— Спасибо, — говорю я, улыбаясь ему.

— Заходите, вы двое, — говорит Харпер (или миссис Харпер). Шон двигается впереди, а я следую за ним. Входная дверь приводит нас прямо в гостиную: там нет холла или парадной лестницы, только открытое пространство с телевизором и диваном с одной стороны и обеденным столом, с другой. Через дверь я могу разглядеть кухню; я предполагаю, спальни находятся с другой стороны открытого пространства. Это маленький, старый дом, но он красивый и восхитительно…спокойный.

— Добро пожаловать, — говорит Харпер, обводя рукой пространство. — Чувствуй себя как дома. Я готовлю печенье… Сейчас вернусь.

Она поворачивается и исчезает. Я осматриваюсь, жаль, что я не живу в доме, подобном этому. На полу широкие деревянные полоски, окрашенные в светло-серый, а стены в главной комнате в бледно желтый. Все отделка и встроенные книжные полки белые, а необыкновенно большой диван темно — темно серый. На широких окнах белоснежные занавески и кто — то с колючий голосом поет из действительно существующего проигрывателя, который я вижу в первый раз в реальной жизни. А по полу носится крошечный скоростной пёсик.

— Я не знала, что у тебя есть собака.

— Я никогда не рассказывал тебе о Самосвале?

— Этого миниатюрного пса зовут Самосвал? — спрашиваю я с недоверием. Шон кивает. — В каком-то смысле это идеальное имя, — признаю я со смехом, глядя на то, как Самосвал пытается запрыгнуть на стул под солнцем. Шон подходит и подталкивает его, затем возвращается и кидает свои кроссовки в кучу у двери. Он одет в один апельсиновый и один темно-синий носок, из-за чего мой живот делает сальто.

Я снимаю свою обувь и шевелю пальцами ног, жалея, что не надела носки. Ходить босиком во время моего первого визита кажется забавным. И, кроме того, сегодня немного холодно. Как будто читая мои мысли Шон спрашивает:

— Хочешь, я принесу тебе пару носок?

— Это странно?

— Вовсе нет. Следуй за мной.

Он ведет меня за руку через дверь из столовой. За ней длинный коридор с несколькими дверьми по обе стороны; мы проходим весь путь до конца, Шон показывает комнату Харпер, кабинет, запасную спальню, единственную ванную и, наконец, его «логово».

Оно минималистическое и невероятно аккуратное. Стены абсолютно белые с белыми деревянными деталями. На полу в углу матрац с пружиной, покрытый прочным темно синим одеялом. Рядом с кроватью низкая металлическая тумбочка, у дальней стены стол и полки, сделанные из того же материала. На аккуратном столе старый ноутбук подключен к телевизору с плоским экраном и несколько проводов уложены с той же стороны. Книжные полки выглядят так, как будто однажды были расставлены, но сейчас книги лежат горизонтально, поверх стоящих вертикально.

— Тебе нужна полка побольше.

— Да, но мне нравится эта, — говорит Шон, идя к дальней стене и открывая дверцу. Его шкаф аккуратен… слишком. Он вытаскивает полосатые носки из одного подвесного отделения с вещами.

— Твоя комната всегда такая чистая? — спрашиваю я, оглядываясь.

— Будет ли тебя волновать это, если я скажу «да»? — спрашивает он, с ухмылкой предлагая мне носки.

— Вовсе нет, — говорю я, беря носки и садясь, чтобы надеть их. Они черные и желтые, как пчелы, и слишком большие для меня, но что-то в ношении их заставляет чувствовать себя хорошо.

— Школьный дух, — говорю я о цветах.

— Вперед, команда, — говорит Шон с сарказмом.

— О, эй, — шепчу я, поглядывая на дверь. — Как зовут твою маму?

— Харпер, — также шепотом отвечает он. — А что? Ты думала, что это её фамилия?

— Да! — отвечаю я с громким смехом, что заставляет Шона рассмеяться.

— Не волнуйся об этом, каждый мог так подумать. Её фамилия Келли, как и моя.

— Твои родители не дали тебе фамилию отца?

— Нет, слава тебе господи, — говорит Шон, закатывая глаза.

— Какая у него фамилия? — спрашиваю я, двигаясь и останавливаясь прямо перед ним.

— Не скажу, — отвечает он тихим, сексуальным голосом.

— Ну, давай! Я рассказала тебе, что я клон. Меньшее, что ты можешь сделать, это сказать мне фамилию своего отца.

— Хукер, — говорит он решительно.

— Ты только что назвал меня проституткой? — шучу я.

Он качает головой, но не отвечает.

— Твоё имя могло бы быть Шон Хукер? — спрашиваю я, кусая щёку, чтобы не расхохотаться.

Шон кивает.

— Я не знаю, почему он так и не поменял её. Но это больше не моя проблема.

Его тон серьёзен, моя улыбка тает. Желая отвлечь его от плохих воспоминаний, я встаю на цыпочки и нежно целую его в губы. Он пахнет свежестью.

— Спасибо, что ты рядом со мной, — говорю я, прежде чем снова его поцеловать. — И спасибо за носки.

— Всегда пожалуйста, — отвечает он, наклоняясь ко мне. Сразу после чего его мама кричит: «Печенье готово!» из коридора, и мы отпрыгиваем друг от друга, как испуганные кошки. Шон застенчиво улыбается и кивает в сторону двери. Я практически парю, следуя за ним по коридору, наслаждаясь ощущением своих пальцев внутри его полосатых носок.

После закусок и приятной родительской беседы, мы с Шоном возвращаемся в гостиную и падаем на диван. Я почесываю Самосвала, а Шон отвечает кому — то из своих друзей. Когда он заканчивает, он фотографирует меня на свой телефон.

— Дай мне посмотреть, говорю я, хватая телефон. — Я должна её одобрить.

— Ты всегда хорошо выглядишь на фотографиях.

— Неправда.

— Нет, правда. Это так. О, хочешь увидеть студию?

— Да! — с энтузиазмом говорю я.

Шон роется в куче обуви перед парадной дверью пока не находит то, что искал: отвратительную зеленую обувь из пены. Я корчу рожицу.

— Что? Не нравится? — спрашивает он, посмеиваясь.

— Почему они у тебя есть? — спрашиваю я, нахмурившись. — Ты выглядишь… Я имею в виду… Они ужасны.

— Я знаю, — говорит он, снова смеясь. — Они теплые. Я собираюсь надеть их в понедельник в школу.

— Нет, тебя не пустят!

Я запихиваю ноги в свои туфли, даже не смотря на то, что я всё ещё в крупногабаритных носках. Большое количество материала по сторонам делают мои ноги похожими на сильно отекшие.

— Мне кажется, оба наших образа должны быть запрещены модой.

— Прекрасно, идем.

Он берет меня за руку и ведет меня наружу, осторожно закрывая за нами дверь, так чтобы Самосвал не смог выйти.

— Они для приготовления еды, — говорит Шон, когда мы спускаемся вниз по ступенькам.

— Что для приготовления еды?

— Мои ботинки. Приготовление еды требует долгого стояния на ногах. Они удобны, когда я готовлю.

Он ведет меня вокруг дома, к его задней части, где находится отдельно стоящий гараж.

— Они всё ещё отвратительны, — говорю я, качая головой и задаваясь вопросом, нравится ли он мне больше за то, что умеет готовить, или за то, что у него есть специальная обувь для этого.

— Все известные повара носят их.

Шон открывает дверь для людей рядом с двойной гаражной дверью и машет мне.

— Отвратительные, — говорю я, в последний раз бросая взгляд на его ноги. — Я имею в виду, серьезно, почему…

Шон притягивает меня к себе и нежно целует губы.

— Шшш, — произносит он, губы всё ещё прижаты к моим. Он отстраняет своё лицо на дюйм, но руки всё ещё крепко держат меня. Я чувствую, что он делает что-то ногами, затем он становится немного ниже — он просто снял свои ботинки.

Наши тела всё ещё скреплены, как застежка на липучке. Шон гладит меня по правой ноге.

— Подними свою ногу.

Я делаю как он сказал, его пальцы скользят к моей обуви и снимают её. Затем, как-то не глядя, он пинает свой ботинок под меня в правильном направлении.

— Надевай.

Он проделывает тот же процесс с другой ногой, всё ещё сохраняя объятие. Наконец, когда я в ботинках, а он нет, он отстраняет своё лицо ещё на дюйм и вопросительно поднимает брови.

— Ну как?

Я театрально закатываю глаза: Элла-стайл.

— Отлично, они удобные.

Внутри гаража я сразу же забыла, что я в гараже. Стены были возведены так, чтобы разграничить пространство: это согревало, располагало к себе и манило. Мы идем в переднюю часть пространства, где пол пестрит разноцветными ковровыми плитками, а стены от пола до потолка полностью покрыты фотографиями: студенты, дети, люди женятся, пейзажи, животные.

— Это ты? — спрашиваю я, указывая на гигантскую фотографию улыбающегося, пухлого ребенка в корзине.

— Нет, — отвечает Шон, выглядя смущенным.

— Лжец, — говорю я, поворачиваясь, чтобы посмотреть фотографии на стене за дверью.

— Твоя мама безумно хороша, — говорю я, любуясь крупным планом морщинистого лица пожилого человека. — Вау, — невнятно произношу я. — Мне нравится это, — я протягиваю руку, но не дотрагиваюсь до изображения Самосвала.

Мой взгляд скользит по стене. Я подпрыгиваю, когда узнаю своё лицо, глядящее на меня. Оно изображено крупным планом и мои темные глаза огромны; волосы развеваются сзади как у модели. Это прекрасно и пугающе одновременно.

— Эта одна из моих любимых, — говорит Шон, подходя сзади.

— Это действительно… — мой голос сходит на нет, я не уверена, как выразить то, что я чувствую. Вместо этого я говорю что-то другое. — Это мило, что твоя мама позволила тебе повесить это в её студии.

— Да, это моя стена.

Я поворачиваюсь с широко раскрытыми глазами.

— Все эти фотографии твои?

Он кивает. Я снова поворачиваюсь; теперь они выглядят ещё лучше, когда я знаю, что они его.

— Они просто восхитительны! — говорю я, чувствуя, что это очень скромный комплимент. Я слышу шарканье ног Шона; я шевелю пальцами ног в его слишком больших ботинках.

— Приходи увидеть остальное, — говорит он, хватая меня за руку и буквально разделяя меня со своим искусством.