Медленно, отчаянно сопротивляясь, первая линия русской обороны была смята, потом прорвана, и через этот прорыв ринулись французские силы. Самые кровопролитные столкновения этого дня проходили в орудийных окопах. Артиллеристы оставляли свои орудия и атаковали нападавших. Постепенно русские начали сдавать свои позиции.

Французам удалось захватить южные подступы к городу только к вечеру. Приказы Александра выполнялись с фанатичным повиновением; на поле боя оставались только раненые и умирающие. Потом на какое-то время установилась тишина, затишье в битве, которое, как знал Барклай, предшествовало новому наступлению.

– Вам принести что-нибудь выпить, генерал? – Барклай посмотрел в лицо молоденького офицера со знаками отличия артиллериста на мундире. Юношу била нервная дрожь с головы до ног.

– Где вы провели этот день? – спросил он.

– В южной части, генерал.

– Это ваш первый обстрел?

Молодой человек кивнул головой, он стоял навытяжку и не переставал дрожать.

– Гм, вам посчастливилось, что вы выбрались оттуда живым.

– Меня послали в тыл, с поручением. А мой командир и весь орудийный расчет были уничтожены до того, как я смог вернуться к ним.

Его губы вдруг затряслись, и он закусил их.

«Ему самое большее восемнадцать лет», – решил про себя Барклай.

– Подите и принесите немного вина, пока не началось следующее наступление, и еще чего-нибудь поесть.

Достаньте чего-нибудь и для себя.

– Благодарю вас, генерал. – Юноша проглотил слюну. – Но только я не смог…

– Тогда пойдите и попросите графа Уварова дать вам немного коньяка. Скажите ему, что вас послал я. И выпейте его, мой мальчик, это приказ!

Барклай едва успел закончить свой обед, когда раздался первый взрыв в центре Смоленска, за захваченной первой линией укрепления. Батарея Наполеона продвинулась вперед и теперь стреляла по стенам города и самому его центру.

Уже наступали сумерки, но небо, окрашенное в красный цвет, продолжало светиться от орудийных залпов, а позже стало еще светлее от начавшегося в Смоленске пожара. Улицы были перегорожены грудами булыжников, и сквозь грохот и треск обстрела раздавались отчаянные крики людей, выбегавших из охваченных пламенем деревянных строений. С наступлением ночи Барклай собрал свой штаб во временном помещении около карты города.

Глаза его покраснели от усталости; мундир был грязным. Его короткий указательный палец был направлен на карту.

– Господа, через несколько часов Смоленск будет взят. Наша армия может остаться здесь, и ее разнесут на части в развалинах еще до того, как сюда доберутся французы. Сегодня мы показали им, что русские умеют сражаться, могут стоять до конца. Но сегодня же я говорю, что мы будем отступать к Москве, сохранив нетронутыми свои силы, и соединимся с Багратионом.

Господа, я отдаю приказ. Подожгите в Смоленске все дома до одного и отступайте!

В лагере французов Наполеон также изучал карту. Его штаб-квартира располагалась в большой палатке, залитой светом десятков свеч: два факела горели у входа, где солдат императорской гвардии нес обязанности часового, а над его головой развевалось французское знамя. Внутри этой палатки император питался, спал на узкой походной кровати и проводил совещания с маршалами. Рядом с ним находился Даву, энергичный, молчаливый человек, которого никто не любил, но все уважали; Даву, построивший мост и установивший пекарни, выпекавшие хлеб для французских солдат. Напротив стоял Мюрат, одетый в один из своих изысканных костюмов, сверкающий орденами и золотым шитьем; Мюрат, женившийся на Каролине Бонапарт, сестре Наполеона, и провозглашенный королем неаполитанским. Он был также первым кавалерийским офицером императорской армии. Рядом с ним Наполеон выглядел еще меньше обычного.

– Смоленск падет до рассвета, – объявил он, склонившись над – столом, на котором были расстелены карты этой кампании. – Стены города разрушены. Это будет означать конец войны!

– Драться они умеют, – заметил Мюрат, накручивая на палец длинные кудрявые волосы своих бакенбардов. – Одному Богу известно, сколько людей они потеряли, ведь в этом аду были собраны вместе все их войска.

– У нас также немалые потери, – коротко заметил Даву. – Пока мы имеем более десяти тысяч ранеными и убитыми.

Наполеон не слушал его. Сегодня солдаты гибли тысячами, ему не нужны были подсчеты Даву, он делал их сам, и его цифры были выше.

Он поднял голову. Оглядевшись, он заметил, как Мюрат играл своими надушенными волосами. На мгновение губы императора сжались, а потом растянулись в подобии улыбки. Вульгарный хвастун, тщеславный, как женщина, там, где дело касалось его внешности, Мюрат часто раздражал Наполеона. Но Наполеон видел, как он возглавлял кавалерийскую атаку, и за это он ему все прощал.

– Прикажите войскам войти в город, – неожиданно резко приказал он. – Если мы завладеем городом сейчас, то сможем использовать его в качестве прибежища и сохранить некоторые запасы. Даву!

Маршал весь превратился в слух.

– Передайте армии следующий приказ: «Мы продвинемся вперед и захватим Смоленск. Господь Бог и французская доблесть привели нас к победе». Идите!

– Vive L'Empereur, – приветствовал его Даву и вышел.

– Как вы думаете, ваше величество, когда царь заключит мир? – спросил Мюрат.

Наполеон пожал плечами.

– После сегодняшнего так скоро, как только сможет.

– А Москву мы возьмем? – лихо, как подросток, улыбнулся Мюрат. Некоторые его кавалеристы клялись, что маршал смеялся, когда вел их за собой…

– Конечно же, мы займем Москву. Я намерен продиктовать условия мира из Кремля. – Наполеон взглянул на Мюрата.

– До сих пор я мягко обращался с покоренными нациями, но моему другу Александру я преподнесу такой урок, который весь мир не скоро забудет. Позже он оставил палатку и направился к наблюдательному пункту, откуда смотрел, как его войска штурмуют стены Смоленска. Он наблюдал в молчании, и это молчание распространилось на его маршалов и адъютантов, стоявших рядом с ним. Звуки битвы замирали внизу. Воздух наполнил только ужасающий громкий треск, и все ночное небо озарилось сверкающим красным отблеском, исходившим из того ада, который раньше назывался Смоленском, древним городом Святой Руси. К императору подъехал посыльный с черным от дыма лицом и доложил, что французская армия входит в горящий город, не встречая никакого сопротивления. Смоленск пуст, основная часть русских войск отступила и предварительно подожгла город.

11

– Мы должны либо остановиться и дать сражение, либо заключить мир с Наполеоном. Настроение армии и Двора просто не выдержит еще одного отступления.

Аракчеев проговорил эти слова не шевелясь, и на этот раз его бледно-голубые глаза смотрели прямо на Александра. Он любил Александра, если это слово применимо к чувствам подобного существа, и эта его любовь давала ему мужество говорить то, что прозвучало сейчас.

Опасность грозила Александру с двух сторон. Быстроту разрастания внутренних интриг можно было сравнить лишь со стремительностью продвижения вперед Наполеона. Если он воспротивится этому последнему предупреждению и позволит иностранцу Барклаю де Толли и дальше бежать от французов, то он непременно потеряет свой трон. Именно это и сказал ему только что Аракчеев, но он не упомянул, что средоточием всех нитей предательства была Великая княгиня Екатерина Павловна.

Она стала самой яростной сторонницей того, чтобы встретиться с Наполеоном в открытой схватке. Смоленск оставлен в дымящихся руинах, русские солдаты вновь отступили, и зачем? Не собирается ли Александр позволить Барклаю оставить также и Москву?

Александр повернулся к Аракчееву.

– И вы мне это тоже советуете? – спросил он.

– Да, ваше величество. Я также советую и кое-что еще. Отпустите Барклая и поставьте во главе армии русского. Сейчас это единственное, что вы сможете сделать.

Если мы потеряем Москву… – Он не закончил фразу.

– Значит, все против меня, – спокойно заметил Александр. – Моя мать, сестра, Константин, мои генералы и даже вы, Алексей. Очень хорошо. Если я отпущу Барклая, то командование должно будет перейти к Кутузову, вы верите, что он сможет победить Наполеона?

– Я не верю, что его вообще можно победить, – откровенно ответил Аракчеев. – Но в настоящий момент большая опасность здесь, в Петербурге, а не на поле битвы. – Если Москва падет, одному Богу известно, что может случиться.

Александр отвернулся от него и уставился в окно. Солнце садилось за крышу дворца, окрашивая красным цветом воды Невы. Воздух был очень спокоен.

– Ваше величество, я умоляю вас, – прошептал Аракчеев.

Александр не отвечал, он медленно подошел к своему столу, сел и начал писать. Аракчеев стоял молча, ожидая.

– Это приказ Барклаю передать командование генералу Кутузову. Проследите, чтобы его отослали немедленно, и сообщите Двору, что я намерен встретиться с Наполеоном в открытой схватке.

Он передал документ Аракчееву и взглянул на него.

– Вы можете также передать им, что, если Кутузов проиграет битву и отдаст Москву, я все равно продолжу войну.

Аракчеев вышел, а Александр уронил голову на руки. Он так и сидел за столом с закрытыми глазами, бесконечно уставший от просматривания заполночь донесений с места военных действий, он вычерчивания на огромной карте, висевшей на стене кабинета, пути продвижения вперед французской армии. Со дня взятия Смоленска он почти совсем не спал.

Кутузов. Популярный генерал, который участвовал в неразберихе Аустерлица, ленивый, старый фаталист, чья хитрость и презрение ко всяческой организованности заслужили ему репутацию блестящего военного. Это был независтливый, циничный человек, суеверный и совершенно нетерпеливый к вмешательству в его дела. Он насмехался над Барклаем де Толли всю кампанию, ожидая, как злобная старая черепаха, когда же общественное мнение осудит иностранца.