– Кто он? – выдавил я, обращаясь к переводчику, немного успокоившись.

– Он один из наших вождей. Его зовут Жозеф. Так его назвал священник Спалдинг, когда он был ребёнком.

Жозеф велел своим воинам запрячь нашу коляску, и они даже выделили нам свою лошадь из табуна. Вскоре мы двинулись в путь. Вождь Жозеф ехал рядом с нами. Мы с Джулианой успели оправиться от первого шока, но ещё не до конца овладели своими чувствами. Я, к примеру, ясно слышал, как у меня в горле прыгал холодный комок и мешал мне нормально разговаривать. Волнение оставалось, не растворялось, несмотря на явное дружелюбие туземцев. Очевидно, слишком глубоко в подсознании сидело издавна вживлённое чувство страха перед необузданностью индейцев, их коварством и жаждой крови. Но мы ехали среди них, и никто не посягал на наши честь и жизнь. Никто не прыгал вокруг нас со страшными ножами для оскальпирования. Мне казалось, что я попал в ожившую поэму Лонгфелло, где властвовали легендарные Маниту и Гайавата, где переливались буйные краски узоров, били барабаны, танцевали сказочные фигуры с перьями в волосах и боевыми топорами в руках. Впрочем, ярких узоров на костюмах Проткнутых Носов хватало с лихвой, не хватало лишь таинственных телодвижений ритуальной пляски, но на самом деле меня совершенно не тянуло увидеть их обряды. Мне с избытком хватало того, что уже было.

Через некоторое время я остановил коляску, вспомнив о Юджине, и подумал, что бросивший нас молодой человек вполне мог рассказать какую-нибудь душещипательную историю в Стивенсвиле о нашей мученической кончине. Я сбивчиво объяснил вождю, что были некоторые обстоятельства, из-за которых горожане могли встретить Проткнутых Носов пулями, и предложил Жозефу пустить меня вперёд, чтобы я заверил жителей в мирных намерениях индейцев. Должен сказать, что я не очень-то верил в то, что жителей Стивенсвиля можно уговорить не браться за оружие. Но моя милая Джулиана немало потрудилась, когда мы вкатили в город, крича вовсю, чтобы никто не начинал стрелять.

И произошло чудо – Стивенсвиль впустил вождей Проткнутых Носов на свои улицы. Индейцы поставили свои палатки чуть поодаль, но множество их вскоре появилось возле магазинов с большим количеством лошадей. В прежние времена они уже бывали здесь по торговым делам. Теперь вожди поспешили договориться с торговцами, чтобы те ни при каких условиях не продавали индейцам спиртные напитки.

Случилось, что какой-то владелец магазина нарушил договор, и его торговый пункт был немедленно закрыт другими торговцами на время пребывания поблизости индейцев. Но один молодой дикарь успел приобрести у этого торговца бутыль виски и тут же опорожнил её. Я был поражён, насколько быстро среагировали его соплеменники. Вождь по имени Зеркало сразу же приставил к пьянице охрану, отобрал у него оружие и отправил в стойбище. В течение двух дней этот статный и красивый лицом вождь лично патрулировал центральную улицу города, чтобы никто из индейцев не ввязался в неприятную историю.

Индейцы бродили вдоль прилавков гурьбой, разглядывали товары, подолгу вертели их в руках. Замечу, что цены им заламывали едва ли не вдвое выше обычного, но эти доверчивые дети природы мало что смыслили в деньгах, поэтому расстались с большей частью своих сбережений, которые заработали, занимаясь коневодством на своей земле. Иногда они расплачивались не деньгами, а лошадьми. Проткнутые Носы владели прекрасными табунами, это отмечали все, и дикари считали это своим основным богатством. Некоторые жители отправлялись в индейскую деревню и продавали там оружие и боеприпасы по головокружительным ценам. Я слышал, как какой-то толстый спекулянт с лоснящейся поросячьей физиономией рассказывал, что брал с них по доллару за один патрон. Это ли не дикость!…

Но я позабыл о Юджине, а ведь он бросил нас.

С какими гневными упрёками накинулась на него Джулиана, сжав побелевшие кулачки.

– Но я не бросил вас, клянусь всем святым! Я отправился за помощью! – размахивал он руками, отступая от девушки. – Я не мог бы оставить вас на произвол судьбы, Джулиана. Зачем вы так говорите? В сущности, я знал, что индейцы настроены мирно, ведь от капитана Роуна пришло сообщение, что они не стали драться с ним. Но на всякий случай я поскакал за помощью. Верьте мне, заклинаю вас!

– Что же вы не вернулись? – Она обожгла его сверкнувшими глазами. – Где же затерялась ваша помощь?

– Никто не захотел, все были уверены, что краснокожие настроены мирно.

– Вы лгун, Юджин Сэмтон! – воскликнула девушка. – Вы трус и лгун! Я была о вас совершенно иного мнения!

Она ещё очень долго выговаривала молодому человеку, а он всячески оправдывался и чуть ли не начал лебезить перед ней, в то время как я прислушивался к этой словесной перепалке и усмехался, испытывая немалое удовольствие оттого, что гнев Джулианы обрушился на Юджина Сэмтона со всей мощью. Я нарочно отсиживался в отведённом мне кабинете и не показывался в комнате, где происходил нелицеприятный разговор, не желая встречаться ни с кем из них. Затем Юджин, оскорблённый упрёками Джулианы, хлопнул входной дверью, едва не разбив стекло, и покинул дом.

Вечером тётушка Энни принимала приглашённых ещё пару дней назад гостей, в числе коих были отец Бертли из ближайшей епископальни и чета Мэринсонов. Разговоры перескакивали с темы на тему, не останавливаясь подолгу ни на чём, пока мы не коснулись приехавших в Стивенсвиль Проткнутых Носов. Тут я со свойственной мне горячностью высказал по поводу дневного происшествия всё, что думал о войне, идеологии, политике. Но больше всего досталось Юджину Сэмтону.

– Послушайте старого человека, юноша, – ответил на мои резкие слова после некоторой паузы отец Бертли, – вы имеете столько же права говорить так, как вы только что сказали, сколько права имеет любая свободная личность высказывать совершенно противоположные мысли. То же самое касается и поступков.

– Вы хотите сказать, что людям можно поступать подло? – искренне поразился я.

– Если от человека скрыты различия между добром и злом, а значит и воля Божья, то ему нельзя вменять в вину, когда он выбирает плохое. Для таких нет разницы между одним и другим, они не свободны в выборе. А если нет свободы воли, то нет и греха. Так что не спешите судить людей, даже когда кто-то творит зло. Бог осудит. Бог накажет.

– По-вашему, всякое стремление к уничтожению хамства и подлости нужно оставить?

– Дело в том, что это ваше стремление само уже является носителем разрушительной силы, а потому может называться злом. Загнивает лишь то, что таит в себе некий изъян. Всякая болезнь, мой друг, даётся человеку для очищения. А ваш, как вам кажется, праведный гнев есть не что иное, как ваша червоточинка, ваша болезнь. Она будет привлекать к вам всякого рода негодяев и разбойников. Вы сами агрессивны, юноша, и потому Господь будет обрушивать на вас самые тяжкие испытания.

– Я не могу согласиться с вами, отец.

– Мне понятно ваше упорство, молодой человек. – Отец Бертли посмотрел на меня, но взгляд его был просторен и охватывал всех сидящих за столом. – Вы ошибаетесь, полагая, что способны повлиять на течение жизни. На всё воля Господа. Вам придётся однажды вкусить горькие плоды лишений за вашу великую непримиримость. Кто находится в состоянии возмущения, тот не может приобщиться к благодати.

Я решительно отказывался принять слова отца Бертли, я не допускал даже возможности существования скрытой в них чудовищной правды. И уж никак не мог я предчувствовать тогда уготовленной мне судьбы.

Представьте себе – на следующий день я столкнулся с Юджином, когда направлялся на почту, чтобы отослать письмо моим родителям. По улице сновало множество индейцев, лошади поднимали пыль, скрипели телеги, хлопали двери магазинов и баров.

Возле дверей салуна стоял, попыхивая длинной сигарой, Юджин Сэмтон. Он казался сильно раздражённым и с какой-то яростью принялся расспрашивать меня о самочувствии Джулианы, о её душевном состоянии. Вольно или невольно с моих губ сорвался упрёк в его адрес за вчерашний поступок. Молодой человек буквально взбесился. Он оттолкнул меня, безумно выкатил глаза, побелел, закричал, испугав стоявших поблизости людей, затем схватил меня за воротник и ударил кулаком в лицо. Меня никогда прежде так не били, поэтому удар поверг меня на землю, а ещё более – в неописуемое изумление. В голове что-то рассыпалось, подобно тонкой фарфоровой чашке. Я нащупал под собой опору и попробовал встать, но рассвирепевший Юджин стукнул меня второй раз. Во рту стало кисло.

– Это ты, мразь отвратительная, – брызгал слюной молодой человек, склонившись надо мной, – ты наговорил обо мне всякой дряни Джулиане! Это по твоей вине, сволочь, она отвернулась от меня! Но я тебе устрою встряску, столичный ублюдок, дерьмо тараканье!

Он пнул меня ногой в живот несколько раз подряд, и пыль залепила мои глаза. Пока я корчился и отплёвывался, он успел скрыться в салуне и через минуту появился снова. Я уже уселся посреди дороги, но никак не мог прийти в себя и крутил головой. В руках Юджина я увидел винтовку. Соображал я туго, оглушённый ударами, поэтому не успел осознать, что жизнь моя повисла на волоске. Клянусь, что оружие в его руках ничуть не смутило меня. Вчерашняя встреча с индейцами напугала меня несравнимо больше, хотя они мне вовсе не угрожали. Я смотрел на винтовку в руках Сэмтона и медленно размазывал кровь по щекам.

В эту секунду до меня долетел глухой стук копыт, промелькнуло жилистое тело лошади, что-то щёлкнуло, и всадник промчался дальше, оставив Юджина без оружия. В каждом городе любое уличное происшествие мгновенно собирает толпу зевак. Так случилось и сейчас. Сгрудились случайные прохожие, заохали женщины в чепчиках, послышался детский визг. Какие-то люди, подоспевшие ко мне, чуть позже рассказали, что на картину моего избиения смотрели со стороны пять верховых индейцев, но они не собирались вмешиваться. Однако когда взбесившийся молодой человек вскинул винтовку, один из Проткнутых Носов хлестнул коня плёткой, промчался между мной и Сэмтоном и при помощи плётки выдернул оружие из рук безумца. Юджину сумели заломить руки и спровадили куда-то подальше от места нашей драки.