На следующий день Изабелла собрала у себя всех своих самых знатных друзей, среди которых не было только герцога Гонзага, и после довольно долгих разговоров о литературе и политике объявила, что присутствующий здесь Джованни Сфорца, имевший опыт близкого общения с семьей одного из наиболее могущественных людей Италии, сможет сказать им, насколько правдивы слухи о распутности Папы и его детей.

И Джованни начал отвечать на вопросы Изабеллы.

С Лукрецией его вынудили развестись! Почему? Да потому что Его Святейшество терпеть не мог супруга своей дочери, с которой состоял в порочной близости. Брак не был свершен? Ложь! Наглая ложь! Консумация их супружества была полной и многократной. И эта невинная златокудрая Лукреция, что посмела встать перед собранием важных духовных лиц и поклясться в своей целомудренности, на самом деле оказалась беременной. Но ребенок был не его.

В покоях мантуанского замка гремели раскаты хохота. Отзвуки старых скандалов вдруг получили новую силу, и Джованни почувствовал, что в какой-то мере это льстило его самолюбию. Он не мог воевать с Чезаре на поле боя – но мог сражаться с ним при помощи языка.

Лукреция почти все время проводила у колыбельки своего сына. Он помогал ей переносить горе, но она всякий раз плакала, когда замечала в нем черты Альфонсо и думала о том, что маленький Родриго больше никогда не увидит своего отца.

Служанки уже отказались от попыток утешить ее; они жалели, что их госпожу разлучили с мадонной Санчей. У той было свое несчастье – но все-таки эти две дамы умели находить общий язык.

И вот однажды в покои Лукреции вбежал запыхавшийся паж. Он торопился сообщить, что к замку приближаются солдаты.

Она убрала с лица волосы, поправила платье и подошла к окну.

Ее глазам предстало великолепное зрелище. Солдаты шли в ярких мундирах, со сверкающими на солнце знаками отличия. Они двигались безукоризненно ровными рядами и пели бодрую походную песню. Впереди развевались желтые и красные знамена. В какой-то момент песня стихла; герольды на своих серебряных трубах громко заиграли триумфальный марш.

А затем она увидела его. Он ехал во главе всех колонн – кондотьер в своем ослепительно роскошном наряде, – и ее сердце учащенно забилось от гордости за него. Впервые за последние шесть недель Лукреция улыбнулась.

Она поспешила вниз – встречать брата.

Он спрыгнул с коня, передал поводья одному из своих многочисленных слуг. Потом подбежал к ней, подхватил на руки и расхохотался.

Несколько мгновений она разглядывала его. Наконец обняла и воскликнула:

– Чезаре… ах, Чезаре!

Но тут же вспомнила апартаменты в резиденции Борджа – и обмякшее тело Альфонсо, лежащее поперек кровати.

– Зачем ты здесь? – помрачнев, спросила она.

– Странный вопрос, сестренка! Мог ли я проходить всего в нескольких милях от твоей крепости и не поддаться такому неодолимому искушению, как встреча с тобой?

– Я не ждала тебя.

Он поставил ее на ноги и с улыбкой сказал:

– Я проголодался. Мы все проголодались. Ты накормишь нас?

Она подозвала карлика, который стоял неподалеку и с удивлением наблюдал за ними.

– Ступай на кухню и скажи – пусть приготовят все, что есть. Видимо, нам придется накормить целую армию.

Карлик побежал в замок. Чезаре повернулся к своему ординарцу и приказал найти в городе подходящие помещения для постоя. Точнее – для ночлега, потому что завтра утром они снова отправятся в путь.

Когда ординарец ушел, он попросил провести его в ту комнату, где она проводит наибольшую часть времени. Они поднялись в ее покои и встали у окна, разглядывая гористые окрестности замка Непи.

– Как ваши военные успехи? – спросила она Чезаре.

– Все идет по плану, – ответил он. – Скоро у меня будет собственное королевство.

– Вот видишь. Разве я не говорила, что твои желания когда-нибудь сбудутся?

– Говорила, сестренка.

– Я ведь до сих пор помню, как ты бранил свою кардинальскую мантию.

– О, все эти жизненные неурядицы когда-нибудь проходят, – с жаром проговорил он. – Когда мы стоим лицом к лицу с ними, они кажутся громадными, непреодолимыми препятствиями, – а издалека выглядят всего лишь незначительными помехами на нашем пути. Вон гора Витебро – посмотри на нее! Сейчас ее можно принять за какой-то туманный мираж… А подойди поближе, встань под отвесными склонами – это будет совсем другое дело!

Она улыбнулась. Он взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.

– Так будет и с тобой, сестренка.

Она покачала головой и отвела взгляд от его глаз. На какое-то мгновение в них вспыхнула злость.

– Неужели тебе еще не надоело лить слезы? – с досадой спросил он. – Лукреция, ты ведешь себя неразумно.

– Я любила своего супруга, – ответила она. – Ты не любишь свою жену и поэтому не можешь понять, почему я так переживаю его смерть.

Он вдруг рассмеялся.

– Прежде чем я тебя покину, – сказал он, – ты станешь такой же веселой, как и прежде.

– Я слышала, ты собираешься провести здесь всего одну ночь.

– Это ничего не значит. Все равно до моего отъезда ты перестанешь думать о своем супруге. Прекрати думать о нем, Лукреция. Прекрати сейчас же.

Она отвернулась.

– Чезаре, – сказала она, – тебе меня не понять. Он сменил тему.

– Я прикажу подать ужин прямо сюда… в эту комнату призраков. Мы будем ужинать вдвоем – ты и я. Что ты на это скажешь?

– Все лучше, чем сидеть за столом с твоими слугами. Он принялся ходить из угла в угол.

– Не такой я представлял себе нашу встречу… мне-то казалось – ты обрадуешься… споешь что-нибудь для меня и моих подчиненных… подаришь нам веселый, счастливый вечер, о котором мы вспоминали бы, идя на бой с врагами!

– Чезаре, для веселья у меня нет никакого настроения. Тогда он подошел к ней и взял за плечи.

– И все-таки, клянусь, до моего отъезда твое настроение изменится.

Лукреция стояла, не отворачивая лица от брата. Она думала: прежде я испугалась бы его в таком состоянии духа; теперь мне уже все равно. Умер Альфонсо, мой супруг и любовник. А если он умер, то мне нет никакого дела до того, что случится со мной.


В комнате накрыли небольшой стол. Для Чезаре поставили серебряные блюда, для Лукреции – глиняные. Чезаре нахмурился и позвал слугу.

– Это что такое? Почему из этого должна есть твоя госпожа?

Слуга задрожал от страха.

– Если так угодно благородному господину, мадонна Лукреция желает в знак ее вдовства питаться из глиняной посуды.

– Безобразие, – сказал Чезаре. Лукреция обратилась к слуге.

– Оставь эти блюда. Пока не кончится траур по моему супругу, я буду есть только с глиняной посуды.

– Дорогая сестра, ты не будешь есть с глиняной посуды, покуда с тобой за столом сижу я.

– Чезаре, я вдова. Мне положено соблюдать траурные обычаи.

– Эти обычаи положено соблюдать, когда существуют причины для траура, – сказал Чезаре.

Он снова позвал слугу.

– Еще один серебряный прибор, – с улыбкой скомандовал он.

И на столе появилось еще одно серебряное блюдо.

Какая разница? – подумала Лукреция. Теперь уже ничего не имело значения. Разве траурные обычаи могли вернуть Альфонсо? Разве ему станет хуже, если она поест с серебряной посуды?

К ужину Лукреция почти не притронулась.

– Не удивительно, что ты так похудела, – сказал Чезаре. – Увы, у меня не будет ни одного доброго известия для нашего отца.

– Прошу тебя, не расстраивай его рассказами о моем плохом самочувствии.

– А я прошу тебя воспрянуть духом! Подумай о своем здоровье! Сколько можно раскисать в этом унылом месте?

– Для меня оно не хуже, чем любое другое.

– Лукреция, оставь свой бесполезный траур. Этот парень умер. Его уже не вернуть. Понимаешь – не вернуть! Поэтому я требую, чтобы ты поела. Ну, давай… у вас здесь превосходные повара. Я приказываю тебе – ешь! Учти, я буду настаивать до тех пор, пока ты не научишься послушанию.

– Я уже вышла из того возраста, когда меня кормили с ложечки, – сказала она.

И подумала: Господи, как давно это было! Она даже испугалась – будто призрак убитого Джованни вдруг появился в этой комнате и встал у стола, рядом с призраком Альфонсо.

Но если их тени и впрямь потревожили ее, Чезаре ничуть не обеспокоился. Он убил ее супруга и их брата – и не испытывал ни малейших угрызений совести. Когда Чезаре было необходимо избавиться от людей, он от них избавлялся. А когда они исчезали – переставал о них думать.

– Тогда представим, что ты в детской, – сказал он. Она посмотрела ему в глаза.

– Тогда здесь был бы Джованни.

– Бывали счастливые дни, – возразил он, – когда за столом сидели только ты и я. Давай вообразим, что сейчас – один из таких дней.

– Я не могу! – неожиданно закричала она. – Не могу! Когда я думаю о детской, то все равно вспоминаю Джованни, – так же, как все остальное время вспоминаю Альфонсо!

– Лукреция, ты ведешь себя, как какая-то истеричка. А это вовсе не то, что мне требуется от тебя. Давай, Лукреция, будешь моей нежной сестрой. Я здесь – я, Чезаре. Я спешил к тебе с одной-единственной целью – заставить тебя забыть о твоем трауре. И сейчас… ты начнешь с того, что будешь есть ужин и пить со мной вино. Ну же, Лукреция, стань снова моей нежной и любящей сестренкой.

Внезапно он улыбнулся, заговорил о ее прежней любви к нему, и она ненадолго забыла о том, что его руки были обагрены кровью Альфонсо, – а потом удивилась тому, что могла забыть об этом.

Под его пристальным взглядом Лукреция принялась за еду. Кое-как ей удалось запихнуть в рот и проглотить содержимое серебряного блюда.

Он наполнил кубки вином и поднял один из них.

– За тебя, моя любовь! За твое будущее! Пусть оно будет счастливым и славным.

– И за тебя, брат.

– Итак, за наше с тобой будущее – ведь оно у нас одно на двоих.