Оливия Голдсмит - Опоздавшая

Спасла Карен миссис Уотсон, одна из немногих, оставшихся в пригородном местечке. Энн Уотсон жила в единственном старом доме на их улице — в белом особняке с колоннами георгианского стиля, столь же обветшалом, как и ее владелица, похожая на птицу спившаяся старуха. Когда-то земля, на которой стоял дом Липских, составляла часть поместья Уотсонов. Теперь же заросший палисадник миссис Уотсон уступал по размерам другим участкам, распроданным хозяйкой один за другим. Миссис Уотсон научила Карен играть в бридж, познакомила с высокой модой, объяснила, почему обтрепанные Обауссоновские ковры на ее полу были лучше безукоризненных, простирающихся от стены до стены ковров в доме Белл. Она отдала Карен свои отслужившие жакеты от Шанель (юбки оказались маловаты), которые Карен носила с рабочими рубашками и джинсами. Миссис Уотсон одобряла получающиеся ансамбли. «У тебя, — говорила она, косясь на Карен через дайквирский бокал, — есть дар, естественный стиль».

Миссис Уотсон была ее убежищем.

Но самым большим подарком от миссис Уотсон было то, что она приоткрыла дверь, через которую Карен смогла заглянуть в свое будущее. Миссис Уотсон рассказала ей о Коко Шанель, и Карен, не будучи книголюбом, стала завсегдатаем библиотеки и читала все, что могла найти о великом дизайнере. Габриэль Шанель стала идолом Карен. Рисованные куклы, увиденные одежды и ткани — все сводилось к одному, наполнялось смыслом. Миссис Уотсон оказалась тем компасом, который указал ей правильное направление. Карен поняла, над чем она может и хочет работать и кем она хочет стать.

Разумеется, Белл не одобряла ее увлечение миссис Уотсон. Она только презрительно фыркала при упоминании ее имени, и на ее лице появлялось такое же выражение, как сейчас, когда разговор зашел о Тиффани.

— Жирная и чокнутая, — повторила Белл, но никто из дочерей не отреагировал на вызов.

— А когда ты собираешься в Париж? — спросила Лиза, которой хотелось сменить тему разговора.

— Не раньше конца месяца. Может быть, и позже, если все будет продолжаться как сейчас. У меня не ладится работа над комплектом моделей одежды к следующему сезону. Я ведь говорила тебе, что в этом году мы хотим провести наше первое шоу в Париже. На родине Коко Шанель и Уорта я хочу показать кое-что из модных накидных нарядов.

Карен вспомнила о вчерашнем чествовании. Не прошло и двадцати четырех часов, а уже все стало далеким, как мезозойская эра. Куда делся ее энтузиазм? А ее уверенность в себе? Растворились где-то в приемной доктора Голдмана?

— Модельер хорош ровно настолько, насколько хороша его последняя коллекция, — сказала она.

— Ты говоришь это каждый раз, — улыбнулась Лиза.

— Может быть, ты еще не готова? — выдвинула свой вариант Белл.

Карен покачала головой и с некоторым удивлением отметила про себя, что безусловная вера Лизы и материнское неверие в ее силы и талант были одинаково обидны. «Я, должно быть, слишком многого ждала от этой встречи. Сегодня просто неудачный день. Несмотря на прожитые вместе годы, Лиза, по-видимому, до сих пор думает, что мне все дается легко, без усилий, а Белл считает меня младенцем, потерявшимся в сиреневом саду. — Карен вздохнула. — Ну-ну, ты не единственный представитель семейства особей с функциональными нарушениями, — напомнила она себе. — Спроси Джона Брэдшоу».

Карен снова подумала о своей настоящей матери: не пестует ли она в этот момент свою дочку, ту, другую, которую она не отдала чужим людям? Карен помнила, или думала, что помнит, как ее ручонки цеплялись за материнскую шею, помнит запах пудры на коже ее родной матери. Может быть… всего лишь может быть, она помнит перемежающиеся белые и желтые планки детской кроватки и свои протянутые ручки к большой и теплой руке матери. Было ли это на самом деле? Боже, что за воспоминания за общим столом! И Карен заставила себя оглядеться вокруг и поддержать разговор.

— Как бы мне хотелось поехать в Париж, — говорила Лиза. — Мы не были там со времени нашего свадебного путешествия. Но Леонард говорит, что с такими тратами, как у нас, в этот год мы никуда не поедем.

Карен насторожилась: не ожидает ли Лиза, чтобы она предложила ей присоединиться к поездке в Париж? Однако, прежде чем она сумела решить что-нибудь на этот счет, в разговор вмешалась Белл.

— Вы слишком транжирите! Объясни мне, например, зачем тебе автобусы?

— Автобусы? — переспросила Карен.

— Чтобы развозить людей от синагоги до работы, — объяснила Лиза.

Белл только фыркнула и снова перевела разговор на Тиффани.

— В чем она пойдет на церемонию? — спросила она. — Надеюсь, не в этой зеленой тафте?

— Мама, но она ей нравится.

— Она выглядит в ней ужасно! И такой останется на фотоснимках на всю жизнь. Она припомнит тебе потом, что ты не предупредила ее. Ее дети будут спрашивать, почему их бабушка разрешала надевать ей такую гадкую одежду.

— Но это фирменная одежда от Ральфа Лорена!

— Конечно, и задумана для маленьких новогодних гномиков. Кто еще может носить пледы, да еще зеленые с красным?

Она повернулась к Карен.

— Я права?

— Я не видела наряда, — сказала Карен и отметила нейтральные арнольдовские интонации в собственном голосе. Подобно Швейцарии и Арнольду, Карен не хотела быть втянутой в Мировую войну.

— Пойдем, я покажу тебе, что я собираюсь надеть на праздник, — сказала Белл, и они вместе с Лизой тут же поднялись из-за стола. Никто никогда не сожалел о прекращении трапезы с Белл.

Не спеша Карен последовала за женщинами, маршировавшими через холл и комнату хозяйки в святая святых ее дома — чулан.

По сравнению с бруклинским периодом чулан разросся и теперь занимал целиком комнату для гостей, смежную с хозяйской. В нем были сделанные по заказу выдвижные ящики: большой и широкий — для шарфов и узкий, но глубокий — для свитеров. Одна из стен была отведена для шкафа с ячейками, в каждой из которых помещалось по сумочке с подобранными к ней перчатками. Повыше на стене висела полка с прикрепленными к ней распорками, на которой был выставлен небольшой набор оставшихся у нее шляп, правда, плохо видимых из-за прикрывающей их полиэтиленовой пленки. Этот чулан когда-то был спальней Карен. А в бывшей комнате Лизы находились пальто и костюмы. Белл еще не обзавелась передвижной вешалкой, какой пользуются в химчистках, но Карен знала, что мать обдумывает такую идею. Самое удивительное было то, что Белл помнила про каждую вещь в чулане все: когда она в последний раз надевала ее, куда ходила в ней и с кем встречалась. Стоило ли удивляться, что Белл давно бросила преподавание: уход за чуланом требовал полного рабочего дня.

Карен вспомнила, что читала, что в последние годы жизни Коко Шанель, когда она переехала жить в отель «Риц», держала почти все свои вещи в доме напротив, в квартире тридцать один, на рю Камбо. Вся жизнь Коко состояла в создании нарядов: у нее не было ни детей, ни мужа, ни семьи.

Наряды Белл заполнили все пространство, оставшееся после отъезда вышедших замуж дочерей. «В конце концов, — думала Карен, — мать заполнит ими весь дом, а для житья выкупит старый уотсоновский особняк».

— Привет! Привет! — раздался высокий фальцет Арнольда со стороны холла, затем появился и сам певец — приемный отец Карен.

Арнольд был высоким человеком, ростом более чем шесть футов два дюйма, но сильно сутулился, и по внешнему виду трудно было судить о его настоящем росте. Он носил костюм, который если когда-то и был проглажен, то не менее десяти лет назад. Даже Белл с ее агрессивной аккуратностью не удавалось привести Арнольда в порядок.

Арнольд вошел, держа помятый портфель в одной руке и две скомканные газеты в другой.

— Мне следовало бы знать о твоем приезде, — сказал он, улыбаясь, но выглядел усталым. Он наклонился поцеловать Карен, и та заметила темные круги у него под глазами.

Он был хороший человек. Когда она еще ходила в грамматическую школу, Арнольд иногда забирал ее на выходные к себе в офис. Он не жалел времени на рассказы о правах рабочих и мощи профсоюзного движения Америки. Она до сих пор помнит поэму, текст которой висел на внутренней стороне двери в его конторе. Поэма была написана Маргарет Уиддемер еще в тысяча девятьсот пятнадцатом году во времена Треугольного пожара. Карен не могла запомнить ее всю, но две строки оттуда врезались в память и прокручивались в голове снова и снова.

Уже тогда Карен отметила, что по иронии судьбы Арнольд тратил всю свою жизнь на защиту прав рабочих текстильной промышленности, зарабатывая тем самым деньги для покупок Белл результатов эксплуатации их труда.

— Так ты дома? — задала Белл бессмысленный вопрос. — На кухне осталась порция цыпленка, — добавила она неуверенно.

— Я уже поел, — ответил Арнольд.

— Привет, дорогая! — поздоровался он с Лизой, которая высунула голову из чулана и быстро чмокнула отца в щеку.

Карен отметила, что отец не приветствовал Белл поцелуем, а та не спешила выйти к нему. Белл была занята своим чуланом.

— У меня много работы, — сказал он.

— Что еще новенького скажешь? — проворчала Белл.

«Каким-то образом мы трое — все женщины — оттолкнули его от себя и заставили уйти, размышляла Карен. — Или же он просто не привык тратить времени попусту?» Он был очень хорошим человеком. И Карен с грустью проследила, как его сутулая фигура в помятом костюме удалилась в направлении холла.

Тут вновь заговорила Белл:

— А теперь она покажет вам нечто на самом деле стоящее.

И обе дочери поняли, что она говорила о себе.

Лиза изобразила полную заинтересованность, но Карен со вздохом вернулась в спальню и села на кушетку. Рядом, на нижней полке кофейного столика, как всегда лежал альбом фотографий в кожаном переплете со снимками из раннего бруклинского периода их жизни. Белл не интересовалась ими и смотрела альбом не часто. Карен поглядела на альбом так, как будто видела его впервые в жизни.