Перед главным строением находится просторный, окруженный стенами двор, называемый айа. Здесь на мощеном участке уже высятся кучи зерна, которое сохнет перед тем, как будет насыпано в мешки. Вход преграждают железные ворота, рядом с которыми выстроен трулло, каменный дом, где днем и ночью сидит человек, охраняющий вход. Этторе известно, что на крыше тоже расставят людей, чтобы сторожить пшеницу. Шесть косматых, светлого окраса пастушьих псов сидят на цепи по разным сторонам айи. С высоты Этторе видны ровные четырехметровые круги, оставленные в пыли их цепями. На псах металлические ошейники с острыми шипами, которые должны защищать их горло. Этторе смотрит на заходящее солнце, пока не начинают слезиться глаза. Он в пятнадцати километрах к юго-востоку от Джои. Его нога гораздо лучше, но он по-прежнему чувствует слабость, мышцы сводит, пока еще он не в силах преодолеть такой путь.

И тут во дворе появляется женщина вместе с долговязым подростком; в первый момент Этторе решает, что это Марчи, но женщина ниже ростом и тоньше. Ее волосы более нежного светлого цвета собраны в подобие узла у основания шеи, а из-под узких полей шляпки выбиваются волнистые локоны. Мальчик выше ее, он идет чуть сутулясь, словно за что-то извиняясь. Почему-то у Этторе вдруг возникает уверенность, что он уже видел эту женщину раньше. Они проходят мимо одной из собак, и она рвется им навстречу с яростным лаем. Женщина кладет руку на плечо мальчика, словно желая его защитить, как сделала бы мать, но она явно слишком молода для этого. Хотя вполне вероятно, что у этих бледнокожих иностранцев, как и у Марчи, имеются всякие уловки, чтобы выглядеть моложе своего возраста, к тому же и жизнь у них легкая. Собака перестает лаять, но, натянув цепь, без остановки ходит кругами, несколько шагов назад, вправо, влево. Мальчик садится на корточки и протягивает что-то собаке, но та не подходит достаточно близко, чтобы взять подачку. Он придвигается к псу, и женщина произносит какое-то предостережение. Она держит мальчика за рукав так крепко, что костяшки ее пальцев белеют. В конце концов парнишке приходится бросить угощение, и пес ловит и проглатывает его зараз. Он ходит туда-сюда, не сводит с них глаз, но не приближается – и поступает вполне разумно, не доверяя им, думает Этторе.

Этторе находит свою одежду, выстиранную и сложенную в сундуке у двери. Он одевается, выпивает еще воды из кувшина и спускается вниз. Марчи сидит на террасе над сыроварней; она пьет амарену, закусывает оливками, подцепляя их серебряной вилочкой, и делает какие-то заметки на листе почтовой бумаги.

– Этторе! Иди сюда, мой милый, присаживайся! Чудесно видеть тебя на ногах. Садись, садись, – говорит она.

Марчи все еще привлекательна, думает он, но ее безысходная, начинающая увядать красота навевает грусть. Однажды Этторе слышал, как его мать говорила, что красивые женщины, старея, ненавидят себя, и он задается вопросом, так ли это. Способна ли Марчи испытывать к себе ненависть. У корней ее волос виднеется более темная с серебристым отливом полоска, ее улыбка – ослепительная вспышка алого и белого; она одета в шелка. Этторе думает о Паоле и Якопо, и в нем поднимается волна гнева. Улыбка Марчи меркнет.

– Ну же, Этторе, – произносит она. – Тебе нужно поесть. Смотри, какой ты худой! Как ты так исхудал в летнее-то время? Сейчас я попрошу Анну принести тебе чего-нибудь. Скоро будем обедать. – Она встает и кричит в темный лестничный пролет, теряющийся в густой тени: – Анна! Анна!

– Я не хочу есть. Я хочу пойти в Джою, – говорит Этторе. Но Марчи делает вид, что не слышит этих слов. – Спасибо, – холодно добавляет он.

Марчи, садясь на свое место, говорит, не глядя на него:

– Конечно хочешь. К тому же тебе нужен покой. И ты просто не можешь уйти, не повидавшись с дядей. Ты знаешь, как… он расстроился бы. Пожалуйста, Этторе, сядь. – Она наливает ему бокал вишневого напитка, темно-бордового, словно венозная кровь. Помедлив, он все же принимает из ее рук бокал, и она вновь улыбается.

У него за спиной раздаются шаги на открытой лестнице, ведущей из двора, и к столу подходят женщина и мальчик. Глаза женщины большие и ясные, они смотрят со странным прямодушием, которое поражает Этторе; в них какая-то избыточная откровенность. Из-за этого она кажется чуть ли не дурочкой, но Этторе понимает, что это не так. Мальчик с трудноуловимым, неопределенным выражением лица изучает его с нескрываемым любопытством.

– А вот и вы! Познакомьтесь с нашим поправляющимся раненым. Клэр, Пип, это Этторе Тарано, племянник Леандро. Этторе, это Клэр и Пип Кингсли. Муж Клэр – архитектор, проектирует новый фасад для дома в Джое, а Клэр и Пип – наши гости, они скрашивают мои дни и останутся здесь на все лето, пока мистер Кингсли работает.

Филипп первый с горячностью пожимает руку Этторе, затем Клэр – словно против воли. Этторе гадает, что именно ей не нравится, может, прикосновение грубых, шершавых мозолей к ее нежной коже.

– Филиппо. Кьяра. Кингсли, – произносит он, чтобы запомнить имена, и мальчик улыбается еще шире.

– Филиппо! Ну конечно – мне и в голову не приходило, как чудесно звучит твое имя по-итальянски, Пип! Теперь я тебя так и буду называть, – объявляет Марчи. Бо́льшую часть слов, которые произносит Марчи, Этторе не понимает. Он хмурится, глядя на свою тетку, затем отводит глаза; одним глотком осушает бокал амарены и закашливается. Кроме вишни и сахара, там присутствует спирт. Тут Кьяра Кингсли неуверенно начинает говорить по-итальянски, и он удивленно поворачивается к ней.

– Очень рада знакомству, синьор Тарано. Я не знала, что у мистера Кардетты в Джое осталась семья.

– О, я и забыла – как чудесно! Вы же говорите по-итальянски, Клэр. Я немного учила его английскому прошлой зимой, но дела шли туго у нас обоих, поскольку я почти не знаю итальянского. – Марчи радостно хлопает в ладоши. Анна, работающая на кухне, появляется с корзинкой хлеба, блюдом сыра и оливками. Вид еды заставляет Этторе покачнуться, и даже испарина выступает у него на лбу.

– Вы не сядете? – спокойно предлагает Кьяра. – Вам было очень плохо.

Без слов Этторе бухается на стул. Его рука сама собой тянется к хлебу.

Некоторое время они пьют и говорят по-английски. Этторе понимает, что на него сознательно избегают смотреть, пока он жадно поглощает хлеб и сыр. Их тактичность ему претит; он противен сам себе, потому что сидит тут и ест, в то время как его родные в Джое, скорее всего, голодают. Кусочек хлебной корки царапает его воспаленное горло, и он заходится кашлем. Филиппо передает ему воду, Этторе берет, не благодаря. Он смотрит на Кьяру, подавшуюся к нему, ее лоб морщится от напряжения.

– Врач давал вам воду по веревке. По… шнуру. В рот… – Она запинается.

– При помощи трубки? – спрашивает он, и она кивает:

– У вас, наверное, повреждено горло. – Он не отвечает, и она продолжает: – Он прочистил вам ногу спиртом. Вырезал что-то плохое. Он не стал закрывать ее. Она должна подсохнуть. Он вернется, чтобы закрыть ее, – говорит она все тем же ученическим тоном, отчетливо выговаривая каждое слово.

Этторе кивает:

– Я заплачу за визит врача. Пожалуйста, скажите это Марчи. Я заплачу за визит врача и за свое пребывание тут.

– Марчи, мистер Тарано говорит, что он намерен возместить вам расходы на лечение и на его пребывание, – послушно переводит она.

– Чушь собачья! Господи, он же нам родня! Ох, ну почему крестьяне так чертовски горды? Да и чем он собирается расплачиваться, у него нет за душой ни гроша. Дорогая, пожалуйста, не переводите это, – говорит Марчи. Она уже выпила несколько бокалов амарены, над губой виднеются два липких следа, глаза лихорадочно блестят.

Этторе понял достаточно из того, что она сказала. Он догадался, что она отвергла его предложение, и в нем вскипают ярость и стыд. Он не поднимает глаз от тарелки, пока разговор не переходит на другие темы.

– Я хочу уйти, – в конце концов произносит он тихо, словно говоря сам с собой. Но Кьяра его слышит, он чувствует, что она все время наблюдает за ним краем глаза. Это приводит его в смущение, и он не понимает, нравится ему это или нет.

Стол накрывают к обеду, появляются различные блюда, он ест, но угощение чересчур роскошное, и у него сводит живот. Мясо, кажется, колом стоит в груди, алкоголь делает его медлительным и туповатым; он уже не может разобрать ни слова из их быстрой английской речи, так что перестает и пытаться. Небо чернеет, появляются россыпи звезд. Белые стены массерии, залитые желтым светом факелов, оживляют скачущие тени. Сквозь густой запах, доносящийся из сыроварни, пробивается сладкий аромат жасмина, растущего у стены около стола. Ножи и вилки позвякивают и стучат по китайскому фарфору; все жуют, режут, зачерпывают. Эти странные движения, это изобилие кажутся какой-то безумной пантомимой. Марчи говорит, и говорит, и говорит, и смеется, запрокидывая голову, так что зубы сверкают и видна гортань. Юный Филиппо иногда смеется вместе с ней, явно смущаясь при этом, только Кьяра хранит молчание. Она – единственный спокойный уголок этого мирка, поглощающий звуки, вместо того чтобы издавать их. Когда Этторе не в силах съесть больше ни кусочка, он поднимается на ноги, опрокидывая стул и сотрясая стол, так что проливаются напитки, и Кьяра первой протягивает руку и подхватывает его под локоть.

– Идем со мной, – тихо говорит она на языке, который он понимает. Она ведет его вверх по лестнице, через двери, обратно к его кровати.


Без Паолы, которая его будит, Этторе просыпается, когда солнце уже сияет высоко в небе, и кидается вниз по лестнице с таким чувством, будто проспал все на свете, пропустив что-то важное. Иностранцы завтракают на террасе, и ему кажется, что они вовсе не вставали из-за стола, ели и пили всю ночь напролет, словно это их единственное занятие. Чувствуя отвращение, он направляется на кухню и просит у Анны хлеба и стакан молока, затем выходит во двор. Теперь, когда Этторе привык к костылю, он двигается гораздо быстрее. Он минует железные ворота и, обойдя двор снаружи, направляется к нескольким большим трулло, первым зданиям, которые были построены на этом месте за сотни лет до массерии. Они примыкают к задней стене фермы и походят на чудной бородавчатый вырост на коже. Здесь спят сторожа и прочие работники на деревянных настилах над стойлами – конюхи и скотники, дояр и его жена, делающая сыр.