– Эти собаки здесь? Это произошло здесь? – спрашивает она, затаив дыхание.

Этторе кивает:

– Он пришел за мотыгой. Та, что была у него, сломалась. Он просто не знал… куда идти.

– Я должна знать, о чем вы говорите, – улыбаясь, вступает в разговор Марчи.

– Он говорит… он говорит, что собаки уже нападали раньше, когда к ним по ошибке подошел паренек. И они… загрызли его насмерть. – Произнося это, она смотрит на Пипа, сомневаясь, что это стоило переводить. Он вертит в пальцах кончики повязки, и на скулах его вздымаются желваки.

– Что! О, я уверена, он ошибается, никогда не слышала, чтобы здесь произошло нечто подобное! Я бы об этом знала. Наверное, он имеет в виду другую ферму, – возражает Марчи.

– Он говорит – здесь, – отвечает Клэр.

– Ты все это выдумала, чтобы напугать меня и чтобы я не подходил к ним, – говорит Пип.

– Нет же, – тихо оправдывается Клэр. – Пип, пожалуйста…

– Хорошо! Я все понял! – Он выбирается из-за стола, неловко орудуя перебинтованной рукой, и направляется к лестнице.

– Филиппо, солнышко, – кричит Марчи ему вслед, но он скрывается из вида, голова опущена, раненая рука прижата к груди.

– Он испугался? – спрашивает Этторе.

Клэр качает головой:

– Нет. Он злится на меня. Это моя вина, что мы тут очутились, – он так считает. Он хотел подружиться с этим псом.

– Ему следует выбирать друзей более осмотрительно.

– Ему здесь особенно не из кого выбирать.

– А почему вы здесь? – спрашивает Этторе. И она не может понять, то ли он проявляет любопытство, то ли негодует на их присутствие. Ей хочется объяснить ему, но она не может найти нужных слов. Она не знает, как будет по-итальянски заложники.

– Не знаю. – Это все, что она может сказать. – Только ваш дядя может ответить.

Этторе смотрит на нее долгим взглядом.

– Вы откровенны, – говорит он, и Клэр нечего ему на это ответить.

– Что нам сейчас необходимо, так это слегка разрядить атмосферу и повысить настроение, – заявляет Марчи. – Этторе, как ты думаешь, Паола сможет прийти к нам на чай и принести своего сынишку? Боюсь, я не могу пригласить твоего отца, чтобы не выводить из себя Леандро. – Она не ждет, что Клэр переведет или ответит, и продолжает: – Музыка, вот что нам нужно. Веселая вечеринка с музыкой, чтобы бедняжка Пип взбодрился и вы, Клэр, перестали бы так нервничать. Я раздобуду граммофон, чего бы мне это ни стоило. Где бы нам его разыскать? Должен же быть в Джое хотя бы один, который мы могли бы одолжить или купить. Еще мы можем позвать доктора с женой и дочкой поужинать вместе. Что вы по этому поводу думаете, Клэр? Сколько Пипу лет? Мне кажется, их девочке лет шестнадцать. Они могут потанцевать! Как вы полагаете, рука не будет его сильно беспокоить? Или через пару недель, когда рана заживет? Музыка! Я не слушала музыки уже тысячу лет. Знаете, ведь раньше я пела, а не только играла на сцене. Я могу исполнить какие-нибудь популярные песенки, если бы только было фортепиано или какой-нибудь другой аккомпанемент…

Марчи говорит и говорит, пока Этторе пьет кофе, наполовину разбавленный горячим молоком, и ест белый сыр с хлебом, похрустывая корочкой. Теперь он ест гораздо медленнее, без прежней маниакальной сосредоточенности. Внезапно Клэр кое-что вспоминает.

– Марчи, а Пип говорил вам что-нибудь об ошейниках, которые носят телята? – спрашивает Клэр, прерывая ход мыслей Марчи, изливающихся бурным словесным потоком.

– Об ошейниках? О, это ужасно! Не могу на них смотреть. Их, конечно, иногда снимают в течение дня, чтобы телята могли пососать, но не менее чем за три часа до дойки или что-то в этом роде. Бедняжки! Но Пип ничего такого не говорил. Почему?

– Он сказал, что хочет поговорить с вами об этом. Но я объяснила, что вы, вероятно, не занимаетесь подобными вещами.

– О да, я тут совершенно ни при чем. Тут всем заправляет Людо, и он отчитывается непосредственно Леандро. Скажите Пипу, чтобы не смотрел, – вот мой совет. Не можешь смотреть – не смотри. Людо, Людо – мне нравится, как звучит это имя, а вам? Скажите Пипу, чтобы он не подходил к скотине, если это его огорчает. Я сама ему скажу. – Она взмахивает рукой. Когда она произносит имя Людо, взгляд Этторе впивается в нее. Марчи поднимает на него глаза и улыбается. Но ни она, ни Клэр не понимают, почему он вдруг делается мрачнее тучи. На его лице застывает такое страдальческое и суровое выражение, что на некоторое время все умолкают.

Позже, после урока актерского мастерства с Марчи или репетиции – Клэр не знает, как это можно назвать, – она заходит к Пипу в комнату. Он читает, лежа на боку. Клэр присаживается на матрас у его поясницы, и по тому, что он не поворачивается к ней и не садится, она понимает, что он все еще сердится. Она не знает, что ему сказать, и потому долгое время сидит молча. Из окна доносится звон колокольчика и приглушенный стук копыт, это стадо идет на дневную дойку. Наконец Пип со вздохом опускает книгу.

– Трудно сосредоточиться, когда ты вот так тут сидишь, – говорит Пип нарочито бесцеремонно.

– Прости, Пип, – произносит она.

Спустя несколько секунд он поворачивает голову и смотрит на нее, затем приподнимается на локте:

– Клэр, с тобой все в порядке?

– Да, я… я просто хотела удостовериться, что и у тебя все хорошо. Ты злишься на меня из-за собак?

– Ты не виновата. Ты сказала мне держаться от них подальше, я тебя не послушал. Ты не обязана за мной присматривать. Я ведь уже не маленький.

– Я знаю, но… ты не единственный, кому здесь одиноко. Мне просто захотелось прийти повидаться с тобой, – говорит она.

Пип задумчиво хмурится.

– Марчи предложила устроить музыкальный вечер, пригласить кого-нибудь, – говорит он.

– Да. Наверное, это будет весело, – отвечает Клэр.

Пип пожимает плечами:

– Джеймс отправился в поход в Альпы со своими двоюродными братьями и с Бенджамином Уолби из школы. Вот это весело.

– Я знаю. Может, у тебя еще останется время, чтобы предпринять что-нибудь вроде этого с друзьями, когда мы вернемся. Надеюсь, твой папа скоро закончит проект для мистера Кардетты.

– Держу пари, что нет. Держу пари, что каникулы закончатся. – Некоторое время оба молчат, и Пип вновь теребит свою повязку.

– Как ты думаешь, Эмме понравилось бы здесь? Что она сказала бы о бедных телятах с этими жуткими ошейниками? – спрашивает Клэр.

Пип вздыхает и отворачивается от нее, вновь открывая книгу.

– Моя мама умерла, Клэр. Я понятия не имею, что она сказала бы.


На следующий день Клэр уходит далеко от массерии; небо хмурится, с севера и с запада надвигаются тучи, темно-серые и синие, цвета индиго, словно свежий синяк. Сверкают молнии, ветер внезапно становится таким холодным, что после двух недель непрестанной жары Клэр начинает дрожать. Она взбирается на низкую каменную ограду, чтобы посмотреть на это небесное явление, ощущая, как струится сквозь пальцы воздушный поток, набирающий силу настоящей бури. У нее в кровь сбиты ноги, кожа стерта от ходьбы в сандалиях, куда забиваются пыль и мелкие камешки. Болит спина между лопатками, мышцы от постоянного напряжения горят. Когда над пустынной землей раздается раскат грома, Клэр вспоминает, что Марчи говорила о потоках воды, которые превращаются в настоящие реки, если начинается сильный дождь. Ей хочется остаться и посмотреть на это, но сгущающаяся темнота пугает, и Клэр поворачивается спиной к ветру и направляется к массерии. Без палящего апулийского солнца все вокруг внезапно мертвеет, делается плоским, нереальным. Ее глаза так привыкли к слепящему сиянию, что она несколько раз моргает, чтобы видеть все более четко. Она чувствует, как неистовствует буря у нее за спиной, и ей хочется бежать от нее. Глупая, это же просто гроза. Снова раздается раскат грома, на этот раз ближе, громче. Клэр ускоряет шаг.

По дороге есть лишь одно место, где она может укрыться, – это оливковая роща, но, помедлив в нерешительности, Клэр все-таки минует ее в надежде добраться до массерии. На ее плечи падают первые капли дождя, на удивление холодные, – она-то представляла себе тропический ливень с теплой, словно в душе, водой; ей хочется запрокинуть голову, подставляя под струи лицо, глаза, чтобы дождь смыл пыль с ее волос. Но капли больше походят на уколы, а следующая вспышка молнии оказывается такой ослепительной, что кажется, будто полыхнуло прямо у нее в голове; в воздухе разносится запах гари. Следом почти сразу раздается удар грома, сотрясающий ее до самых костей. Вскрикивая, Клэр хватается за плечо, ее ударило что-то твердое. Начинается град – градины размером с каштан. Одна попадает ей по голове, причиняя резкую боль. Опустив голову и стараясь не обращать внимания на град, она бежит к ближайшему укрытию. Льдинки покрывают землю вокруг, одна бьет ей по лицу, задев губу в уголке рта, и Клэр вскрикивает. Она видит, что ворота оставили для нее открытыми, а за ними дверной проем. Она устремляется туда, забегает внутрь и стоит, тяжело дыша, в обступившей ее темноте. Мокрые волосы свисают по плечам, словно крысиные хвосты, ноги забрызганы грязью, туфли безвозвратно погибли. Она проводит руками по лицу и вздрагивает – в уголке рта, там, куда ударила последняя градина, – небольшая ранка. Тут она понимает, что в сторожке кто-то есть, она поворачивается и видит Этторе, который улыбается, глядя на нее, и она с облегчением смеется.

Он снимает шляпу и стряхивает на пол градины. Несколько минут они стоят бок о бок, глядя на грозу. Стук градин по каменной крыше выбивает из головы все мысли, не дает разговаривать. Земля покрывается белыми льдинками, от серого марева в воздухе все вокруг теряет четкость, дневной свет меркнет, словно солнце уже закатилось, но в хижине темень еще гуще. Небо затянуто грозовыми облаками, принимающими форму огромных скульптур. Клэр чувствует на себе взгляд Этторе, и сердце у нее в груди сжимается. Она поворачивается к нему, и он прикасается большим пальцем к ссадине у нее на подбородке, Клэр чувствует, как от соли на его коже ранку начинает щипать. От этого простого движения внутри у нее что-то прорывается. Она вдруг ясно осознает, что им суждено стать любовниками. Наконец она становится собой, все ее прошлые представления о себе оказываются ошибкой. Та, другая Клэр кажется ей незнакомкой. Влечение к Этторе у нее в крови. В его глазах она читает желание, но она видит, что он ждет, и от этого у нее перехватывает дыхание. Она берет его руку и подносит к губам, ощущая вкус собственной крови у него на пальце. Этторе подается вперед и приникает губами к ранке, прижимает к ней язык, от него исходит невероятный жар. Это ощущение опускается по ее телу, подобно брошенному в воду камню. Пульсация в ее лоне заглушает стук сердца в груди. Она обвивает руками его плечи, прижимается бедрами к его ногам и целует его. Поцелуй жесткий и болезненный. Это не ласка, исполненная любви и нежности, а страсть и жажда. Из-за больной ноги Этторе теряет равновесие, делает шаг и поворачивается, прижимая ее спиной к стене с такой силой, что из ее груди вырывается вздох, он входит в нее так быстро, что боль, подобно грому, подобно граду, пронзает ее прежде, чем на нее обрушивается поток наслаждения. Она не может сдержать крик, но звук тонет в грохоте бури, и лишь по рокоту в груди, по дрожи губ, сомкнутых с ее губами, она понимает, что он тоже кричит.