Виктория Холт - Опороченная Лукреция

Затем он невнятно забормотал какие-то слова. Некоторые можно было разобрать.

– Я пришел взглянуть на детей, Ванноцца. На вас… и на детей… на Джованни… Джованни…

Слуги переглянулись. Кто-то прошептал:

– Его рассудок блуждает в прошлом.

Утром ему стало немного лучше. Он прослушал мессу и принял причастие.

Затем тихо прошептал:

– Я устал. Оставьте меня. Пожалуйста. Мне нужно отдохнуть.

Гоффредо и Корелла слышали, что Папа чувствует себя не так хорошо, как вчера, – но Чезаре ничего не сказали. Он провел бессонную ночь, и они не хотели волновать его.

В Ватикане атмосфера накалялась с каждым часом. Все ждали и не верили, что происходившее было явью.

Папа угасал прямо на глазах. Обычная оживленность покинула его; он выглядел старым и беспомощным.

Кто-то из слуг наклонился к его изголовью и спросил, желает ли он кого-нибудь видеть.

Он дотронулся до него своей пылающей жаром ладонью и пробормотал:

– Я болен, друзья мои. Я очень болен.

Из его глаз исчез их обычный веселый блеск. Теперь они были тусклыми и невыразительными.

Вечером у его постели собрались кардиналы.

– Его нужно подготовить к последнему помазанию, – решили они.

После свершения этого обряда Александр открыл глаза.

– Ну вот я и пришел к концу своего жизненного пути, – тихо сказал он. – Для меня не осталось ни одного открытого земного пути. Прощайте, друзья мои. Я отправляюсь в царство небесное.

Все, кто стоял у его постели, изумленно переглянулись. На лице человека, лежавшего перед ними, не было ни малейшего признака страха. Ему и вправду казалось, что на небесах, куда он собирался, его ждет такой же теплый прием, как и любой из ставших привычными за последние двенадцать лет. Словно это и не был Родриго Борджа, Папа Римский Александр Четвертый, наместник Христа на земле. Он не видел призраков тех людей, которых предал смерти. Перед его глазами сияли ворота Рая, настежь распахнутые для него.

Так умер Родриго Борджа.

Люди, молча стоявшие у постели, разом вздрогнули, когда вдруг распахнулась дверь и в комнату вошли солдаты во главе с доном Микелетто Кореллой.

– Мы пришли охранять Его Святейшество, – сказал Корелла.

Затем он повернулся к кардиналу-казначею и протянул вперед руку.

– Дайте мне ключи от папских подвалов.

– По чьему приказу? – нахмурился кардинал.

– По приказу герцога Романского.

В комнате наступила тишина. Папа больше не мог распоряжаться делами Ватикана. Сын Александра, этот тиран Чезаре, лежал при смерти. Людьми, которых потревожил Корелла, владела одна и та же мысль: кончилось кровавое правление семьи Борджа.

– Я не могу дать вам ключи, – ответил кардинал-казначей.

Корелла обнажил кинжал и приставил лезвие к горлу кардинала. Тот возвел глаза к потолку. Корелла засмеялся.

– Мой хозяин поправляется с каждым днем, – сказал он. – Дайте ключи, Ваше Высокопреосвященство, а не то отправитесь на небо вслед за Его Святейшеством.

Кардинал разжал пальцы, и ключи со звоном упали на пол. Корелла подобрал их. Затем направился к дверям, чтобы перепрятать сокровища Александра, пока толпа не ворвалась в Ватикан.

Чезаре лежал в постели и проклинал свою беспомощность.

Он знал, что слуги уже разграбили апартаменты его отца. Корелла успел перепрятать большую часть сокровищ, но кое-что досталось горожанам.

Во всем Риме не умолкали крики:

– Папа умер! Конец семье Борджа!

Бывшие синьоры городов, вошедших в герцогство Романья, посылали гонцов в Ватикан.

Чезаре не умер, но сейчас не смог бы даже защитить себя – сейчас, когда сила и здоровье были так нужны ему. Рим ждали большие перемены. Итальянцы готовились свергнуть тиранию Пасущегося Быка.

Чезаре стонал и думал о будущем.

– О мой отец, – шептал он, – вы оставили нас одинокими и беззащитными. Что мы будем делать без вас?

Будь он здоров, он бы ничего не боялся. Он привел бы в Рим свою армию. Тогда бы все увидели, что на место одного великана Борджа встал другой. Все трепетали бы перед ним. Но сейчас он мог только скрежетать зубами и проклинать свое бессилие.

В Меделане стояла чудесная погода; за весь август не выдалось ни одного дождливого дня.

Адриана и несколько служанок помогали Лукреции одеваться, когда вбежал карлик и радостно прокричал, что на виллу прибыл почетный гость – не кто иной, как сам кардинал Ипполит.

Лукреция вздохнула. Если Ипполит пожелает остаться, это не сможет не сказаться на интимной близости Меделаны и Остеллато, где сейчас работает Пьетро Бембо.

– Нужно предупредить Пьетро, – сказала Адриана.

– Не спешите. Может быть, мой деверь просто проезжал мимо и решил заглянуть.

– Будем надеяться, что Альфонсо не послал его шпионить за вами.

– Ладно, сейчас все узнаем, – сказала Лукреция. – Где мой головной убор? Пойду встречу его.

Но Ипполит уже стоял в дверях. Он не улыбался, и по выражению его лица Лукреция поняла, что произошло что-то ужасное.

– Ипполит! – воскликнула она и подбежала к нему. Обычных церемоний не последовало – он положил руки ей на плечи и внимательно посмотрел в глаза.

– Сестра моя, – запинаясь, произнес он, – я… у меня плохие новости.

– Альфонсо?.. – начала она. Он покачал головой.

– Умер ваш отец.

Она онемела от ужаса. Неужели это правда? Но как мог умереть человек, который всегда казался ей самым живым из всех живущих на земле людей? Она не верила – у нее не хватало духу смириться с этой бедой.

Ипполит взял ее за талию и подвел к креслу.

– Сядьте, – сказал он. Она подчинилась.

– Увы, – соболезнующим тоном продолжил он, – ваш отец был отнюдь не молодым человеком. Лукреция, дорогая моя, я понимаю, как велико ваше горе, но когда-нибудь это должно было случиться.

Она молчала. У нее такой вид, будто она впала в какое-то сонное оцепенение. Ее рассудок отказывался признавать то, что сказал Ипполит.

Он почувствовал, что должен продолжать говорить. Молчание терзало ее больше, чем любые слова.

– Он был в полном здравии, – продолжил он, – и ничто не предвещало его кончину. Все началось после того, как его и вашего брата пригласили на ужин, который давал кардинал Корнето. Это было десятого августа. Через два дня ему стало плохо. Он отчаянно боролся за свою жизнь и умер только под вечер восемнадцатого. Я помчался к вам, как только пришло сообщение о его смерти. Ах, Лукреция, я знаю, как вы любили друг друга. Что еще мне сказать, чтобы утешить вас?

Тогда она заговорила.

– Теперь уже ничто и никто не сможет утешить меня, – отрешенным голосом сказала она.

Она не смотрела на него.

Ипполит встал на колени, взял ее руку и поцеловал. Затем сказал, что он и его братья будут заботиться о ней. Она потеряла отца, но есть и другие, любящие ее. Она покачала головой и повернулась к нему.

– Если вы хотите успокоить меня, то, прошу вас, уйдите. Мне будет легче, если я останусь наедине со своим горем.

Ипполит сделал знак служанкам, и они вышли вместе с ним. Она закрыла лицо руками и зарыдала.

У нее дрожали руки, горло то и дело сдавливали спазмы, хотя слез уже не было.

– Умер, – шептала она. – Умер. Значит, мы остались одни. Как же мы сможем жить без вас?

Она всегда чувствовала его любовь и нежность. Знала, что в любую минуту найдет защиту у него. Да, он был уже не молод – так говорили о нем, – но она никогда не думала о его смерти. Может быть, подсознательно верила в его бессмертие. Сильный и добрый кардинал ее детства, могущественный Папа ее юности и ранней зрелости, приводивший в ужас многих и заставлявший всех пресмыкаться перед ним, – он любил ее так, как только один Борджа способен любить другого Борджа.

– Умер, – шептала она и не слышала своего шепота.

– Умер? – спрашивала она себя.

Этого не могло быть. Мир не мог быть таким жестоким.

– Почему меня не было рядом с ним? – шептала она. – Я бы сумела выходить его. Мне бы удалось его спасти. Но он умирал, а я развлекалась со своим любовником. Умирал – а я не знала об этом.

Вновь и вновь она вспоминала свою последнюю встречу с ним. Видела его глаза, чувствовала руки, обнимавшие ее. Тогда он долго держал ее в своих объятьях, как будто не хотел отпускать из той комнаты в ватиканском дворце, за окнами которого шел густой снег. Улицы были белыми от тех пушистых хлопьев, а у парадного выхода стояли лошади, нетерпеливо бившие копытами и ждавшие, когда закончится их затянувшееся прощание. Последнее прощание!

Вернется ли к ней ее прежняя жизнь?

Никто не мог утешить ее. Она никого не слушала, не спала и отказывалась от пищи. Лежала на полу в своей комнате и вспоминала прошлую жизнь. Ее золотистые волосы растрепались, на ней было все то же платье, в каком застал ее Ипполит.

Когда приехал Пьетро, служанки вздохнули с облегчением. Больше никто не мог бы утешить ее.

Он поднялся к ней и увидел ее неподвижно распростертой на полу.

Он опустился на колени и обнял ее за плечи.

– Я все знаю, – прошептал он. – И приехал, чтобы разделить твое горе.

Она даже не повернулась к нему.

– Это мое горе, – сказала она, – и больше ничье. Никто не сможет понять, что оно значит для меня.

– Дорогая Лукреция, твой безутешный вид разбивает мое сердце. Неужели ты не видишь, что я страдаю так же глубоко, как и ты?

Она покачала головой.

– Оставь меня, – сказала она. – Прошу тебя, оставь. Это все, что ты сможешь для меня сделать.

Он снова попытался утешить ее, но Лукреция его уже не слушала. Никто не мог понять глубины ее горя, как никто не понимал и глубины той любви, которую один Борджа питал к другому.

Через два дня в Меделану приехал Альфонсо.