Ольга вскочила с дивана, схватила с книжной полки шкатулку из капа-корня. Рука дрогнула – шкатулку подарил Юрка. На семнадцатилетие. Нет, он не сам ее сделал. Там, где они жили оба, – в Вятке незачем утруждать себя рукоделием. Полно умельцев, которые наделают не только такие для тебя. В ней она держит не любовные письма, Юрка их никогда не писал. Зачем? Все и так было ясно, всем и всегда. Она кладет в нее самые важные телефоны и визитные карточки.

Ольга порылась и нашла телефон глазной клиники.

Оператор ответил сразу. Да, конечно, ее примут. Ольга записала число и время.

4

Виталий ел творог. Отложив ложку, он поморщился. Где только матушка находит такой? Ни капли жира, один казеин. Если оставить до вечера на тарелке – не отскребешь.

Вздохнув, отодвинул ее на край большого стола – такого большого, что на нем можно играть в бильярд, что, между прочим, и делали на нем до того, как его обладателем стал Виталий Митрофанов. Опять-таки матушка постаралась. Но такие подвиги уже в прошлом.

Да-а, мать сдала, наконец он признался себе. Даже она не может противостоять времени. Впрочем, ее имя – может. В узких кругах востоковедов – дома, а в широких – в Монголии. Широких, как степь, он усмехнулся. Говорят, трудно найти более популярную женщину в той стране, чем его мать. Там зовут ее для краткости Митрофа. Она знает этнографию монголов лучше, чем они сами. Еще бы – сорок экспедиций в одну страну, это значит, сорок раз сторонним взглядом посмотреть на то, от чего глаза местных ученых, как говорят, замылились.

Однажды Виталий съездил с матерью и понял – больше не стоит. То, что нравилось в ней и с ней дома, там утомляло чрезмерно и чрезвычайно. Виталий увидел старую женщину, которая считает себя еще молодой и обаятельной. А его…

– Мой сын… Мой сынок… Не верите? Нет, не муж, сын… – кокетничала она, а его ломало от неловкости.

Ему хотелось схватить ее за руку и оттащить от тех, кому она его представляла. Но такой жест вызвал бы еще большую неловкость. Восточные Люди терпеливы. Что ж, если Митрофа хочет, чтобы восхищались ее молодостью и красотой, почему не сделать приятное?

Сам Виталий слышал в ее словах то, чего не слышали они. «Мой, сын. Мой, больше ничей».

Это улавливали в воздухе его подружки в юности, потом – его женщины. Они слышали это не ушами, а всем существом. Они понимали: мать Виталия не отдаст его никому, – и быстро исчезали из его жизни.

А потом мать удивила его, но теперь-то он ясно понимает, она заботилась о нем, признавая перемены в себе самой.

Неужели правда это ее работа – знакомство с Ольгой?

Виталий отодвинул тарелку еще дальше, она накренилась в лузу для шаров, поэтому не упала. Внезапно ему показалось, что в последнее время их отношения с Ольгой напоминают этот творог. Ни вкуса, ни запаха, ни капли жира.

Он тогда ехал в Москву по своим делам, а мать попросила зайти в турфирму за ее документами. Она сказала, что Наталья Михайловна все приготовила.

Он усмехнулся: подруги по страсти – Тоша и Наташа. Их придыхания: «Ах, как исполняет романсы Сашенька. Восхитительно, потрясающе…» Всякие другие сю-сю. Наталья моложе матери, но они сошлись, эти две фанатки певца. Мать покупала для подруги билеты на питерские концерты, Наталья – на московские. Вместе они ездили за ним в Иваново, Тверь и еще куда-то, где больше всего живет женщин, готовых лить слезы от переизбытка чувств, которые некуда и не на кого выплеснуть.

Он приехал на Гоголевский после шести вечера, Ольга сидела одна в большой комнате.


– Вы Ольга, – сказал он. – Наталья Михайловна обещала, что вы будете меня ждать до победного. – Он самодовольно улыбнулся. – Здравствуйте. Я – Виталий Митрофанов.

– Здравствуйте. – Она вернула ему улыбку, в которой не было ничего, кроме вежливости. – Ваш паспорт, пожалуйста.

– Ради Бога. – Он запустил руку во внутренний карман пиджака и открыл перед ней паспорт.

– Спасибо, – сказала она, взглянув на страницу. – Одну минуту, я выну документы из сейфа.

Она понравилась ему сразу – синеглазая блондинка, тоненькая, одетая как все служащие женщины с неплохой зарплатой: летний костюм, причем не брючный, а с юбочкой выше колен и небольшим разрезом сбоку. Галстук в нежно-голубую полоску с приспущенным узлом придавал особую трогательность длинной шейке. Но вот от чего глаза никак не хотели отрываться, так это от разрезика на юбке, короткий, он провоцировал сильнее, чем если бы открывал все бедро.

Виталий испытал сильное чувство голода, но не того свойства, о каком можно было предположить. Ему на самом деле захотелось есть с такой силой, что он готов был попросить у нее хотя бы чаю.

Приступ на то и приступ, что проходит так же неожиданно, как и возникает. Через минуту Виталий без всякого побуждения со стороны желудка, но, если честно, испытывая некоторое волнение чуть ниже, прикидывал, а не пригласить ли девочку поужинать с ним. Но, осадил он себя, не решит ли эта блондинка, что, как говорят, кто девушку ужинает, тот ее и завтракает? Он ухмыльнулся. Не окажется ли совсем простушкой? Он боялся таких. Они слишком прилипчивы.

– Вот, пожалуйста. – Она протянула ему пакет. – Проверьте, все ли на месте. Билет до Улан-Батора, ваучер, страховка…

Он улыбнулся. Ему нравился ее спокойный голос, его тембр. Он терпеть не мог писклявые женские голоса, а при ее хрупкости вполне можно было ожидать такого. Он не любил и монотонные женские голоса. Ему казалось, что внутри женщины одна струна и кто-то сидит там и дергает за нее.

– А как вы вообще относитесь к Востоку? – спросил он, опуская в портфель пакет и внимательно глядя на ее узкое лицо с высокими скулами.

Ему нравилось, что волосы чуть-чуть открывают мочки ушей. И в них нет серег. Даже… он невольно подался вперед, чтобы удивиться и убедиться, в них нет дырочек. А сейчас, похоже, у новорожденных девочек прокалывают уши. Варварство, считает мать, которая никогда не носила серег и не прокалывала уши. Она всегда говорила, что люди не ведают, что творят. Если бы знали, чему открывают путь этими дырками, они никогда бы не прокалывали уши.

Мать не объясняла Виталию, какие несчастья призывают женщины на свою голову, но не сомневался в качестве этих несчастий: они ужасны. Причем не только для них, но и для тех, кто рядом.

У Ольги Ермаковой уши в полном порядке. Даже если они вверху слегка оттопырены, то под густыми волосами не видно. Он усмехнулся.

– Хорошо, – сказала она.

Он так увлекся размышлениями об ушах, что, услышав ее «хорошо», тоже кивнул и повторил за ней:

– Хорошо.

– Мне нравится Восток, – невозмутимо пояснила Ольга снова, заметив по лицу Виталия, что он отвлекся.

– Да? – спохватился он. – Вот я и говорю, хорошо. – Виталий был находчив, когда собран.


Он еще дальше попытался отодвинуть тарелку с остатками творога и как будто что-то неясное вместе с ней. Но край ее засел в лузе, и она упорствовала. Черт с ней, с тарелкой, взять ее и грохнуть об пол. Но она не разлетится, подсказал он себе, она склеилась казеином.

Ольга не приехала. А мать как раз готовит ужин на всех. Виталий откинулся в кресле.

А в тот день на Гоголевском он все же пригласил ее выпить чаю в китайской чайной. Он усмехнулся. Более того, он готов был с ней позавтракать, но не рискнул предложить. Это уже потом у них было немало совместных завтраков. Было время, когда ему казалось, что он готов все завтраки своей жизни сидеть напротив нее. Тем более что впервые в жизни мать захотела познакомиться с его подругой.

Мать всегда чувствовала, когда у него появлялась женщина, стоило ей переступить порог его квартиры. Между прочим, им здорово повезло – когда старый дом на Московском проспекте, построенный в тысяча девятьсот третьем году, ставили на капитальный ремонт в начале восьмидесятых годов, мать сумела получить две квартиры. Тогда профессор Митрофанова была в полной силе.

Мать улавливала что-то в самом воздухе. Аромат духов? Запах не ею приготовленной еды? Или чего-то неуловимого, но чужого?

Антонина Сергеевна была отменным нюхачом, может быть, поэтому стала столь успешным этнографом, способным отличать, как она говорила, по запаху людей разных племен.

Однажды, еще давно, она сказала сыну:

– Я не хочу видеть женщину в твоей жизни. С меня достаточно меня самой.

Он засмеялся, потом, прокручивая в голове эту фразу и зная, что мать никогда не произносит случайных слов, он расценил ее заявление так: мать не хочет видеть его подруг. Вот и все. А дальше – кого он видит, ее не волнует.

Но Ольгу она захотела увидеть. Все-таки, думал Виталий, он правильно догадался. Правда, спустя три года. Да, такого только в разведчики, укорил он себя. Но он-то разведчик природы, там иначе. Все рассматривается с позиции эволюции, а это долгая история. Взять, к примеру, критский эбенус, он растет только на одном этом острове. Может быть, когда-то природа захочет видеть его где-то еще, приготовит для этого условия, и тогда… Он ухмыльнулся. В отношениях с женщинами надеяться на эволюцию опасно. Ольга взяла и не приехала. Как говорят, no comments. Без комментариев.

Ясное дело, мать захотела познакомиться с Ольгой потому, что сама попросила подругу Наталью Михайловну познакомить Виталия с приличной московской девушкой. Что ж, мысль правильная – она живет в Москве, а не в Питере. Значит, большую часть времени сыночек снова остается при ней. «Мой, ты все равно мой».

Ольга понравилась матери, понял Виталий, когда увидел, как Антонина Сергеевна кладет кусочек торта себе на тарелку. Он знал, что мать вообще не ест ни пирожных, "ни тортов. Обычно она объявляет это без всяких церемоний, когда гость, не слишком хорошо знакомый с ее нравом, является в дом с коробкой, на которой изображены какие-нибудь розы или гвоздики.

Ольга выбрала коробку без цветов. Однако, в который раз удивлялся он, какая чуткая женщина Ольга. Она случайно или намеренно попросила коробку с восточными мотивами – что-то похожее на пустынный пейзаж с намеками на какую-то полувысохшую растительность. Или это был реверанс в его сторону?