг у друга, а потом Катя поползла за виноградом, и Нелюбов укусил ее за попу, а Катя взвизгнула и перевернулась на спину, и Нелюбов быстро оказался меж ее ног и сделал нечто такое, чего у нее раньше никогда не было.

Когда он сказал ей, что ему надо будет уйти часика на два, по одному неотложному делу, к приятелю, которому он обещал и при всем желании не может отказаться, Катя только улыбнулась. Блаженное ощущение столь переполняло ее, что она не прочь была остаться с ним наедине — ненадолго. Чтобы счастье «здесь и сейчас» уступило место приятному ожиданию счастья, а потом бы оно триумфально вернулось, и так без конца. Ведь вот же она, заря новой жизни, блистательная, как самый настоящий рассвет в самом романтическом месте на Земле; заря, свет которой уже ослепил настолько, что хватит до скончания времен.

Часы без Нелюбова пролетели совсем незаметно. Он вернулся, и они поужинали холодной говядиной с красным вином, как встарь, когда люди умели довольствоваться малым.

А потом была долгая ночь, и сон переплетался с явью, и вечность распахнула перед Катей свой туннель: ни завтра, ни послезавтра, никогда не придется Кате возвращаться к прежней жизни. И если, как говорят, ад действительно находится на Земле, то и для рая более подходящего местечка не найти.

Постель оставалась их прибежищем все воскресенье. Ближе к вечеру Катя хотела выбраться в магазин — припасы, приготовленные Нелюбовым, были на исходе, - но Нелюбов не позволил ей. Он отправился на добычу сам, прямо как матерый волк с седой мордой в отметинах прежних битв.

Снова было вино, и Катя, сроду не выпивавшая больше одного бокала, с удивлением открыла для себя, что легкое опьянение, поддерживаемое длительное время, сродни южному солнцу: под ним растет всякая экзотика. Нелюбов покривил бы душой, сказав, что у него такого никогда не было, но Катя-то точно впервые опробовала экзотическую порнографию.

Они почти не разговаривали. За них звучали, сменяя друг друга, музыка и голоса актеров. Иногда Катя прислушивалось и ловила знаки: строчку из песни, фразу из фильма. Ее радовало, что знаки были большей частью благоприятные, а те, которые не попадали под категорию однозначно благоприятных, страшной беды, тем не менее, не сулили. Ей говорили о переменах, о любви и о преодолимых сложностях. Катя кивала головой и улыбалась.

Она не знала, о чем думает Нелюбов, но это был тот редчайший случай, когда женщине не хотелось спрашивать «о чем ты думаешь»: Кате казалось, что его мысли – у нее на ладони.

Когда Нелюбов взялся за мобильник, полусонная Катя вопросительно приподняла бровь.

- Завтра на работу, - ответил он, включая будильник.

Тогда ее первый раз за столько часов накрыла тревога. Она вырвалась из дремы, как ныряльщик, слишком долго пробывший под водой. Фраза, произнесенная Нелюбовым, была из прошлой жизни и означала все то же самое, что наполняло прошлую жизнь: тот же город, тех же людей, те же необходимости. Столько необрубленных нитей – все они мгновенно опутали Катю и потащили прочь от Нелюбова. «Ты одна, и тебе с нами не справиться», - шелестели они. «Неправда!» - сказала им Катя и ухватила Нелюбова за руку. Он уже спал. Его рука была теплая, но безжизненная. Катя прижалась к нему всем телом. Запах Нелюбова успокоил ее немного. Она уснула, повторяя его имя. Это как слонов считать, только лучше.


В день Исхода Катю разбудил Варяг. Это был чуть не первый раз за всю их совместную жизнь, когда он проснулся и встал раньше нее. И это точно был первый раз, когда она заснула не рядом с ним.

Он присел на краешек дивана, немного растерянный, и стал смотреть на спящую Катю. Она лежала, извернувшись, как похищаемая дочь Левкиппа — поза живописная, но неудобная, кто бы мог подумать, что в такой позе человек может спать. Ноги с согнутыми коленями развернуты вправо, грудь и голова — влево, левая рука высоко запрокинута, шея изогнута, рот приоткрыт. Катя похрапывала.

Скоро Варяг понял, что любуется женой. Оказывается, она у него — не красавица, конечно, - но до чего гармонична, все эти пышные формы и плавные переходы. Как давно он не смотрел на нее так. А вообще, когда-нибудь смотрел?..

Если бы Варяг читал беллетристику, его любимым литературным героем стал, пожалуй, Николай Ростов — тот перебесившийся Николай из «Эпилога», умный хозяин, расчетливый семьянин. Катя никогда не спрашивала его: «А ты меня любишь?», - чувствуя неподходящую к их отношениям изломанность этого вопроса. Но если бы спросила, Варяг ответил, как Николай: «Я не люблю, а  так, не знаю, как  тебе  сказать. Без  тебя и когда вот  так у нас какая-то кошка  пробежит, я  как будто пропал  и ничего  не  могу. Ну, что я люблю палец свой? Я не люблю, а попробуй, отрежь его...».

Варяг смотрел на жену и думал, что, кажется, с ней что-то происходит в последнее время. Он припомнил вдруг, что она уже давно не рассказывала ему о своих переживаниях. Она и раньше не часто утруждала его сетованиями — так, иногда, уткнется в плечо носом и обронит несколько фраз про то, что «грустно как-то, тревожно, и задолбала эта тля на розах». Но нынешним летом — ни разу. А может, одолела все-таки тлю... Или он просто забыл... Вот чего точно не было — она не просила его взять отпуск. Обычно она говорила в середине лета: «Спланируй отпуск в начале сентября и давай куда-нибудь съездим». Он подавал заявление на отпуск, а она придумывала, чем им заняться. И вот, сентябрь скоро закончится, а Катя помалкивает. Странно, что он только сейчас об этом вспомнил. Но ведь раньше нужды не было помнить. А работы — как обычно, пахать-не перепахать... «Надо бы сделать ей сюрприз, - подумал Варяг. - Возьму отпуск, сам билеты куплю... куда бы? Посоветуюсь с Чучей, она вечно куда-нибудь ездит».

Он продолжал смотреть на Катю, и она не выдержала его взгляда, зашевелилась, заворочала головой, открыла глаза — и они моментально округлились испуганно.