— А ваш муж разве не оплачивал счета?

— Временами.

Подошла официантка, забрала суповые чашки, потом принесла жареную камбалу.

— Все в порядке? — спросила она.

— Да, спасибо, — машинально ответил Сильвестр, лихорадочно соображая, о чем бы еще спросить Джулию.

— А у меня было такое впечатление, — сказала Джулия, вооружаясь ножом и вилкой, — что вы собирались рассказать мне за ужином о Цилии.

ГЛАВА 34

Сильвестру понравилось, как легко и тактично поменяла она тему разговора, и ему не оставалось ничего другого, кроме как приступить к рассказу о себе. Она внимательно слушала его, не забывая при этом наслаждаться изумительной камбалой по-дуврски и не менее вкусными чипсами и салатом из водяного кресса. Потом еще были клубника (это в зимнее-то время!) со сливками, бесподобный сыр „стилтон“, который он уписывал с оливковым печеньем, она же съела за компанию лишь пару кусочков, и, наконец, черный кофе. Джулия сосредоточенно следила за его повествованием, а когда он останавливался, задавала какой-нибудь наводящий вопрос, и он продолжал рассказывать.

Хотя они пили поровну, у него развязался язык, в то время как она больше молчала. У него было прекрасное настроение, и он рассказал ей все, обо всех важнейших событиях своей жизни от рождения до этого дня; он поведал ей о детстве, школьных годах, смерти отца, учебе в университете, путешествиях, перемене работы, первой любви (в Париже, где он основательно улучшил знание французского языка), следующей любви (в Мюнхене и Вене, где он навел лоск на свой немецкий), смерти матери, жизни в Лондоне, встрече с Цилией (эта любовь, подобно второсортному фейерверку, никак не хотела разгораться, хотя и ослепила его вначале как молния). Он даже сказал, какую книгу читала Цилия во время их последнего занятия любовью — нет, это была не Барбара Картленд, но что-то чертовски похожее. Потом он говорил об уходе Цилии, испытанных им разочаровании, подавленности, боли и наконец освобождении.

— Ужин был прекрасным. Большое вам спасибо. — Подсчитав сумму положенных чаевых, он удвоил ее, расплатился с официанткой и отошел к камину в ожидании Джулии, которая отправилась в дамскую комнату.

Он еще не рассказал ей о своих вкусах, о том, какую любит музыку, какие книги, фильмы, спектакли, но у него еще будет для этого время. Он постоял, задумавшись, машинально позвякивая мелочью в кармане брюк. Да, он не сказал ей еще и то, что хотел, но не мог сказать по дороге сюда.

Но где же она, черт возьми? Сколько можно? Постой, она ведь взяла с собой собаку; уж не сбежала ли она? Боже всемилостивый!

Отходя от столика, она захватила с собой свое пальто. Он слышал звуки заводимых моторов — это уезжали на своих машинах посетители паба. Она могла, конечно, попросить кого-нибудь из них подбросить ее до города. „Боже! А я весь ужин бубнил ей о себе, о своей никому, кроме меня самого, не интересной жизни, в то время как следовало строить совместные планы нашего с ней будущего! Господи, какой дурак! Нужно было спросить, не бывала ли она в Ницце, не желает ли познакомиться с Францией или Италией, или она предпочла бы поехать, например, в Перу? Будет ли она счастлива, если мы поселимся в моем доме? Или, может быть, в коттедже за городом? А как она относится к одежде, ведь я видел ее всегда в одном и том же — в джинсах и черном пальто? Я даже не знаю, какие у нее ноги; в тот вечер так и не осмелился посмотреть. Я бы с удовольствием стал одевать ее. Мне было бы приятно дарить ей всяческие вещи. Я хотел бы, чтобы она всегда была рядом, чтобы мы вместе смеялись, чтобы у нас были дети… А почему бы нет?“

— О Господи! — произнес он вслух. — Она ушла.

— Извините, что так долго, — сказала появившаяся наконец Джулия. — Негодник что-то разыгрался как никогда — погнался за котом и исчез где-то в конце улицы, не обращая внимания на мой свист.

— А я уже подумал, что вы просто удрали от меня. — Сильвестр помог ей надеть пальто. — Я решил, что так надоел вам своими разговорами, что вы не стерпели и сбежали.

Воздух на улице, казалось, трещал от мороза. Джулия подняла воротник. Они забрались в машину.

— Мне совсем не было скучно, — сказала она.

Машина шла по узкой, вихляющей из стороны в сторону дороге.

— И все-таки я слишком много говорил, — заметил Сильвестр. — Прошу меня извинить. У вас не было возможности даже вставить словечко.

— Я обычно мало говорю, — сказала она, — хотя и люблю иногда поболтать с миссис Патель.

— Она вас понимает?

— Далеко не все, но с ней приятно общаться. Мы много смеемся.

— А с кем еще вы разговариваете?

— Со мной пыталась дружески поговорить девушка с нижнего этажа, но я напугала ее. Ей показалось, что я собиралась совершить самоубийство. Это было, когда они погибли, сразу после их похорон. Бедняжка тогда выпила всю мою водку, и мне пришлось помочь ей добраться до постели.

— Вам не повезло.

— В тот момент мне очень хотелось говорить, но я не могла. Вам знакомо такое состояние?

— Да, — ответил он. „Именно в таком состоянии я сейчас и нахожусь“, — грустно подумал Сильвестр.

— Я спряталась в тот день от дождя в церкви, — продолжала она. — Там был добрый, очень добрый священник, но я не могла сказать ему, в чем была главная загвоздка, главная беда.

Дорога начала карабкаться вверх по холму, потом углубилась в буковую рощу. В лунном свете мрачно зияли дупла деревьев.

— Между прочим, вы не выбросили ту игрушку? — ни с того ни с сего вдруг спросил Сильвестр.

— Нет, что вы! Это все-таки не та самая, что была у Кристи. Конечно, я сохранила ее, не стала выкидывать его овечку. Когда он погиб, и Жиль тоже, я собрала все, что им принадлежало — игрушки, одежду, книги, — и унесла из дома. Мне было невыносимо видеть их вокруг себя. Овечка Кристи была вместе с ним в машине, когда произошла катастрофа. По-моему, я об этом уже говорила… Вы, возможно, испытывали те же чувства, глядя на вещи, оставленные Цилией? Немые свидетели прошлого…

— У меня было не совсем так. Она забрала с собой все, за исключением того ужасного купидона, что стоял в саду. Вот его-то я и выбросил. — Ему было приятно, что она оставила у себя его игрушку.

— В вашем садике, — сказала Джулия, — неплохо было бы установить купаленку для птиц, знаете, в виде такой свинцовой раковины.

— А вы поможете мне? Давайте остановим здесь машину и дадим Веселому возможность побегать, — предложил Сильвестр. „Мы все время перескакиваем с одной темы на другую, — подумал он, — и старательно избегаем говорить о том, что для нас действительно важно“.

Выйдя из машины, они пошли, шелестя опавшими сухими листьями, по перелеску и вскоре вышли на небольшую поляну.

— Когда разошлись мои родители, я была младше Кристи, — сказала Джулия. — Мой отец украл меня у матери и увез к себе. Мне вспоминается такой же лесок… мы идем… я держусь за его руку… — Она смолкла, потом сказала: — Он отправил меня вскоре обратно в машине с незнакомыми мужчиной и женщиной. То, что он меня украл, оказалось всего лишь красивым жестом.

На опушке леса внезапно послышался шорох, и Веселый ринулся в погоню за зайцем. Они смотрели, как, стремительно удаляясь от них, собака становилась все меньше и меньше, и скоро лай Веселого растаял в морозном воздухе.

— Ваша м… Клода, видимо, обрадовалась, заполучив вас назад? — спросил Сильвестр.

— Не знаю, — сухо сказала Джулия. — Клода не относится к типу женщин с материнскими наклонностями; для нее дети — все равно что игрушки, вещи. Вернее, свой нереализованный материнский инстинкт она направила исключительно на молодого любовника, которым, как ей казалось, она манипулировала по своей прихоти, а на самом деле он манипулировал ею. Ага! Вон он возвращается, — показала она на приближающегося к ним скачками Веселого. — Не догнал он зайца.

Сильвестр взял ее руку и спрятал в свой карман, отогревая.

— Продолжайте!

— Я была простофилей, — сказала Джулия. — Я и не подозревала, что она и Жиль — любовники. Меня удивило ее отношение ко мне, когда она узнала, что я забеременела. Я тогда не колебалась — я была решительно за аборт, и мне хотелось как можно скорее уехать куда-нибудь и все забыть. К тому же с ногой у нее уже было все в порядке, и во мне не было необходимости. Но она настояла, чтобы мы поженились. Я была дурочкой, ничего не замечала, она меня измотала уговорами, и я сдалась. Ну, ладно, подумала я, попробую, может быть, что-нибудь из этого и получится. Жиль был привлекательным, смешным и мог быть и совсем неплохим. Он любил шутить и смеяться. Мы часто вместе смеялись, говорили разные смешные глупости о Клоде — тогда они, во всяком случае, казались нам смешными, — в общем, мы поженились, как она и настаивала. Вам не скучно слушать это?

— Нет, продолжайте. — Они выбрались из леса и теперь шли по полю. Вдали виднелась живописная группа деревьев; свет луны четко обрисовывал все вокруг и отбрасывал глубокие тени на долину внизу. Стояла такая тишина, что было хорошо слышно дыхание запыхавшегося от бега Веселого, из его пасти вырывались и таяли в морозном воздухе клубы пара. — Продолжайте, — повторил Сильвестр.

Она глубоко вздохнула.

— У нас был чудесный медовый месяц в Париже, который превратился в кошмар. Он сравнивал меня с Клодой и, как я понимаю, чувствовал себя обманутым.

— Что было дальше?

— А дальше были рукоприкладство, разбитая посуда и все такое. А главное — злые, ранящие слова.

— А вы?

— Чувствовала себя, как и он, обманутой.

— Продолжайте.

— Мы вернулись в нашу лондонскую квартиру. Он то приходил, то уходил. Родился Кристи. Я снова начала работать. Пришлось. Я пыталась терпеливо все сносить, но явно не очень старалась, да к тому же, как это часто бывает, вдруг начали невыносимо раздражать разные мелочи…