На «Фиесте» стояла необычная тишина. Большинство гостей решили устроить пикник и отправились на маленьких суденышках на весь день в поисках пляжей на побережье. Олимпи отказалась отправиться с ними. Она знала, что они вернутся обратно, все исколотые морскими ежами, которых полно в прибрежных скалах или обожженные после слишком долгого пребывания на солнце, а она слишком заботилась о своей внешности, чтобы так рисковать. Еще через пять минут она должна перейти в тень, достигнув своей дневной дозы в пятнадцать минут под прямыми лучами солнца с каждой стороны тела. Все это очень успокаивало – но было довольно скучно, некого было дразнить, не с кем поиграть. Олимпи закрыла глаза и вся отдалась нежному прикосновению солнечных лучей к спине.


А Венеция бродила по палубе, поджидая Парис и думая о Фитце. Она в сотый раз перечитала коротенькое письмо, которое он ей оставил, и каждый раз видела в нем только то, что было написано, ничего – между строк. Он очень сожалел, что причинил ей такое волнение, и извинялся за свой гнев. Он надеялся, что она попытается понять, что все они попали в одинаково трудную ситуацию. Его вызвали по срочному делу, и он не ожидает, что вернется в этом сезоне на «Фиесту». Он надеется, что она чувствует себя в состоянии продолжать свою работу и получит удовольствие, отдыхая до конца лета. Но как же она сможет получить это удовольствие без него?

В письме не было никаких намеков на то, что он проявляет какую-то заботу о ней, ни нежных сожалений, ни признаний в тайных желаниях. Она вспомнила беззаботные времена тысячу лет назад, когда они смеялись с Кэт Ланкастер насчет того, что значит быть объектом «тайной страсти». Тогда они имели в виду Моргана. Каким далеким все это казалось ей теперь, и как просто, когда она всего лишь разыгрывала состояние влюбленности. Никто не говорил ей, насколько тяжело все это на самом деле. Потом, наконец, она сменила направление мыслей и стала думать о том, что через несколько недель надо возвращаться в Лондон и подыскивать там какую-нибудь работу. Ее не пугал такой ход жизни, ей нужна тяжелая работа, и в один прекрасный день она планировала открыть свой собственный ресторан.

Ей хотелось, чтобы поскорее приехала Парис, ей нужно было перед кем-то выговориться… Она сойдет с ума, если не сделает этого. Венеция нетерпеливо расхаживала по палубе, прикидывая в уме, сколько времени требуется, чтобы проехать через Антибы при летнем дорожном движении. Может быть, это вообще невозможно. Она запустила руку в свои всклокоченные, выгоревшие на солнце волосы. Она должна что-то делать, она не может просто шататься и думать. Потому что каждый миг от этого в ее воображении представал образ Олимпи, прекрасной и нагой в объятиях Фитца, хотя она изо всех сил пыталась забыть об этом. И воспоминание о ее унижении. Она не могла осуждать Фитца за это, это была ее собственная дурость, наивная ошибка. Она действовала как ребенок, веря, что он там один и ждет ее, как в прошлый раз. Что ж, больше она не будет такой дурой, в этом она вполне уверена. И пусть уезжает Олимпи Аваллон, но она останется. Олимпи нисколько не выглядела расстроенной отсутствием Фитца, она хорошо проводила время, посещала все вечеринки на других яхтах и виллах. И она, в конце концов, была потрясающе красива!

Венеция держалась подальше от кают гостей и задней палубы, на которой все собирались, чтобы позагорать, или на коктейли. Она надеялась, что никогда больше не встретится с Олимпи.

Черт побери, она действительно должна чем-то заняться. Она не имеет права непрерывно думать обо всем этом. В ожидании Парис необходимо написать очередное письмо Кэт.


Парис приехала взмокшая от жары, пропыленная и усталая. Вся дорога к побережью была сплошной изнурительной пробкой, которой, казалось, не будет конца. Она стояла под душем в превосходно оборудованной ванной комнате, которая разделяла предоставленную ей каюту от каюты Венни; она наслаждалась струями воды и размышляла, что же, черт побери, ей делать с сестрой. Конечно, Венни повела себя как дурочка, но ведь и она ненавидела воспоминания о том, как она сама много раз совершала подобные глупости… И дрожь, пробежавшая по ее телу, была вовсе не из-за холодной воды. Похоже, никому из них не досталось слишком много удачи.

Вытеревшись, она облачилась в шорты и коротенькую майку, больше похожую на полоску ткани. Венеция была занята на камбузе. Пожалуй, стоит осмотреть эту чудесную яхту. Парис не представляла, что судно может производить такое сильное впечатление. Она оглядела просторные помещения, большой салон с глубокими, комфортабельными диванами и картиной Сезанна на одной из стен, столовую со столом, достаточно большим, чтобы за ним разместилось, по крайней мере, две дюжины персон. Все было в высшей степени основательно, но в то же время просто и ненавязчиво, разве что считать навязчивым Сезанна, подумала она с улыбкой. На палубах не было ни единого пятнышка, и молодой матрос полировал все медные детали, хотя, кажется, уже невозможно было представить, чтобы они сияли еще жарче. Парис подумала, насколько же надо быть богатым, чтобы позволить себе иметь яхту, подобную этой, насколько богатым, чтобы вообще не задумываться над тем, что сколько стоит. Гуляние по палубам «Фиесты» значительно усилило ее понимание того факта, насколько сломана была она.

Солнце палило еще сильнее, и она ушла под голубой тент на задней палубе. Там уже кто-то сидел… стройное загорелое тело женщины нежилось в полуденной жаре, тело, которое она знала!

– Олимпи!

У Олимпи широко раскрылись глаза.

– Парис! Как я рада видеть тебя – и какой сюрприз! А я и не знала, что ты знакома с МакБейном. Ах… подожди-подожди, я догадываюсь, ты приехала повидаться со своей сестрой – этой загадочной Венецией.

– Венеция таинственна? – Парис не представляла никого, кто меньше всего подходил бы под это определение.

– Ладно, может быть, позже я расскажу тебе одну историю. – Улыбка Олимпи была озорной, а ее серые загадочные глаза оглядели Парис от головы до кончиков пальцев на ногах. – Ты изумительно выглядишь, Парис, впрочем, ты всегда изумительна. Подойди и присядь поближе. – Она подвинула к ней шезлонг, а сама откинулась в своем, закинув руки за голову.

Парис расположилась на подушках, отводя глаза от выставляемой напоказ роскошной, загорелой, упругой плоти Олимпи. Жар другого рода, чем от солнца, опалил ее, когда она опять вспомнила о той ночи вместе с Олимпи и Хьюго… Она поспешила отбросить это воспоминание.

– Я должна извиниться перед тобой, – сказала Олимпи. – Я должна была позвонить тебе после твоего шоу, Парис, я обещала сделать это, но меня неожиданно забрал в тот самый вечер, когда я уже намеревалась сделать это, Бени. – Она засмеялась. – Ладно, ты же знаешь Бени. Но я очень сожалею, Парис, – добавила она серьезно, – что ничего не получилось. Не повезло.

Парис вздрогнула. Она-то больше ни в чем не была уверена.

– Я начинаю сомневаться, может быть, у меня не хватает таланта?

– Ну как ты можешь говорить такое? Мне бы половину твоего таланта. – Похоже, Олимпи была по-настоящему потрясена этим ее заявлением, и Парис с изумлением посмотрела на нее. Неужто Олимпи верит в нее? Если это так, то она единственный человек, который еще верит.

На палубе появилась Венеция, держа в руках поднос с кофе со льдом. Завидев Парис, сидящую рядом с Олимпи, она встала как вкопанная.

– О, я не думала, что здесь кто-то еще. Я думала, вы уехали на пикник.

– Я ненавижу пикники, – сказала Олимпи, – и я действительно рада, что не поехала, потому что снова встретилась с Парис. Мы знаем друг друга очень хорошо, – добавила она плутовски, – разве не так, Парис?

Венеция избегала глядеть на Олимпи.

– У меня еще масса дел… Ты знаешь, где меня найти, Парис, если я тебе понадоблюсь.

Она быстро удалилась, и Парис долго смотрела с изумлением ей вслед. Что такое с Венни?

– Скажи, все девушки Хавен так красивы? – лениво протянула Олимпи. – Кажется, есть еще одна?

– Индия. Несколько недель назад она вышла замуж.

– Желаю ей счастья. Надеюсь, ее муж преуспевает и сумеет позаботиться о ней до старости. – Олимпи преувеличенно вздохнула. – Меня это начинает беспокоить, я имею в виду замужество. Я не знаю, могу ли я сделать, чтобы Бени женился на мне, хотя и знаю, что должна. Но, возможно, он не захочет сделать мне предложение после моего маленького завихрения с Фитцем Мак-Бейном.

Парис с изумлением воззрилась на нее.

– Твоего завихрения с Фитцем?

Она вспомнила рассказ Венни о женщине в его каюте… Олимпи.

– Очень приятное завихрение. Я бы хотела большего, но боюсь, что твоя маленькая сестрица разорвет меня за это. На самом деле юная Венеция вытащила из колоды сразу двух тузов – обоих МакБейнов! Морган прибыл сюда на прошлой неделе, нагруженный подарками и с блеском в глазах, а отбыл через пару дней с тоскливым и потерянным видом. У меня сложилось впечатление, что малютка Венеция отвергла его, потому что больше заинтересована в его отце.

– Думаю, это личное дело Венеции, – холодно ответила Парис.

Олимпи рассмеялась.

– Конечно! Ты не должна раздражаться, дорогая, я обожаю эту игру в догадки… кто и что, и с кем. Придвинься ближе, Парис, не сердись на меня. Мы ведь одинаковые, ты и я, ты ведь знаешь это. – Она коснулась своей мягкой, с длинными ногтями рукой обнаженного плеча Парис. – Ну не надо краснеть, – промурлыкала она, – та ночь была одним из самых изумительных моментов… я не могла забыть тебя.

– То была ошибка. Я не должна была делать этого.

– А почему нет? Разделять мужчину – и друг друга – это удовольствие, так было всегда и так будет. И перед самой собой ты не станешь отрицать этого. Секс – это на самом деле очень просто. Это всего лишь вопрос о том, что доставляет тебе удовольствие, к нему не следует относиться слишком всерьез. – Олимпи рассмеялась. – И так забавно думать обо всем этом.