Пленники суетливо закивали головами и поспешили распрощаться с дикарями. Глядя на них, я ощущал неясную тревогу и отправился с группой Проткнутых Носов, которые решили проследить, уедут ли отпущенные Бледнолицые, как им велели. Примерно через полчаса мы увидели, как двое из путешественников спрыгнули с лошадей и отправились в лесную чащу. Я не знаю и никогда не узнаю, куда скрылись те двое, может быть, пошли по нужде. Но мои краснокожие спутники мгновенно пришли в ярость и с криками бросились к несчастным туристам. Коуан таращил глаза и размахивал руками, показывая, что не понимал, что именно привело дикарей в бешенство. Внезапно кто-то из индейцев выстрелил в Коуана, и тот рухнул на землю, вцепившись в бедро. Из-под его пальцев выступила кровь. Миссис Коуан спрыгнула с лошади и кинулась к раненому мужу, но дикари схватили её за руки и отволокли в сторону. Следующий выстрел поразил Коуана в голову.

– Что вы делаете! – Я не узнал собственного голоса.

В ту же секунду дал волю чувствам другой индеец и тоже нажал на спусковой крючок. Пуля ударила в лицо второго белого, но он не упал, а прыгнул в кусты. Мне казалось, что я видел страшный сон.

Лопнувшая Тетива подлетел к стрелявшим соплеменникам и закричал на них, бурно жестикулируя. Они ответили ему резкими репликами. Пока шла перебранка, успели скрыться трое белых. Я сидел, совершенно ошеломлённый случившимся, и не мог пошевелиться. Из-за кустов вылетел галопом Покер-Джо. Из него потоком лились непонятные мне слова.

Внезапно наступила тишина. Белые женщины лежали на земле, готовые лишиться чувств. Они действительно были белыми, совершенно белыми, кровь отхлынула от их прекрасных лиц. Теперь они обе и брат миссис Коуан вновь сделались пленниками.

Ночь они провели возле костра вождя Жозефа.

Я пришёл в палатку вождя вместе с Лопнувшей Тетивой в надежде успокоить и подбодрить бедняг. Их состояние было совершенно подавленным. Я сразу понял, что ничем не смогу успокоить их. Говорить им о доброжелательности индейцев после только что совершённого убийства было бы просто нелепостью. Не знаю, за кого они приняли меня, но вряд ли я внушал им доверие. И я молча сидел возле бедняг, сопереживая им. Жозеф сидел перед огнем в полном молчании. Он выглядел хмурым и печальным, возможно, размышляя о дальнейшей судьбе своего народа, об окончании всей кампании. Может быть, он разглядел в облике трёх испуганных пленников какой-то знак. Не знаю. Атмосфера была тяжёлой. Каждый звук приводил нервы в ужасное напряжение.

– Послушайте, – заговорил я вдруг, – у вас большое горе. Я понимаю ваши чувства… Погиб ваш муж… Но у этих индейцев погибло гораздо больше близких… Я, конечно, не имею права читать вам нотации, но всё-таки… Я ничего не знал прежде о такой жизни. Раньше вся моя жизнь была отдана лёгкости, если не наслаждению. Я не ведал страдания и забот. Они не принадлежали моему миру. Я слышал о них лишь по чьим-то книжным словам. Но теперь я столкнулся с ними лицом к лицу, я поселился в самой их гуще, хотя никто не принуждал меня к тому. Я уверен, что никогда не забуду того, что увидел среди этих загнанных индейцев. И я знаю, что мои невзгоды сейчас всё равно не сравнятся с их бедами. Что случилось, того уж не изменить. Сожалеть о своих испытаниях – значит лишить себя настоящего развития. Это всё равно что отречься от собственной души. Теперь я знаю это наверняка…

На следующий день мы добрались до Грязевого Вулкана, и там индейцы отпустили пленников. Обеих женщин посадили на лошадей, а мужчине велели идти пешком. Покер-Джо указал им дорогу вниз по реке и попросил двигаться поживее. Они пустились прочь настолько быстро, насколько быстро могли идти измученные индейские пони.

Глядя им вслед, я почувствовал острое желание отправиться за ними. Моя короткая ночная речь и породившие её чувства развеялись без следа, будто их не было. Мне сделалось страшно. Мрачная действительность заполнила пространство, полностью вытеснив благородные мысли и порывы, полные глубокого смысла. Для чего я ехал с Проткнутыми Носами? Что удерживало меня среди усталых и обозлённых людей? Я понимал, что рано или поздно армия возьмёт туземцев в клещи, и настанет конец. Что ожидало меня впереди? Голодная смерть, гибель от пуль солдат или от руки обезумевших дикарей?

Как-то на ночлеге возле меня присел Лопнувшая Тетива.

– Мы не можем скрыться от солдат, – сказал он. – Нас никто не хочет видеть. Все боятся. Вождь Зеркало посетил Воронье Племя и просил, чтобы они разрешили нам некоторое время пожить на их земле. Они отказали ему. Сказали, что мы воюем с белыми людьми, с которым они ведут крепкую дружбу. Они не хотят, чтобы война пришла и к ним. Мне обидно слышать это, потому что мы всегда помогали им. Но я не могу винить их. Никто не волен никого принуждать. Теперь мы остались одни. У нас нигде нет друзей. Почему всё так устроено, друг?

Что я мог ответить ему? Собственно, он ничего не спрашивал, он просто общался с окружающим воздухом, с низко плывущим рыхлым небом, с глазами сидящего рядом человека, с пламенем костра.

– Разве не все мы созданы одним Богом? Разве не равны мы между собой? – продолжал Лопнувшая Тетива. – Можно ли ожидать, что люди, рождённые свободными, будут довольны, когда их начнут понукать, заставят сидеть на одном месте? Я не понимаю белокожих начальников. Сами они ходят, куда и когда им вздумается. Почему же мы обязаны сидеть на клочке земли, который они называют резервацией?

Я вновь промолчал. Мне вдруг подумалось, что людям моей расы вообще следовало почаще молчать. Мы слишком хорошо умели вести разговоры, мы околдованы речами, построенными на хитрых логических связках, на ложных точках отсчёта, на зыбких понятиях морали. Мы без конца рассуждаем, но наши слова лежат в стороне от наших дел.

Однажды я услышал, как Жозеф, глядя на мёртвого юношу, говорил, что слова белых людей, пусть самые ласковые и дружелюбные, не заменят убитых людей, не заплатят за отобранную землю, не защитят могил предков, не вернут здоровья и не охранят от смерти. Он устал от бесплодных разговоров. Зачем нужны слова, если они не воплощаются в дела?

– Белые любят говорить, любят обещать. Моё сердце сжимается при воспоминаниях о нарушенных обещаниях. – Вождь опустил голову.

Я вновь посмотрел на себя со стороны. Для чего я ехал с индейцами? Я не помогал им ничем, поэтому не мог обманывать себя мыслью, что я полезен этим изгоям. Может быть, во мне скрывалось тайное желание предстать перед цивилизованными людьми в моём нынешнем неухоженном виде, вооружённым, испытавшим на собственной шкуре все тяготы кочевой жизни, прошедшим сквозь неутихаемые страхи войны? Я не знал этого тогда, не знаю и сейчас. Став однажды очевидцем жестокой бойни, но не пролив ни капли собственной крови, я впитал в себя ужас ожидания, но по-настоящему ещё не осознал, что такое смерть. Теоретически я понимал, почему воевали Проткнутые Носы, но теория зачастую лежит так далеко от практики. Я оставался наблюдателем. Я был среди них и со стороны казался одним из них, но я был другим. Глубоко в моём подсознании укоренилась мысль, что я в любой момент мог повернуть коня и навсегда оставить мятежное племя. По всей видимости, эта не высказанная вслух причина позволяла мне ощущать себя относительно легко. Индейцы не угрожали мне, и солдаты не тронули бы меня, появись я перед ними с поднятыми руками. Назвавшись пленником, я бы без промедления получил от солдат еду и тёплую одежду, перестав страдать от холода и голода. Да, теперь я понимаю, что я всегда держал такой вариант в укромном уголке моего мозга. Пленников у индейцев было достаточно, их регулярно захватывали в лесу и приводили в стойбище. Белых людей держали в течение нескольких дней, затем отпускали. Иногда пленники сами убегали.

Вожди всячески старались поддерживать дисциплину в рядах и охлаждать слишком воинственно настроенных воинов, но контролировать раздражённых индейцев удавалось далеко не всегда. Пока основная масса Проткнутых Носов продвигалась в намеченном направлении, некоторые из молодых людей отклонялись круто в сторону.

В конце августа индейцы без всякой причины совершили нападение на группу туристов человек в десять. Путешественники издали заметили приближение всадников и спешно организовали лагерь на случай обороны. Проткнутые Носы атаковали их на следующий день, кого-то убили, кого-то пощадили. Я мало что понял из их рассказа, да и Лопнувшая Тетива не особенно переводил мне их хвастливый рассказ, считая, вероятно, что подробности мне не доставят никакого удовольствия.

Через несколько дней группа молодых Проткнутых Носов столкнулась с путешественниками неподалёку от водопадов на реке Гарднер, затем сожгла какую-то ферму.

Все эти страшные нападения вызвали большое волнение в штате Монтана. Через пару месяцев я полистал подшивку газет и обнаружил, что они день изо дня публиковали жуткие истории о приключениях незадачливых туристов. Встречались статьи, где число погибших белых людей было преувеличено раза в три. Я хорошо представляю состояние мирных жителей, читающих страшные повествования.

В начале сентября наступило резкое похолодание. Люди пришли в изнеможение от бесконечного ветра и дождя. Авторитет боевых вождей заметно упал. Мне казалось, что один Жозеф, вечно размышляющий о чём-то и успокаивающий других, пользовался не меньшим уважением, чем в былые дни. Он оставался непоколебимой скалой, на которую опиралось племя. Он был чуток и мягок, он успевал появиться повсюду, никогда не повышал голос, ничего не требовал, а лишь советовал. Он высказывал своё самое сокровенное, и потому его слова трогали людей.

Как-то раз отряд Проткнутых Носов, охранявший колонну сзади, различил в мутном влажном воздухе множество всадников. По очертаниям было понятно, что это индейцы. Подпустив незнакомцев поближе, Проткнутые Носы увидели перед собой Банноков. Эти аборигены некогда находились в тесных дружеских отношениях с Проткнутыми Носами, но теперь вызвались помочь армии. Они издали клич, вскинули винтовки, и по долине рассыпался треск выстрелов.