К тому времени, когда Этторе добирается до Джои, он уже не помнит, какого оттенка глаза у Кьяры и что он чувствовал, проводя пальцами по ее волосам. Он знает, ту его часть, что тоскует о подобных утратах, нужно загнать глубоко-глубоко внутрь. Нежность не имеет ничего общего с тем, что ему нужно делать. Он так утомлен, так подавлен, что бездумно шагает домой, забыв о необходимости таиться. Паола молча кормит его ужином. Она ждет. Поев, он отряхивает одежду рукой, смоченной водой из амфоры, и умывает лицо. Стягивает через голову рубашку, чтобы избавиться от попавшей внутрь колющей шелухи и соломинок. Отирает пыль и пот с груди, плеч и шеи. Осматривает синяк на ребрах, ставший из синего черным и расплывшийся, словно отпечаток руки.

– Когда планируется нападение на массерию Молино? – в конце концов спрашивает он.

– Не завтрашней ночью, а следующей, – произносит Паола ровным голосом, не выказывая ни удивления, ни торжества.

– Сколько человек?

– Двадцать пять. – Она не сводит с него глаз. – Возможно, двадцать шесть.

– Не много. И это вся твоя революционная армия?

– Когда у нас будет оружие, к нам присоединятся и другие. Ты с нами? – спрашивает она.

Этторе смотрит на нее пристально. Она стоит прямо, уперев руки в бока, опустив подбородок, исполненная решимости, на которую у него не осталось сил. Но он кивает в ответ, и этой ночью его не мучают кошмары.


Нападения на фермы не редки и со времен резни в Джирарди случаются все чаще. Обычно грабители проникают туда тайком, под покровом ночи, для того чтобы украсть съестные припасы или поджечь строение где-нибудь на отшибе, подальше от охраняемого главного здания. Все это короткие и опасные вылазки, на которые людей толкают отчаяние, голод и жажда мести. Фермы, где управляющий отличается жестокостью, где бьют и унижают работников; фермы, где самая низкая оплата и самый длинный рабочий день; фермы, хозяева которых набирают и вооружают отряды головорезов, – эти хозяйства подвергаются наибольшему риску. Но когда люди голодают, опасность грозит всем. Горстка грабителей, мужчин и женщин, вооруженных дубинами да мотыгами, похищает и режет овец и другую скотину, поджигает амбары с зерном, забирает с собой провизию и все, что можно унести. Жизнь в полутемных комнатах без электричества и долгая ходьба в предрассветных сумерках до места работы, к которой привыкают с самого детства, развили у джорнатари в Джое превосходную способность видеть в темноте. Во время налетов их руки тверды, лица непроницаемы, они полны решимости, даже если их сердца трепещут от страха перед опасностью. Они грабят фермы и оставляют на своем пути пожары и проклятия, трупы – очень редко. Но этот новый план – совсем другая и куда более опасная затея. Им придется прорываться внутрь массерии, и это будет горячая схватка.

Этторе не участвовал в набегах с тех пор, как умерла Ливия, да и до этого такое случалось редко. Он всегда говорил, что хочет зарабатывать, а не брать. «А если тебе не дадут работать?» – этот неизменный довод Паолы он слышит с тех пор, как им исполнилось двенадцать и четырнадцать. Они одеваются в черное; у Паолы за поясом нож, Этторе вооружается кривым суком оливы, который они держат у двери с тех пор, как к ним заявился Федерико. Дерево очень старое, обожженное солнцем, гладкое и твердое, словно кость. Этторе гладит большим пальцем его узлы и извивы, пока они ждут, когда колокола Санта-Марии Маджоре пробьют полночь. Валерио наблюдает за ними из своей ниши, его глаза пусты, словно все происходящее – это театральное представление, смысл которого ему непонятен; словно они не его дети, а сам он где-то далеко-далеко. Перед тем как уйти, Паола склоняется над спящим сыном и проводит пальцем по его лицу с выражением нежности и безнадежной любви, которое в другое время никогда не появляется на ее лице. Когда колокола начинают звонить, сердце Этторе вторит им бешеным стуком. Сестра наливает по маленькому стакану вина, купленного специально для этого вечера, и они выпивают его залпом, не сводя друг с друга взгляда. Затем повязывают шарфы, закрывая лица ниже глаз.

– Готов? – спрашивает Паола, и ее голос звучит чуть выше, чем обычно, чуть более напряженно. И лишь это выдает ее страх.

Они идут быстро, не произнося ни слова, без фонаря, стараясь держаться в тени. Вскоре к ним присоединяются другие молчаливые, похожие на привидения тени. Они выходят за пределы города и направляются на север. Двадцать два мужчины и четыре женщины, объединенные одной целью, хранят молчание. Сова тревожно ухает при появлении этой угрюмой шайки; пыль вздымается из-под ног, слышится приглушенное сиплое дыхание и плеск драгоценного керосина в канистре, которую несет один из них. До массерии Молино, получившей свое название от старинной ветряной мельницы, находящейся неподалеку, всего пять километров, около часа ходьбы. Они останавливаются чуть поодаль, чтобы не попасть в круг, освещенный фонарем над воротами, которые охраняет единственный сторож с винтовкой в руках и двумя пистолетами по бокам. Этторе его почти жаль. По периметру нет внешней стены, нет и собак. Внутри спят аннароли, по ту сторону на дежурстве еще один сторож, молодой и крепкий. Остальные работники – это женщины, подростки и старики; те, кого владелец может вышвырнуть в любой момент, заплатив гроши. Налетчики некоторое время наблюдают, стараясь определить, все ли спокойно. Ждут подходящего момента. Этторе видит себя словно со стороны, он лишь один из органов тела, изготовившегося к бою. Это чувство знакомо ему со времен войны; защитное разъединение мысли и действия, разума и плоти. Страха нет, только фаталистическая готовность к смерти и где-то, под спудом коллективной воли к действию, остатки его собственной личности, молчаливой и отстраненной.

Окинув все быстрым взором и кивком предупредив товарищей, первый боец бросается к воротам. Это маленький щуплый человечек с лысой головой и острыми, напоминающими крысиную морду чертами; он должен убрать сторожа, выбор пал на него из-за невероятной скорости, с которой он двигается. Он бежит вперед один. Через несколько секунд он попадает в круг света, сторож вздрагивает, словно от удара, вскидывает винтовку, делает глубокий вдох, собираясь закричать. Но не издает ни звука. Лысый человек в считаные секунды оказывается рядом с ним и в прыжке ударяет его ногами в живот. Тот падает с истошным воем, словно из его легких выпустили весь воздух, на него сыплется град ударов, последний, пришедшийся по голове, оставляет его недвижимым. Лысый поднимает винтовку и пистолеты, удостоверяется, что сторож не подает признаков жизни, и делает знак товарищам, ожидающим под покровом темноты. Остальные бегут вперед. Они по-прежнему стараются действовать тихо, никаких победных криков. Керосин выплескивается на запор деревянных ворот, чирканье спички – и ночь прорезают рыжие языки пламени. Ворота старинные, дерево сухое, словно трут. Огонь жадно вгрызается в древесину. Изнутри доносятся крики, но к этому времени пламя уже источило дерево. Накрыв головы и плечи куртками и одеялами, самые высокие и сильные мужчины всем весом наваливаются на ворота, запоры поддаются, слышится скрип гвоздей и ломающегося дерева. Ночь оглашается оружейными выстрелами.

Один из мужчин, штурмовавших ворота, падает со стоном, хватаясь за бедро. Когда изнутри раздается первый залп, лысый человек стреляет из винтовки и нападающие бегут под пулями, рассыпаясь в разные стороны, щурясь от дыма. Этторе старается не упускать Паолу из виду, но она исчезает, метнувшись вперед, словно кошка. Им всем известно, куда она должна попасть. Из верхних окон и идущей понизу галереи раздаются выстрелы. Пуля свистит у самого уха Этторе и, вздымая фонтан каменной крошки и пыли, отскакивает от стены у него за спиной. Какой-то человек с рычанием набрасывается на него, и Этторе пригибается, поднимая свою дубину. В дыму он едва различает противника, но после удара слышит характерный хруст и хрип. Не задерживаясь, чтобы разглядеть, повержен ли нападавший, Этторе бросается в сторону сквозь узкий дверной проем и по винтовой лестнице взбирается на крышу. Там царит непроглядная темнота. С силой натолкнувшись на запертую дверь, Этторе, тяжело дыша, изрыгает проклятие. Он не может знать, сколько человек по ту сторону, эта наружная стена не такая толстая, как в Дель-Арко; ее верх даже нельзя назвать крышей. Оттуда его легко будет сбросить, легко подстрелить, и, ткнувшись в дверь, он известил всех сторожей о своем приближении. Этторе прижимается ухом к двери и совсем близко слышит выстрелы. Значит, по ту сторону по крайней мере один вооруженный человек, но деваться некуда, и он толкает дверь плечом, врывается на крышу, и в тот же миг оружейный приклад со свистом опускается ему на голову.

Во внезапно наступившей тишине перед глазами Этторе начинают вертеться звездочки – хоровод пляшущих огоньков. На какое-то мгновение он забывает, кто он и что значат эти огоньки, но тут его пронзает острая боль: кто-то хватает его и куда-то тащит, но он не реагирует, в его голове есть место лишь для боли и растерянности. Он не имеет ни малейшего представления, что с ним происходит. Лицо горит, он чувствует удушливый дым и запах паленых волос. Инстинктивно он начинает сопротивляться. Каждый мускул в его теле напрягается, и в следующий миг он сознает, что запах горелого исходит от него. Он открывает глаза и видит пламя, кружащиеся искры, темную землю и вертящееся перед глазами небо – он не понимает, где верх и где низ, не понимает, где он. Кажется, вот-вот все встанет на место, но попытка сориентироваться в пространстве отнимает последние силы. Красота пламени притягивает его взор; Этторе всматривается в него и решает больше не напрягать волю, не сражаться, и тут ему слышится голос Ливии. «Скажи, что ты без ума от меня», – шепчет она. Этторе хмурится и хочет ответить ей. «Скажи, что ты без ума от меня». Дым рассеивается, становится светло-серым, а может, это не дым, а он сам. Теперь он в каком-то покойном, тихом месте, и ему кажется, что он ощущает запах женщины – ее волос, кожи, влаги между ног, говорящей о желании. Его охватывает вожделение, но тут видение исчезает. Он больше не слышит шепчущих голосов, не чувствует ароматов; вокруг темнота и гарь, вожделение превращается в гнев.