– Да, – сказал он. – Звучит вполне разумно. Только дураки покидают их владения, когда Чезаре Борджа расширяет свои собственные.

Она взяла его за локоть и рассмеялась ему в лицо.

– Я вижу, твои добрые чувства к сестре не распространяются на брата.

– Брат, – сказал он, – это мое прямое дело.

– Верно, Франческо. А потому сестру предоставь мне.


Кортеж двигался медленно, с частыми остановками. Им оказывали пышные приемы, в их честь устраивали увеселительные зрелища. Когда Чезаре распрощался и поскакал обратно, Лукреция испытала чувство освобождения от прошлого – но не избавилась от страха перед будущим. Ипполит тоже с полдороги вернулся в Рим. Ему предстояло стать заложником от Феррары. Расставаясь с ним, Анджела держалась с подчеркнутым безразличием. А он и не замечал ее холодных взглядов. Мысли кардинала были заняты предстоявшей поездкой к берегам Тибра, где его ждали новые встречи с Санчей Арагонской.

Рядом с Лукрецией ехала Адриана Мила, с которой она в детстве проводила так много времени. Адриана исполняла обязанности прислуги, и Лукреция была благодарна ее заботливому присутствию – так же, как и обществу своих кузин, Анджелы и Джироламы Борджа, недавно вышедшей замуж за Фабия Орсини. Компания давних подруг отвлекала ее от грустных мыслей, придавала хоть какую-то уверенность в завтрашнем дне.

Затем настало время прощаться с Франческо Борджа, которому предстояло воспитывать маленького Родриго.

Она долго смотрела ему вслед и понимала, что порвалась еще одна нить, связывавшая ее с прошлым. Затем повернулась и дала команду двигаться дальше. Впереди их ждал прием у герцога и герцогини Урбинских.


Герцог и его супруга Элизабетта встречали Лукрецию у ворот города Губбия, расположенного на территории герцогства Урбино.

Элизабетта с трудом скрывала досаду. Ее супруг все-таки настоял на том, чтобы Лукреции Борджа был оказан почетный прием. Довод у него был один: Чезаре уже давно зарится на их обильные угодья и готов при первом же удобном случае начать военные действия. Следовательно, они не должны проявлять к нему враждебности, а должны встретить его сестру так же, как если бы их посетила женщина из самого аристократического рода Италии.

При таких обстоятельствах Элизабетта, состоявшая в постоянной переписке со своей невесткой, едва ли могла содействовать планам Изабеллы д'Эсте.

Сейчас она думала – уже в сотый, в тысячный раз – о тех несчастьях, которые в их жизнь принесли Борджа. Их беды начались с того, что Джованни Борджа возглавил армию Папы и призвал под свое командование супруга Элизабетты, Гвидобальдо Урбинского (слывшего, как и ее брат Франческо Гонзага, одним из величайших солдат Италии). Это Джованни отдавал войску такие некомпетентные, бессмысленные приказы, из-за которых французы наголову разбили папское войско, а Гвидобальдо был ранен, попал в плен и содержался в холодной и сырой темнице до тех пор, пока семья не заплатила за него огромный выкуп. Папе Борджа ничего не стоило выложить эти деньги, но он был занят – выторговывал условия мирного соглашения, исправлял ошибки своего бездарного сына.

Когда Гвидобальдо вернулся домой, он был уже не тем мужчиной, которого Элизабетта знала как своего супруга. Его стройная фигура оказалась искалеченной ревматизмом, он страдал от частых приступов подагры. В папскую армию его призвали цветущим молодым человеком, вернули – жалкие обломки. Передвигаясь, он еле волочил ноги, а случались дни, когда и вовсе не вставал с постели; его тело было сгорблено, желтовато-серое лицо покрывали многочисленные морщины.

Элизабетта горько переживала за него. Гвидобальдо смог простить семью Папы Борджа – по натуре он был слишком мягким человеком и не видел зла до тех пор, пока оно не обрушивалось на него. Сама Элизабетта никогда не простила бы их.


Гвидобальдо предоставил весь замок в распоряжение Лукреции, устроил для нее маскарады, балы и множество увлекательных зрелищ; он был обходителен и любезен. Однако Лукреция постоянно ощущала враждебность Элизабетты – а ведь именно с Элизабеттой ей предстояло продолжать путь в Феррару. И по настоянию Папы они должны были ехать вдвоем в одной повозке.

Александр хотел, чтобы его дочь как можно больше времени проводила в обществе Элизабетты и Изабеллы. Ей следовало изучать их привычки, манеру одеваться, жесты – не забывать, что обе дамы принадлежат к самому своенравному и аристократическому роду Италии.

«Когда я не буду видеть тебя, – сказал Александр, – меня сможет утешить только сознание того, что ты наслаждаешься компанией этих принцесс. Все делай, как они. Говори, как они. Ведь тебе, моя ненаглядная Лукреция, нужно стать такой же принцессой, как твои новые родственницы».

И вот, лежа в повозке бок о бок с Элизабеттой, Лукреция решила быть такой же чопорной и холодной, как ее спутница, – в результате чего последняя лишилась возможности смеяться над ней, чем намеревалась заняться в дороге. Герцогиня Урбинская была вынуждена признать, что молодая Борджа умела держаться с достоинством настоящей аристократки.

Тем не менее Элизабетта ничего не забыла. Эта девчонка воспитывалась при дворе Папы. Значит, слышала рассказы об импотенции Гвидобальдо, которого по милости святого отца так долго гноили во французской тюрьме. Наверняка слышала. Уж кто-кто, а Борджа никогда не прочь поиздеваться над беззащитным человеком. И Элизабетта не собирается прощать только потому, что их девчонка обладает достаточной воспитанностью и чувством собственного достоинства. Борджа всегда были коварными людьми – и чем очаровательней выглядит одна из них, тем больше зла может причинить.

Поэтому Элизабетта продолжала сохранять отчужденность, и Лукреция понимала, что ее спутница ждет, когда она допустит какой-нибудь промах.

Когда они прибыли в Пезаро, Элизабетта насторожилась. От нее не укрылось некоторое замешательство Лукреции. Вне всяких сомнений, та вспомнила месяцы, проведенные здесь с Джованни Сфорца, – ведь ее первый супруг был синьором этого города, пока Чезаре не завладел им.

А все подробности их скандального развода? Разве такое забывается?

Элизабетта небрежно заметила:

– Кажется, это место знакомо вам.

– Я бывала здесь. Элизабетта улыбнулась.

– Ах да, с вашим первым мужем. Но тогда вы были еще слишком молоды, не так ли? Вероятно, вы даже не воспринимали его как супруга. Да и брак оказался не настоящим. Консумации-то не было.

Лукреция смотрела на дорогу. Ее щеки слегка покраснели.

– Правда, когда Джованни гостил при дворе моей невестки, он поклялся, что брак был полностью совершен, – продолжила Элизабетта. – Бедный Джованни! Потерять так много… свои земли… супругу… даже свою мужскую репутацию. Право, мне жаль его.

Лукреция снова промолчала – она тоже жалела Джованни.

– Вне всяких сомнений, здешние жители всегда будут помнить об этом, – добавила Элизабетта. – У них долгая память. Они никогда не забудут тот день, когда вы приехали сюда как невеста синьора Пезаро. И вот… вот вы приезжаете к ним невестой совсем другого человека, хотя их господин – замечу, бывший – все еще жив и даже утверждает, что все еще является вашим супругом!

– Не понимаю, как это возможно, если состоялся развод, – сказала Лукреция.

– На основании неконсумации! Но если консумация все-таки была, то основание для развода исчезает и… если нет причины, то какой может быть развод? Не знаю, не знаю. Вероятно, ваш отец, который так умудрен в подобных вопросах, мог бы кое-что объяснить нам… Ах, да взгляните же вы! Эти люди горят желанием посмотреть на вас. По-моему, вы должны показаться им.

И Лукреция, надеявшаяся миновать Пезаро незамеченной, была вынуждена выйти из повозки и дальше ехать верхом, на виду у толпившихся горожан.

Впрочем, Элизабетту снова постигло разочарование. Городом сейчас правил Рамиро де Лорка, которого Чезаре оставил своим наместником. Этот испанец превосходно знал о том, какие чувства его хозяин питал к Лукреции, а потому решил устроить ей прием, достойный самых прославленных людей Италии. И Рамиро мог рассчитывать на добросовестность жителей Пезаро, обещавших содействовать его планам, – он был слишком известен своей жестокостью, чтобы они смели поступить иначе.

И вот, сказался ли тут страх перед Рамиро или их в самом деле очаровала стройная златоволосая женщина, ехавшая впереди кортежа, но всюду ее провожали дружные несмолкающие крики:

– Герцогиня! Да здравствует герцогиня Феррарская! Да здравствует Лукреция Борджа!..


Ферранте был в восторге от Лукреции. В своих письмах он так превозносил ее, что Изабелла не только сердилась, но и страдала от ревности.

«Дорогая сестра, вчера я вместе с ней открывал бал. Никогда еще не видел ее такой прекрасной. Волосы – чудо, лучше любого золота. Она моет их каждый день, но вчера они казались особенно пышными и яркими. На ней было черное бархатное платье, очень шедшее ее стройной фигуре, а на голове – небольшая золотая шапочка, сливавшаяся с цветом превосходно завитых локонов; на лбу сверкал огромный бриллиант. Ее карлики – презабавнейшие создания. Весь вечер они веселили нас своими уморительными выходками, но при этом не забывали и привлекать всеобщее внимание к красоте их госпожи – уже тем, что носили костюмы, сочетающиеся с ее нарядом, и все время подражали ее жестам и манере говорить. Порой они позволяли себе довольно непристойные шутки – даже о самой Лукреции! Но, кажется, никто не обиделся. Римские нравы очень отличаются от наших, мантуанских и феррарских. Воображаю, что бы ты сказала, дорогая сестра, если бы очутилась в этой танцевальной зале, посреди этих карликов, которые всюду следовали бы за тобой и осыпали своими неприличными словечками! Вот Лукреция – другое дело. Она их воспринимает с высочайшим чувством юмора. Впрочем, хорошее настроение вообще не покидает ее с тех пор, как мы выехали из Пезаро».

Прочитав это письмо, Изабелла пришла в ярость.