Сэр Роберт Гиффорд, генеральный атторней, представлял обвинение в этом деле вместе с генеральным стряпчим, сэром Джоном Копли. Ведущими адвокатами королевы были Брогэм и Денман, которые сидели напротив Гиффорда и Копли. Общее мнение было однозначно – у королевы более сильные адвокаты.

Первые два дня суда были посвящены утрясению формальностей, а затем вызвали первых свидетелей. Призвали на суд капитана Хаунэма, который показал, что комнаты королевы и Пергами в Тунисе находились на разных этажах. Майоччи рассказывал, что королева обедала в опочивальне с Пергами и во время обеда тот сидел на кровати. Капитан Хаунэм уверил суд, что это была абсолютная ложь. Вся свита всегда обедала вместе.

При перекрестном допросе Майоччи сник. Он стал прятаться за фразой «Я не помню» – «Нон ми рикордо».

Людей, которые следили за процессом изо дня в день, немало позабавил этот свидетель, и скоро на улицах распевали песню:

В Англию притащился я,

Хорошо хотя бы задаром,

И мирно поселился в местечке Ковент-Гарден,

И там я ел и пил

Из лучших закромов,

Деньжат немало получил

И только лишь твердил «Нон ми рикордо».

Я в дом большой пришел

И там попал впросак,

Подбили рассказать,

Чего и не видал.

Стоял мужчина там,

Запало в память мне,

Но поклясться не могу,

Нон ми рикордо.

Ходило много куплетов, и час от часу их становилось больше. Народ распевал их повсюду.

– Их свидетели, – посмеивался Брогэм, – это наши свидетели.

Примерно то же случилось с Луизой Демонт. Удивительно, как легко разоблачали лжецов Брогэм и Денман.

Были и другие итальянские свидетели, все они были рады подзаработать денег и свидетельствовать против королевы. Был некий Раггацони, признававший, что он был свидетелем непристойных отношений между королевой и Пергами. Это вызвало озабоченность у Брогэма, пока Хаунэм не смог доказать суду, что этот человек ничего не мог видеть с того места, где он, по его словам, находился.

Другой свидетель, Саччи, показал, что во время путешествия в Сенегалью королева настояла на том, чтобы ехать в карете с Пергами, в то же время он скакал верхом, сопровождая карету, и был свидетелем акта супружеской неверности королевы. Однако другие свидетели показали, что в карете ехала также графиня Олди… и Саччи ехал в той же карете, а не верхом.

Один из подкупленных свидетелей, Растелли, должен был дать показания, которых Брогэм в тот момент не мог опровергнуть. Но была надежда сделать это позднее.

Он навестил графиню Олди, которая прибыла в Англию с Каролиной и была известна своей преданностью королеве. К тому же она была сестрой Пергами, и Брогэм считал ее хорошим свидетелем.

Она была поражена небылицами, которые распространяли о королеве.

– Какая ложь, – кричала она, – какая ложь!

Было ясно, что она очень любит Каролину.

Вызвать ее? Она была иностранкой, и было бы хорошо, если бы итальянка замолвила за королеву слово. Но она сестра Пергами, как это повлияет на суд?

– Конечно, – говорил Брогэм, – люди входили в королевскую опочивальню и выходили из нее.

– Ничего подобного, – заявила графиня.

– Я думал, что обычаи вашей страны вполне позволяют это.

– Ничего подобного.

– Но было доказано, что люди могли запросто заходить в покои королевы.

– Ничего подобного.

Она затвердила эту фразу и, конечно, будет цепляться за нее, думая, что, только все отрицая, она сослужит добрую службу королеве.

Пожалуй, она могла бы нанести не меньше вреда защите, чем Майоччи нанес обвинению. Брогэм на миг представил ее в руках обвинения! Он решил не вызывать графиню в суд.

Его звездный час настал, когда он предложил вызвать в суд свидетеля Растелли и услышал, что обвинение уже отправило этого человека назад в Италию.

Какая была сенсация, когда прозвучал вызов: «Призвать Растелли», а обвинение было вынуждено признать, что тот вернулся в Италию.

Брогэм не был человеком, который упускал свои шансы. Он стал возмущаться, что не может вызвать этого человека. У него, мол, ряд вопросов к этому свидетелю, и он очень сомневается, что свидетель может дать на них ответы, удовлетворяющие суд. Разве не странно, что свидетеля отослали в такой момент?

Лорд Ливерпульский признал, что это действительно странно. Это был ужасный проступок, достойный наказания.

С этого момента Брогэм знал, что выиграл процесс.

* * *

Заключительное слово по делу королевы Денман произнес с блеском, если не считать самого конца его речи.

– Я знаю, что за границей распространяются смутные, порочащие королеву слухи. Я слышал их даже тогда, когда мы защищали Ее Величество от обвинений, которые по сравнению с этими слухами ясны, понятны и доступны проверке… Есть люди, не обязательно низкого происхождения, не обязательно связанные с прессой – присутствующие даже на нашем благородном собрании, – которые с завидным трудолюбием распространяют самую невероятную и злобную клевету о Ее Величестве… Человеку, который подозревается в подлом нашептывании клеветы судьям, клеветы, сравнимой с ядом проказы, в уши присяжным, королева могла бы воскликнуть: «Приблизься, клеветник, дай мне взглянуть на твое лицо, когда б сравниться мог ты в благонравии со свидетелем из Италии, то вышел бы и ответ держал перед судом открытым… – Денман с презрением взирал на сторонников короля. – Каков ты есть, ты хуже, чем убийца итальянский».

Он продолжал оглашать обиды, нанесенные королеве, и завоевал симпатии суда своим красноречием. К сожалению, в конце речи он дал слушателям повод для смеха, и они с радостью воспользовались им.

Тот, у кого в руках небесный меч,

Столь свят ты будь, сколь ты суров.

– И если б вы, милорды, обладали властью, которой, должен я сказать, Всемогущий вряд ли обладает, властью узнать все тайны этой женщины, то тогда должны были бы вы уподобить свое правосудие, благожелательство и мудрость таковым, какие проявил наш Спаситель в деле, совсем не похожем на это. Не в нашем деле, где невиновность вопиет, а в деле, где вина доказана и порок разоблачен, сказано было: «Если ни один обвинитель не может выйти и осудить тебя, не осужу тебя и я. Иди и больше не греши».

Это была блестящая речь, ни одно обвинение, выдвинутое против Каролины, доказано не было, но Денман не мог подобрать другой цитаты, которая бы больше обрадовала народ.

Тотчас новая песня заменила «Нон ми рикордо». Вот она:

Милостивая королева, вас мы умоляем,

Идите и не грешите боле,

Но если это не по силам вам,

То хотя бы просто идите.

Бедный Денман был раздосадован. Зато Брогэм был доволен. Он знал, что они выиграли.

* * *

Правда, оставался еще Билль о боли и наказании. Он прошел через Палату Лордов большинством в двадцать восемь голосов.

Если, размышлял Брогэм, этот Билль прошел, несмотря на то, что королеву не смогли обвинить в супружеской неверности, первая половина Билля о лишении королевы ее прав могла иметь силу.

Он навестил лорда Ливерпульского.

– Если Билль пройдет, – сказал он, – это еще не конец. Мы провели расследование частной жизни королевы, а что, если будет расследование частной жизни короля?

– Ну, у него, конечно, были любовницы… да у какого короля их нет, – начал Ливерпульский.

– Дело не столько в любовницах, сколько в женах. Есть сильное подозрение, что как наследник престола король каким-то образом умудрился сочетаться браком с Марией Фитцгерберт, а по закону о престолонаследии, поскольку эта леди – католичка, подобное грозит потерей короны.

Ливерпульский понял. Билль не должен пройти. В следующем чтении за него голосовали всего девять лордов.

– Ну, вот и конец Биллю, – сказал Брогэм Денману. – Мы победили, дружище. Они и не станут пытаться провести его через Палату Общин.

Он был прав. Лорд Ливерпульский отозвал свой Билль.

Королева была оправдана.

Сквозь нестихающие приветствия толпы она проехала до самого Бранденбург-хауза.

Возвращение в Брунсвик

Каролина призвала к себе леди Анну Гамильтон. – Вы видите перед собой… триумфатора… – сказала она и горько усмехнулась.

– Сильная боль, Ваше Величество? Королева кивнула.

– Дайте мне магнезии.

Леди Анна принесла лекарство, а королева сама смешала его с водой.

– И добавьте немного настойки опия, – сказала она.

– Ваше Величество… разве разумно принимать так много?

– Ну, дорогая моя, – засмеялась королева. – Разве я когда-нибудь была разумной?

* * *

Король был унижен решением суда. Билль провалился. А он все еще связан с этой женщиной. Даже леди Конингем не смогла утешить его. Он плохо себя чувствовал, был слишком толст, у него была корона, но жизнь потеряла свою прелесть.

Король оставался в Виндзоре. Ему хотелось побыть одному. Он не испытывал желания ездить по лондонским улицам и терпеть унижение, когда в его карету швыряли грязью, а люди отпускали нелестные замечания в его адрес. Как это все отличалось от того, о чем он мечтал в юности. Тогда он был для них Очаровательным Принцем и, где бы он ни появился, люди аплодировали ему. Его предпочитали унылому старому отцу. Каким замечательным королем он будет! Вот что о нем говорили. И вот он король, прячущийся в Виндзоре, боящийся выехать в столицу, печально вспоминающий полосу скандалов на долгом жизненном пути от малютки принца к принцу-регенту, а затем королю Георгу IV.

Как обычно, в конце концов утешила его леди Конингем.

Она поменяла мебель в его спальне и призналась ему, что проявила излишнюю смелость.

– Меняйте, что хотите, – сказал он ей с обожанием. – Все, что доставляет вам удовольствие, доставляет его и мне.

Она сидела возле него, и они играли в карты, раскладывали пасьянс. Она сказала:

– Я слышала, люди больше не расположены к королеве так, как раньше. Они, конечно, верят, что она была виновна.