– Да, я очень люблю его. Мы живем в Хэмпстеде, тихом и зеленом местечке, совсем не похожем на центр Лондона. Там есть высокий холм, с которого открывается вид на южную часть города. И много маленьких кафе, где можно перекусить; дети катаются на осликах и плещутся в прудах. Там милый…

– Но разве вы не выезжаете в город? Вы ходите танцевать?

– Ну… да. Не очень часто – Бойд проводит целый день в городе, на работе. Ему нравится возвращаться по вечерам в наш тихий дом. И потом, он никогда особенно не увлекался танцами. Мы довольно часто ходим в театр.

– А по магазинам? Там, должно быть, чудесные магазины.

– Да. Магазины чудесные, – говорит Клэр. Она не вдается в подробности, несмотря на то что Марчи явно разочарована ее немногословностью. Клэр не хочется объяснять, что жена скромного архитектора не так уж много может себе позволить, а если куда и ходит, то в небольшие дамские магазинчики, а не в «Либерти» или «Харродс».

– Но, Клэр, что же вы делаете целый день?

– Я…

Клэр умолкает. Ее первое побуждение – защитить их тихую жизнь, но внезапно она ощущает отголоски паники, всякий раз накатывающей на нее при мысли о том, что Пип уедет из дома и ей не о ком будет заботиться. При мысли об одиноких, безмятежно скользящих днях в ожидании Бойда и о смутном разочаровании вечеров, проведенных вдвоем. При мысли о том, что ей придется оставаться один на один с приступами мужниной хандры, когда его молчание и самоистязание доводят ее до безумия.

– Иногда приходится поскучать, – говорит она. – Но по своему складу я предпочитаю однообразие бурным событиям.

– Правда? Черт возьми, а я – бурные события! – говорит Марчи. – Но если любишь мужа, всегда можно весело провести время, и еще как. Я права? – Она озорно улыбается и подмигивает Клэр, и Клэр может лишь смущенно кивнуть в ответ, поскольку слово «весело» никогда не ассоциировалось у нее с Бойдом.

Все дни, как один, стоят жаркие и ясные. К полудню порой появляются облака, но ночью они рассеиваются, и утром небо вновь чистое. Чем именно Леандро Кардетта заполняет свое время, Клэр может только гадать. Он приходит и уходит, редко подолгу задерживается в одной комнате. На третий день, когда зной начинает спадать, Леандро предлагает совершить с ним пасседжиату, как принято среди синьоров в Джое. Марчи отказывается, сославшись на головную боль, она лежит на длинной кушетке в тени, словно опавший лист; Бойд поднимает взгляд от письменного стола, когда Клэр приходит позвать его, и мотает головой.

– У меня тут начинает что-то вырисовываться, дорогая. Отправляйтесь без меня, – говорит он.

– Пойдем, ну пожалуйста, Бойд. Мне совсем не хочется идти без тебя.

– Не глупи. Конечно, ты должна уважить Кардетту.

– Но я… так мало знаю его. Я бы очень хотела, чтобы ты тоже пошел. Пожалуйста. – Мысль о том, что она останется один на один с их хозяином, внушает ей беспокойство; правда, он всегда внимателен и безупречно вежлив, но все же чересчур проницателен, словно видит собеседника насквозь.

– Не сейчас, Клэр. Возьми Пипа, если тебе нужна компания. – Клэр спускается к Леандро, который стоит, поджидая ее, и улыбается так, словно чувствует ее настороженность.

В сопровождении Пипа они прохаживаются по Виа Гарибальди сначала в одну сторону, потом в другую. Люди не решаются выказывать пренебрежение к Леандро так открыто, как к Марчи. Приветствуя знакомых, он встает, преграждая им путь ровно настолько, чтобы протиснуться мимо него, не остановившись, было бы откровенной грубостью. Клэр почти удается следить за беседой на итальянском, но южный говор непривычен для нее, некоторых слов она не понимает и, пока вникает в суть сказанного, упускает дальнейшее. По лицу Пипа видно, что он ничего не понимает, но, когда Леандро представляет его собеседнику, Пип пожимает руку, уверенно произнося buona sera[7].

– Это доктор Анджелини, один из наших выдающихся докторов здесь в Джое, – говорит Леандро, пока Клэр пожимает руку низенькому толстому человечку, чье лицо и седые волосы лоснятся от жира. – Я сказал «выдающийся доктор», подразумевая отвратительный шарлатан. Этот человек обирает здешних бедняков, продавая поддельные лекарства, которыми снабжает его брат-аптекарь; и еще осматривает женщин со слишком большим тщанием – в подробности вдаваться нет необходимости. Не думаю, что у него имеется диплом, и стоит разразиться холере, как он первым сбегает отсюда в Рим, бросая больных на произвол судьбы. Не волнуйтесь, он ни слова не знает по-английски. – Все это Леандро произносит ровным дружелюбным тоном, пока доктор Анджелини улыбается и подобострастно кивает.

Клэр изо всех сил старается не выказать удивления, а Пип, не сдержавшись, издает хохоток. Глаза доктора подозрительно прищуриваются, и Кардетта что-то говорит ему совершенно невозмутимо, без тени насмешки. Доктор вновь наклоняет голову, но провожает глазами Пипа, когда они расходятся.

Клэр искоса посматривает на Леандро Кардетту, пока они прогуливаются, и в ответ он заговорщически улыбается.

– Это было смешно! – говорит Пип, и Клэр едва сдерживает себя, чтобы не цыкнуть на него, сознавая, что это может быть расценено как проявление неуважения по отношению к Леандро.

– Вы не одобряете моего поведения, миссис Кингсли? – спрашивает он.

– Просто я несколько… словом, вы застали меня врасплох, – говорит она.

Они идут в западном направлении навстречу солнцу, и его сияние слепит ей глаза.

– Я надеялся вас позабавить. К тому же малоприятные люди заслуживают того, чтобы над ними смеялись. – Он пожимает плечами. У него необычный говор: чуть заметный нью-йоркский акцент, совсем не сильный для человека, который учил там английский, и итальянская интонация, слышная в каждом слове.

– Зачем же поддерживать знакомство, если вам они так несимпатичны?

– Увы, миссис Кингсли, чтобы быть кем-то, нужно поддерживать знакомство со всеми.

– А кем вы хотите быть? – интересуется Пип. Он стал гораздо свободнее общаться с их хозяином с тех пор, как начались уроки вождения. И Леандро Кардетта, кажется, не имеет ничего против. Клэр уже начинает думать, что все ее опасения – насчет Джоя-дель-Колле, насчет Федерико и Леандро – лишь плод ее воображения, возбужденного тем напряжением, которое передалось ей от Бойда. Что, если она пугается собственной тени?

– Я хочу, чтобы со мной считались, Филипп, – говорит Леандро Кардетта. – Я не идеалист. Мне хорошо известно, что уважение к таким терроне[8], как я, здесь можно только купить. Но я должен его получить, и я его получу. – Клэр промолчала, и он снова посмотрел на нее. – Вы этого не одобряете, миссис Кингсли?

– О, я слишком мало в этом понимаю.

Его улыбка становится натянутой.

– Я вижу, вам близка старая британская максима – подлинное уважение можно только заслужить, – говорит он. – Ваш муж уже высказывался в подобном роде, но это не всегда так. Если люди, с которыми мне приходится иметь дело, понимают только деньги и силу, значит на этом языке с ними и нужно разговаривать. Жизнь в Нью-Йорке научила меня, что подход можно найти ко всем. Я не для того прошел весь путь от полнейшего ничтожества до нынешнего моего положения, чтобы терпеть презрительное отношение людей, которые ничего не сделали в жизни, а только занимались мотовством, жирели, предавались лени и тупели.

– Но зачем же тогда вы вернулись, если вам приходится водить дружбу с людьми, которые вам неприятны? – спрашивает Пип.

– Дружбу? Здесь я ни с кем не вожу дружбы. Но это мой дом. Я помню эти улицы с раннего детства. Этот запах… – Он сделал глубокий вдох. – Этот вкус. Можешь ли ты понять, что это значит, Пип? Наверное, ты еще слишком юн. Я долго прожил в Америке, но каждый день – каждый божий день – я думал о том, как вернусь сюда. Теперь я здесь, и мне здесь не рады. Что ж, пусть так. Но я дома, и дома останусь.

– Что за бизнес у вас был в Нью-Йорке, мистер Кардетта? – спрашивает Клэр. – Здесь вы занимаетесь тем же?

– Утилизация отходов. – Он улыбается, довольный тем, что удалось ее удивить. – Не то, что вы ожидали? В Нью-Йорке чертова уйма людей, производящих чертовски много мусора. Но это в прошлом. В Джое почти нет отходов, вы заметили? То, что остается у бедняков, съедают собаки.

Они проходят еще немного и оказываются рядом с группой из трех человек, одетых так же безукоризненно, как Леандро, стоящих на углу улицы в безупречно начищенных ботинках, в застегнутых на все пуговицы жилетах, на которых в солнечных лучах поблескивают цепочки от часов.

– Buona sera, signori, – приветствует он их, наклоняя голову, но не останавливаясь.

Клэр начинает улыбаться, но от их открытой враждебности улыбка замирает у нее на губах. Один из мужчин сплевывает – в сторону, не в них, но явно с намерением оскорбить.

– У тебя нет права заговаривать с нами, кафони, – мрачно говорит мужчина по-английски. – У тебя нет права носить эту одежду и жить в этом доме.

– Хорошо выглядишь, Коццолино. Лето тебе на пользу, – спокойно отвечает Леандро.

Когда они удаляются, Клэр чувствует на себе их взгляд и не осмеливается обернуться.

– Этот человек был очень груб… что означает кафони? – спрашивает Пип.

– Кафони означает крестьянское отродье. Не пугайтесь так, миссис Кингсли. Коццолино не заслуживает того, чтобы его уважали и уж тем более боялись. Это худшая разновидность местных синьоров. Он считает, что его Богом данное положение оправдывает любые выходки. Но все это ему еще аукнется, раньше или позже.

– Не знаю, как вы можете терпеть такое обращение. Это ужасно, – говорит Клэр.

– Раньше или позже – им придется ко мне притерпеться. У них не останется выбора. – Когда они идут назад к Пьяцца Плебишито, он снова обращается к Клэр: – Я и не подозревал, что британцев может так шокировать столкновение с классовыми предрассудками.

– Ничто не извиняет дурных манер. И я считала… Я никогда…