Мысли.

Они никуда не уходили. Они вернулись вновь, но уже не радужные, а с оттенком отчаяния и беспросветной тоски. С печатью "безвозвратно утеряно". Так ни во что и не воплотившись.

Слишком хорошо, чтобы не быть реальностью.

Дымка разорвалась внезапно -- Оливия подумала о том, что могло бы быть, если бы он любил ее, если бы они были вместе и беззвучные слезы подступили к горлу, чтобы задушить ее вместе с ее отчаянием, с которым она не в состоянии была справиться.

Был только один способ -- опий. Еще и еще, пока не наступит переворот восприятия.

x x x

Стук в дверь.

Еще стук. Настороженное шуршание чьей-то тени.

Глазами ребенка на нее смотрели звезды, кружа желания бесшумной поземкой осенних листьев.

Стук в окно -- одинокий стук дождя о мокрый подоконник.

Деревья у подъезда обнаженные, согбенные стыдом и старостью, высыхающие и жаждущие юности.

Она чувствовала ветки, пронзающие ее деревенеющее тело, ощущая себя неким атрибутом древнего культа друидов.

Понять всем сердцем холодную отчужденность природы, жестокую враждебность деревьев.

Зачем жить, думала она, если любовь избегает ее. Зачем думать, если мысли -- только о нем, уходящем, зачем страдать, если он все равно сделает так, как захочет.

Это был первый раз, когда наркотик не помог забыться, не вылечил боли.

Чтобы позвонить Дэвиду, надо было подождать еще хотя бы день, надо было чем-то забить, как-то усыпить еще живую часть своего мозга, заставляющего ныть плачущее сердце.

Потом, дальше...

А сейчас -- уснуть, выбросить из себя зрительные картины реального мира и погрузиться в шипящую бездну дождя внутри своей заржавленной памяти.

Она закрыла глаза.

На фоне истерического безмолвия перед ее взглядом вставали смутные образы, создающие настроение. Ей было не передать словами даже самой себе то тонкое и поэтичное отчуждение, ту хрупкую ностальгию и до одури упоительную и болезненную грусть, которые, все нарастая, заполняли постепенно все ее существо.

Мягкие облики света.

Отблески уличных фонарей, пылью оседающие на ее прикрытые веки -тысячелетняя сказка о давно и безвозвратно утерянных надеждах вдруг ожить человеком.

Закрой глаза, без конца повторяла она себе, закроем глаза... Только не думать, только не видеть... ничего, никогда...

Темнота, пронизанная ледяными иглами мягкого света в объятиях туманных призраков была ужасно и невыносимо до тошноты удушающа.

Ей не хватало дыхания, еще снаружи растворяющегося в блеклых отблесках ядовитых фонарей сквозь закрытые глаза.

Мысли летели вперед не останавливаясь, сухими листьями уносимые ветром, смываемые каплями дождя.

А потом все вдруг разлеталось, забывалось...

"Я схожу постепенно с ума"--думала Оливия --"но когда я вернусь, все будет совсем по-другому... не так отчужденно-забвенно..."

И темнота душила, горько душила тлетворным дыханием юности и минуту назад свежей и такой дьявольски живой плоти...

Когда же она открыла глаза, все вдруг изменилось -- внезапно осень кончилась, темноту смыло и в образовавшейся стерильной пустоте невыносимо холодным показалось ей вдруг ее чувство боли внутри ее полусожженной слезами души, мучительно исколотой ледяными искрами света...

За окном шел снег...

x x x

-- Я слушаю.-- это был голос Альберта Стэйтона. Что ж, подумала Оливия, тем хуже для него.

-- Я хотела бы поговорить с лордом Стэйтоном, если вас это не затруднит.-- произнесла она голосом, который было бы трудно ему не узнать. Он узнал.

-- Как ему о вас сказать, пожалуйста? -- даже по телефону было слышно, как изменились его интонации.

-- Оливия Арнгейм.

-- Ах, это вы, мисс! -- он презрительно хмыкнул,-- странно, что я вас не узнал, воспоминания о вашем посещении до сих пор меня преследуют.

Оливия молчала.

-- Надеюсь,-- добавил он, воспользовавшись паузой,-- вы не желаете нанести нам визит?

-- Я хотела бы поговорить с лордом Стэйтоном.-- ответила Оливия и добавила нежно с ноткой бархатной ядовитости,-- если вас это не затруднит.

-- Одну минуту.

Она знала, что ее голос, даже по телефону, производит всегда должное впечатление. Тон Альберта это в очередной раз подтверждал, и эти его два слова открыли ей на многое глаза в нынешнем отношении к ней этого классического голубоглазого блондина с холодной кровью, и она внезапно поняла, о чем сейчас будет говорить с дядей.

-- Здравствуй, Оливия,-- услышала она минуту спустя в трубке голос лорда Стэйтона,-- Рад слышать твой голос. Как твои дела?

-- Спасибо большое, все в порядке,-- ответила она тоном человека, который только что осознал, что для него все кончено, жизнь пуста и все перспективы закрыты.

-- Оливия, ты действительно так думаешь?

-- Да.-- это было почти сквозь слезы,-- просто я хотела с вами поговорить...

-- О чем? Я могу что-нибудь для тебя сделать?

Она выдержала паузу, будто колеблясь, будто стараясь перебороть смущение.

-- Мистер Стэйтон, я, право, не знаю, прилично ли мне говорить об этом, но... Но вы -- единственный человек, с кем я могу откровенно говорить... Сэр, поймите меня правильно...

-- О чем это ты, Оливия?! -- мистер Стэйтон был больше удивлен, чем расстроен,-- ты можешь говорить обо всем, что тебя тревожит, и я и Николь, если это возможно, постараемся помочь тебе решить эти проблемы! О каком "не прилично" может идти речь! Ты должна в полной мере считать себя членом нашей семьи...

-- Большое спасибо, сэр...

Создавалось полное впечатление, что она произносит все это сквозь слезы, мешающие ей говорить.

-- Так что, Оливия,-- закончил мистер Стэйтон,-- приезжай к нам сегодня обедать -- не забудь, что Николь тебя давно уже приглашает -- а заодно у нас будет достаточно времени на разговоры...

-- Право, сэр...

-- Да-да. Тем более, что если ты хочешь, ты можешь остаться у нас на недельку-другую. Нельзя же тебе теперь на месяцы запираться в доме с такой давящей атмосферой...

Наступила пауза.

Оливия помнила еще и слова ее матери об общеизвестной тактичности мистера Стэйтона, хотя мысли, облекаемые им в, порой неудачную, форму, были большей частью альтруистичны и трогательно-благородны.

Паузу прервал мистер Стэйтон:

-- Прости, дорогая, ради бога, если я сказал что-то не то,-- произнес он,-- но я не хотел тебя обидеть...

-- Право, не стоит беспокоиться, сэр,-- отозвалась Оливия подавленно,-спасибо, я очень тронута вашей заботой. Я непременно воспользуюсь вашим приглашением.

-- Вот и прекрасно,-- его тон вновь приобрел свою обычную оптимистичную уверенность,-- В таком случае -- до вечера. Мы ждем тебя около четырех.

"Альберт Стэйтон? -- думала Оливия, стоя перед зеркалом в одном из своих самых элегантных платьев и прикидывая, что бы ей надеть этим вечером, чтобы произвести должное впечатление не только на мистера и миссис Стэйтон,-- Голубоглазый юноша с колючими и недалекими словами... Как знать, может быть его слишком правильные притязания и слишком трогательная язвительная холодность и излечат меня от этой детской любовной ностальгии?..."

Сейчас, когда ее душа была чиста от опия и абстиненция еще не давала о себе знать, ее мысли казались Оливии на редкость здравыми и лишенными всяческих предрассудков. Жизнь представлялась ей совокупностью побед и поражений, а счастье -- всего лишь отсутствием подростковых комплексов. В конце концов, знала она, главное -- чтобы Альберт вышел к ужину; остальное -- лишь дело техники.

"Но надолго ли хватит этой болезненной здравости рассудка?.."-- вдруг обреченно подумала Оливия и щемящая тоска застлала глаза внезапной пеленой слез...

x x x

-- Мэри! Подавай, душенька, десерт.-- сказала госпожа Стэйтон, обращаясь к служанке.

Ванильное мороженое с фисташками, воздушный пирог из яблок со взбитыми сливками, дорогие южные фрукты -- десерт, как и сам обед, своей вкусностью и ценой в полной мере олицетворял благообразие и достаток новоявленной светской семьи, ровно как и не слишком изощренную фантазию миссис Стэйтон, аристократки "новой волны", сумевшей в свое время очень хорошо выйти замуж.

Оливия старалась исправно играть изначально задуманную ей роль убитой горем примерной родственницы, безмерно благодарной своим добрым дяде и тете, которые, словно родную дочь, принимают ее в кругу своей семьи, но, как положено истинной леди, не выпячивающей чрезмерно свою благодарность по этому поводу. Однако к чести повара миссис Стэйтон следовало заметить, что после уличных забегаловок и ресторанов сомнительного пошиба, в которых в последнее время проходило большинство пиршеств Оливии, этот обед воспринимался ей словно в добрые старые времена дома, когда была еще жива ее мать и отец и их старые слуги были еще так искренне довольны благополучием, царящим в доме.

Оливия просто мило улыбалась.

-- Дорогая, я надеюсь, вы не имеете ничего против яблочных пирогов? -несколько заискивающе улыбаясь осведомилась миссис Стэйтон,-- попробуйте обязательно -- не пожалеете... Эрик, право, наша новая повариха очень хороша.

-- Да, в наш век несбывшихся надежд нам остается только предаваться чревоугодию.-- заметил мистер Стэйтон,-- не правда ли, Оливия?

Она усмехнулась:

-- Да, вы правы. Надо же чем-то себя радовать в этой жизни...

-- Дорогая, я надеюсь, что хоть этих-то радостей вы не лишаетесь,-участливо заметила миссис Стэйтон,-- Ведь я слыхала, что графиня (да будет пухом ей земля) придерживалась скромных порядков и штат прислуги был небольшой. Теперь ведь все осталось как прежде, не правда ли, дорогая?

Оливия сделала вид, что эти слова заставили ее подавить проступившие горькие и наболевшие воспоминания.

-- Нет, но...-- она улыбнулась, будто совладав со своими чувствами,-но я ведь с детства привыкла так жить, для меня в этом лишь уют и удобство... Тем более, что наша старая прислуга -- очень хорошие, любящие нас люди, и я не вижу причины рассчитать их, или нанять еще кого-то "более современного".