Что тут было непонятного?

– Черное тоже, – сказал Сэм. – Что?

– Я требую, чтобы в твоем случае черное тоже не засчитывалось.

Лидия надолго умолкла, прикидывая. Сэм понял, что сделал правильный ход.

– Ну, я не… – начала она наконец.

– О чем тут думать! – произнес он небрежно. – Из нас двоих ты чемпионка, а я никогда не держал в руках длинного лука.

– «Будь по-твоему, – уступила Лидия и адресовала ему самонадеянную улыбку.

Во всяком случае, Сэм очень надеялся, что ею движет •простая самонадеянность – что-то уж очень быстро она сдалась. Впрочем, он и сам согласился из чистого нахальства, вопреки голосу рассудка. Так или иначе, вызов был брошен и принят.

Сэм повернулся к мишени. Она была довольно крупной, яркой и к тому же неподвижной. Он пожал плечами, и молодая женщина за его спиной разразилась странным кудахчущим смехом – ни дать ни взять ведьма, заманившая в ловушку проезжего простака. Ничего, пусть веселится!

Приблизившись к мишени, Лидия вынула из неплотного соломенного плетения все застрявшие стрелы. В голове у Сэма крутилась мысль: видели бы его сейчас ребята из госдепартамента! Наверняка сочли бы, что у него не все дома. Как ни старался, он не мог понять, зачем принял вызов. Но вот Лидди выронила стрелу, нагнулась, шаря в траве, и глазам его представился во всей красе ее пышный зад. Все сразу стало на свои места.

– Главный приз… – пробормотал Сэм.

– Что? – Лидди оглянулась, не удосужившись выпрямиться, и поглядела на него снизу вверх.

– Так, одна техасская поговорка.

– Насчет чего?

– Насчет… мишени, – сказал Сэм и с трудом удержался от смешка. – Я говорю, мишень неподвижна, это облегчает дело.

– Разумеется, она неподвижна. Это ведь не кролик, а охапка соломы!

– Жаль. Я больше привык стрелять по кроликам.

– Тем лучше для меня! – отрезала Лидия. Очевидно, она по-своему истолковала его смущение, так

как снова развеселилась. В этот день она стреляла с пятидесяти ярдов. Пришлось вымерить добавочное расстояние и сменить дислокацию. К тому времени, как все было готово, Лидии не терпелось начать состязание.

– Дамы в первую очередь, – галантно предложил Сэм. В ответ ее стрела вонзилась в самый центр желтого круга.

Сэм задался вопросом, случалось ли ей попадать в любую другую точку мишени хоть когда-нибудь.

– Девять очков, – объявила Лидия, поворачиваясь к нему с торжествующей улыбкой на губах. Оставалось четыре выстрела. Уверенность в себе заставила ее вступить в светскую беседу. – Скажи, Сэм, как ты из ковбоев выбился в дипломаты?

– Захотелось сменить род деятельности, – ответил он, пожимая плечами.

– Не часто слышишь, чтобы ковбой захаживал в посольство, – заметила Лидия, тщательно целясь.

Сэму показалось, что стрела понеслась прямо «в яблочко», словно влекомая в эту точку неведомой силой. Однако вонзилась она в красный круг, у самого края желтого.

– Еще семь. Всего шестнадцать. Ты не ответил!

– В посольство? Я туда захаживаю регулярно.

Лидия перестала прилаживать стрелу и бросила на него неодобрительный взгляд. В нем читалось: ну вот, опять из него слова не вытянешь!

– Железные дороги, – сказал Сэм. – Я имел с ними дело.

Дороги и скот. Как ни странно, это удачное сочетание помогает продвинуться.

– До дипломата?

– Я пошел добровольцем на испано-американскую войну. Начал в кавалерии, а закончил переводчиком на мирных переговорах.

– Переводчиком?!

– В любовницах у отца были сплошь мексиканки. Это помогло мне в совершенстве изучить испанский. Хочешь верь – хочешь не верь, но от меня не ускользнет ни один нюанс. Во втором туре я уже сидел за столом переговоров. До тех пор Америка вела только внутренние войны, откуда ей было набраться опыта? Я знал язык, знал мексиканцев и, как оказалось, умел примирить стороны. Это не так уж трудно, в конце концов, все дела только так и делаются. Потом пришлось поездить: в Гавану, Манилу, Мадрид и Париж. Тогда я уже работал в госдепартаменте. – Сэм хмыкнул и покачал головой, словно заново удивляясь своей головокружительной карьере. – С тех пор я на хорошем счету у президента Мак-Кинли, вот он и подумал, что я смогу принести пользу на переговорах о Панамском канале. Если разобраться, все сводится к тому же – учесть интересы обеих сторон. Это и привело меня в Англию.

Опять «в яблочко». Сэм почувствовал, что не может оторвать взгляд от мишени. Похоже, у него нет шансов.

– Двадцать пять очков, – сказала Лидия и посмотрела на него испытующе. – Тогда зачем ты меня дурачил? Зачем строил из себя простого ковбоя, который только и умеет, что объезжать стада?

– Потому что я умею объезжать стада. Я делал это раньше и когда-нибудь к этому вернусь. Охотно.

Сэм подумал, что прошлого не вернуть. Не войти второй раз в одну и ту же реку, не получить привычного удовольствия от того, что когда-то радовало больше всего на свете. Пока Лидия посылала в мишень стрелу за стрелой, попадая в худшем случае в синее (она и в самом деле могла смело исключить не только белое, но и черное), он рассказывал про метельную зиму 1885-го и засушливое лето 1886-го.

Трава тогда выгорела, и реки почти все пересохли, превратившись в каменистые овраги, дымившиеся пылью. А потом снова наступила зима, еще более метельная и студеная.

– Худшей еще не случалось…

Лидди стояла, уперев кончик лука в землю у ног. Сейчас, когда ее первый тур был закончен, она сосредоточилась на рассказе Сэма. Она смотрела ему в лицо, чуть закинув голову в соломенной шляпке с пучком перебираемых ветром перьев, и ему хотелось говорить и говорить до скончания века, чтобы быть единственным объектом интереса Лидди и вглядываться в ее внимательное, прелестное лицо.

– Ну что же ты, продолжай! – поощрила она, когда он помедлил.

– Это разбило отцу сердце. Я приехал помочь, чем мог. Скот тонул в сугробах, задыхался в буране, проваливался в расселины, до краев занесенные снегом, сбивался в кучки в руслах высохших рек. В конце концов часть животных померзла, часть погибла от голода прежде, чем их удалось отыскать. Когда оттепель растопила снег, открылись овраги, полные мертвого скота. Отец потерял девяносто процентов своих стад, и вскоре просто… угас. Получив ранчо, я первым делом занялся тем, на что никак не мог получить его согласие, – огородил пастбища, чтобы уже не опасаться за судьбу своего небольшого стада, я намеренно не стал его увеличивать и начал сам выращивать корма: люцерну, сорго, траву на сено. Отец сказал бы, что я «измельчал», но это был единственный способ поправить дело. Ранчо принадлежит мне по-прежнему, я оставил там управляющего. Надо сказать, мне неплохо удается сводить концы с концами.

Сэм умолк и впал в задумчивость, но не настолько, чтобы не ощущать на себе взгляд Лидди, где любопытство смешалось с сочувствием.

– Вот как… – протянула она. – Ты давно там не был?

– Года два. – Сэм заставил себя встряхнуться. – Ну, что? Теперь ты сменишь гнев на милость? Разве я тебя не разжалобил?

Лидди не отвела взгляда. Пока они смотрели в глаза друг другу, все было, как на пустошах. Но потом она сказала:

– Держи лук, твоя очередь.

Ничего не оставалось, как протянуть руку.

– Долго ты жил на ранчо с отцом?

– До шестнадцати лет. Мы не ладили друг с другом, просто не могли найти общего языка. Моя мать рано его оставила. Когда она умерла, бабушка привезла из Чикаго кое-какие ее вещи. Обратно мы поехали вместе.

– А что ты говорил про железные дороги?

– Мне удалось на них заработать.

Теперь, когда они держали лук вдвоем, он стал как бы связующим их звеном. Лидия отвела с лица выбившуюся прядь, заправила ее под шляпку с украшением из перьев. Самое длинное и пушистое потянулось тонкими волосками за ее рукой.

Как он мог когда-то счесть ее внешность заурядной? Как посмел оскорбить таким словом изысканную прелесть ее лица? В этих чертах не было ничего ординарного. И уж точно он никогда не встречал таких сияющих глаз.

– Твоя очередь, – повторила Лидия.

– А можно пару раз выстрелить для пробы?

– Конечно. Кстати, хочешь это?

Она пошевелила пальцами в кожаных наконечниках.

– Зачем? Это для неженок, – надменно бросил Сэм.

И промахнулся так позорно, что разразился бранью. Лидия смеялась, пока у нее не подкосились ноги.

– Почему? – спросил он сердито. – Почему ты так стремишься меня выпроводить?

Смех оборвался так внезапно, словно ей зажали рот.

– А ведь верно, – проговорила Лидия с чем-то вроде запоздалого удивления. – Если ты уедешь, кто позабавит меня своими промахами?

– Я не об этом, – настаивал Сэм. – Почему ты меня сторонишься? За что злишься на меня?

– Ты это заслужил, – сказала Лидия, уже не улыбаясь и глядя в землю. – Понимаешь, я ненавижу лицемерие!

Быть одним человеком, а строить из себя другого, стыдиться своих поступков и таить их. Когда ты здесь, все напоминает мне о том, какой я стала лицемеркой.

– Значит, во всем виноват я?

– Не ты, а пустоши! – со вздохом объяснила Лидия. Сэм понял, что она имеет в виду.

– Милая, – начал он мягко, – не стоит себя обманывать. Ты говоришь, что пустоши превратили тебя в лицемерку, но так ли это? Ты лицемерила задолго до этого – и прекрасно с этим уживалась. Мое появление лишь сделало тайное явным: три дня ты была собой, своим истинным «я» и наслаждалась этим сверх всякой меры.

– Ты все упрощаешь.

– Разве? Я думал, наоборот. Ты хочешь быть такой, какой себе больше нравишься, и чтобы все одобрили и перемены в тебе, и каждый твой поступок, вплоть до мимолетной интрижки на пустошах. А этому не бывать.

– Я хочу честно смотреть в глаза своим близким.

– А быть честной в собственных глазах – это не важно?

– Уезжай, Сэм! Ты заставляешь меня нервничать.