— Да, всегда смешно, когда падают другие, — сказал Морис Бенсон.

Женщина смущенно улыбнулась и продолжала:

— Они тогда попросили Джулию приехать, чтобы поухаживать за матерью и помочь Жилю управляться в саду. Они, конечно, могли бы и нанять кого-нибудь из деревни, но Клода Мей не из тех, кто платит за услуги там, где может получить их бесплатно.

— Вот тогда Жиль и познакомился с ней? — спросил Морис.

— Точно. Она ухаживала за матерью, вела хозяйство и работала в саду с Жилем. В общем, как говорят, на ее плечах лежало почти все. Я тоже люблю цветы, но не люблю пачкать руки в земле. А она это делала. — Взгляд женщины снова скользнул мимо Мориса. — Бедная девочка! — вздохнула она. — Еще пива?

— Спасибо, достаточно, — сказал Морис. — Миссис Мей говорила, что будто бы она с Жилем…

— Нет-нет! — сказала женщина. — Она только смотрела, как работала Джулия. Да я бы сказала, что и Жиль только смотрел. В деревне считают, что именно Джулия проделала всю основную работу. Люди говорят, что она может заставить расти даже обычную палку. Бывало, воткнет какой-нибудь хилый саженец в землю, скажет: „А ну, расти, шельма!“, и он растет. Она знает всякую всячину о садах, птицах, диких животных, ну и все такое. Таких людей называют, кажется, „зелеными“?

— Итак, работая вместе в саду, они полюбили друг друга? — усмехнулся Морис. — Просто идиллия!

Женщина фыркнула.

— Какое там! — воскликнула она вдруг с раздражением. — Уж скорее это смахивает на траханье в свинарнике! А вообще говоря, я сочувствую бедняжке Клоде — она была крепко влюблена в того парня. — Морис собирался уже открыть рот для очередного вопроса, когда она снова вспылила: — Чего это я здесь болтаю с вами? Если у вас есть адрес этой девушки, то почему бы вам не позвонить и не задать ей самой все эти вопросы?

Оттолкнувшись от стойки бара, Морис сказал:

— Вы правы. Я, видимо, так и сделаю. — „Возможно, удастся чего-то добиться и по телефону“, — подумал он. Открывая дверь и выходя на улицу, он спросил: — В какого именно парня была она влюблена?

Женщина повернулась к нему спиной и в сердцах крутанула до отказа регулятор громкости репродуктора.

ГЛАВА 9

Джулия Пайпер бродила по улицам в тщетной попытке убежать от самой себя. Ночь была теплая и безветренная, но потом пошел дождь. От многочасового мыкания по мостовым болели ноги; капли дождя скатывались по волосам за воротник. По пути ей не попалось ни одного укрытия, в котором можно было бы спрятаться от дождя и передохнуть. Скамейки на набережной были заняты бродягами; у магазинов, съежившись под картонными коробками, тоже теснились люди. Она продолжала идти, нигде не останавливаясь, сторонясь редких прохожих и выбирая в основном безлюдные боковые улицы. Ранним утром ее чуть на сбила мчавшаяся с большой скоростью машина. Водитель свернул в сторону, просигналил, крикнул „дура! корова!“ и помчался дальше.

Проходя по Трафальгарской площади, она посидела немного на ступенях храма Святого Мартина, но, увидев направлявшегося к ней полицейского, встала и, перейдя через Шафтесбьюри-авеню, оказалась в районе Сохо. Страшно уставшая, еле плетущаяся и почти ничего не видящая вокруг, она столкнулась со спешившим куда-то небритым сердитым мужчиной с тяжелой ношей на спине. Он тоже крикнул „дура! корова!“, и ей неожиданно захотелось в зеленые поля с сочной травой, в которой коровы не спеша пережевывают жвачку, наполняя воздух ароматом своего дыхания. Потом она увидела перед собой ступеньки, открытую дверь и, спасаясь от дождя, последовала за входившими в церковь людьми.

Оказавшись внутри, она прошла немного вперед и притулилась на протертой скамье в темноватом приделе. Поскольку другие предпочитали большой основной зал, Джулия оказалась практически в уединении и с наслаждением вытянула натруженные ноги. Мимо нее прошаркал старин. Он взял из ящичка свечку, вставил в подсвечник, покопался в карманах, разыскивая спички, зажег свечу, что-то пробормотал, перекрестился и поплелся прочь. Джулия загляделась на огонек свечи, глаза ее закрылись.

Когда она проснулась, в церкви шла служба. В приделе она была уж не одна — вместе с ней там сидели еще человек шесть-восемь женщин, несколько мужчин в типичных для служащих Сити костюмах, и к ним присоединилась еще супружеская пара средних лет с маленькой девочкой. Мужчина сел перед Джулией и жестом показал женщине, чтобы они с девочкой заняли места на скамье по другую сторону от прохода. Эти мужчина и женщина были совсем непохожи на родителей девочки; скорее, они выглядели как ее дядя и тетя. Муж все время беспокойно поглядывал на жену, а девочка, ребенок лет десяти, вертела пальцами косички, сопела и явно скучала. Сопение постепенно усилилось. Мужчина протянул девочке через проход свой носовой платок. Та с неохотой вытерла нос и отдала платок обратно. Джулия отвела глаза. Поскольку она не могла уйти, не причиняя при этом неудобств другим, то попробовала сосредоточиться и послушать, что говорил священник. Ей не приходилось никогда присутствовать на церковной службе, она не знала, что и когда надо делать, и решила копировать сидевшего впереди мужчину, опускаясь вместе с ним на колени, поднимаясь, садясь и снова вставая.

После сна она чувствовала себя ужасно. Из того, что говорил священник, она могла уловить лишь отдельные слова, так как голос его звучал невнятно и с какой-то странной интонацией. Прозвенел колокольчик, и все стали на колени; потом священник поднял что-то над головой, и колокольчик зазвенел опять. По тому, какая воцарилась тишина, Джулия поняла, что это был какой-то важный момент. Сидевший перед ней мужчина, однако, явно не обратил на это внимания, поскольку его мысли были заняты ребенком. Нагнувшись через проход, он с негодованием прошептал жене:

— Она ковыряет в носу!

Зарывшись лицом в ладони, Джулия с трудом сдержалась, чтобы не рассмеяться. Она заткнула пальцами уши и так просидела до самого конца службы, пока все не поднялись и не потянулись к выходу. Когда супружеская чета с ребенком выходила из церкви, муж что-то сердито сказал жене. Интересно, подумала Джулия, не сказал ли он ей „дура! корова!“.

Поставленная стариком свечка оплыла. Джулия встала, взяла из ящика другую, зажгла ее от почти погасшей первой и, вдохнув в себя такой знакомый, домашний запах, села опять на скамью. И тут она вспомнила, что несколько лет тому назад, еще до того как она вышла замуж за Жиля и у них родился Кристи, она работала у этой нескладной пары и была уволена, потому что никогда после уборки не могла поставить безделушки опять точно на их места. Это напомнило ей, что пора снова искать работу, если она собирается оплатить многочисленные, еще не распечатанные даже счета, по-прежнему валявшиеся вперемешку с письмами на полу. Память снова перенесла ее в то время, когда она была домработницей у этой четы. Она усмехнулась, вспомнив, как эта женщина ревностно пересчитывала каждый раз, сколько печенья съедала Джулия с чашкой кофе, который хозяйка, скрепя сердце, наливала ей по утрам. Представив себе чашку кофе, она почувствовала голод, и в этом не было ничего странного — она ничего не ела еще с того самого вечера, когда миссис Патель угостила ее своим карри.

Неподалеку от церкви она увидела закусочную, набитую конторскими служащими. Отстояв в очереди, она купила бутерброд, а поскольку на улице продолжал лить дождь, вернулась в уютную полутьму церкви.

Пока ее не было, в приделе появились еще несколько человек; они сидели или стояли на коленях, как бы ожидая чего-то. Джулия выбрала место подальше от всех, села, повернувшись к ним спиной, и тихонько, таясь, съела свой бутерброд. Наслаждаясь тишиной и покоем, она уселась поудобнее и сняла туфли.

Недалеко от себя она заметила что-то вроде будни часового, задрапированной в плотную ткань. Люди то и дело заходили за занавеску, снова появлялись из-за нее, преклоняли накоротке колено, потом зажигали свечку, крестились и уходили. Она сидела, глядя как загипнотизированная на огоньки свечей, колебавшиеся всякий раз, когда добавлялась новая свеча. Кристи, вспомнилось ей, любил свечи; он любил их задувать, любил смотреть, как она слюнявила пальцы, прежде чем снять со свечи нагар. Горящих свечей становилось все больше и больше; скоро, подумала она, для других свечей уже не останется места. Беспокойство оказалось напрасным — люди ушли. Она задремала.

Когда из-за занавески совершенно неожиданно, как паяц из коробочки, появился священник, она страшно перепугалась, поняв, что все это время сидела почти вплотную к исповедальне, и священник может заподозрить, что она подслушивала. Охваченная стыдом, она потупила взгляд, но священник молча прошел мимо нее.

Сердце ее тревожно билось. „Пора уходить“, — подумала она. Нагнувшись, она стала надевать туфли, но ноги распухли и не входили в них. От отчаяния она чуть не заплакала.

— Не могу ли я помочь? — Подняв глаза, она увидела вернувшегося и стоявшего рядом с ней священника.

— Я не думала, что это — исповедальня, — испуганно забормотала она. — Не могу никак надеть свои туфли. Я очень сожалею. Я не подслушивала. Ноги распухли и никак…

— Не спешите, — сказал священник, садясь рядом с ней. — Нет никакой нужды торопиться.

— Кроме того, я съела здесь бутерброд. Я очень сожалею об этом.

— Вы съели здесь, говорите, бутерброд?

— И я засмеялась, когда тот противный мужчина набросился на своего ребенка за то, что он ковырял в носу в тот момент, когда зазвенел колокольчик.

— Да, это было „Вознесение Даров“, ммм…

— Проклятые туфли! Мне надо идти. Значит, вы тоже заметили.

— Посидите немного тихонько.

— Я уже посидела тихонько. Я здесь уже несколько часов. Я здесь спала.

— В этом нет ничего плохого.

— Как это нет? Мне нужно работать, платить по счетам, взять себя в руки, собраться.