– Так вы зовете его «Амелиус», – сказал он. – Я нахожу это дурным признаком. А давно ли, скажите, пожалуйста, разыгрывает он роль школьного учителя ради вашей милости? Вы не понимаете? Прекрасно, вы не первая жительница Великобритании, не понимающая английского языка. Я объяснюсь толковее. Когда я в последний раз видел Амелиуса, вы учили свои уроки в приюте. Какой дурной ветер принес вас сюда, мисс? Амелиус приезжал за вами, или вы пришли сюда по собственному желанию, не дожидаясь приглашения? – Он говорил отрывисто, но не сердито.

Печальное хорошенькое личико Салли молило о пощаде и, как он сознавал с полным презрением к самому себе, молило не напрасно. – Если я предположу, что вы бежали из приюта, предположение мое будет справедливо? – заключил он.

Она отвечала с полной откровенностью:

– Не осуждайте Амелиуса, я убежала оттуда, я не могла жить без него.

– Вы так молоды, что не знаете, как вы можете жить, пока не изведали этого на опыте. А как поступили при этом в приюте? Послали они за вами, чтоб вернуть вас туда?

– Они не взяли бы меня назад, они прислали только мои вещи.

– А, таковы там правила. Теперь я начинаю понимать, чем все это должно было кончиться. Амелиус дал вам место в доме.

Она гордо посмотрела на него.

– Он дал мне комнату, – сказала она.

Следующий вопрос его был повторением вопроса, заданного им Регине в Париже. Разница была только в ответе.

– Вы любите Амелиуса?

– Я готова умереть ради него.

До сих пор Руфус говорил стоя, теперь он взял стул.

– Если б Амелиус не был воспитан в Тадморе, я взял бы свою шляпу и пожелал вам доброго утра. Но при настоящем положении дел, несколько слов могут быть кстати. Ваше учение здесь согласуется с вашими желаниями, мисс. Вы стали совсем другой девушкой после того как я видел вас.

Она удивила его, выслушав молча это замечание. Лицо ее побледнело. Она с горечью вздохнула. Вид ее смутил Руфуса: он решился сделать о ней свое заключение лишь после того, как узнает больше.

– Вы сейчас сказали, что готовы умереть ради Амелиуса, – продолжал он, внимательно наблюдая за ней. – Это просто женская манера выражать свои чувства. Любите ли вы его настолько, чтоб оставить его, когда вы убедитесь, что эта разлука принесет ему пользу?

Она порывисто отошла от стола и приблизилась к окну. Повернувшись к Руфусу спиной, она заговорила:

– Я приношу ему бесчестье? – спросила она едва слышно. – Я уже этого боялась.

Как он ни любил Амелиуса, его природная доброта могла бы заставить его промолчать на это. Однако он уклонился от прямого ответа.

– Вы помните жизнь, которую вели до встречи с ним?

Вот все, что он сказал.

Грустные голубые глаза смотрели на него с неподдельной скорбью, тихий, нежный голос отвечал: «Да». Но этот взор и это слово в один момент рассеяли сомнения Руфуса.

– Не подумайте, что я говорю это в укор, дитя. Я знаю, что в том не было вашей вины, я знаю, что вас следует жалеть, а не порицать.

Она повернула к нему свое лицо, бледное, спокойное, покорное. «Жалеть, а не порицать, – повторила она. – Следовательно, меня можно простить?»

Его великодушная натура не позволила ему ответить ей, наступило молчание.

– Вы сказали правду, – продолжала она, – что я сделалась другой девушкой после того, как вы меня видели. Да, я стала другой. Я думаю о вещах, о которых прежде никогда не думала, произошла перемена, но я не знаю, как это случилось. О, душа моя жаждет сделаться хорошей! Я бы желала заслужить то, что сделал для меня Амелиус. Вы отняли у меня книгу, мне дал ее Амелиус, мы каждый день читаем ее. Если б Христос был теперь на земле, он не простил бы меня?

– Нет, моя милая, так думать не надо.

– И если я, пока живу, буду стараться вести хорошую жизнь и буду молить Бога, чтоб он взял меня на небо, могу я быть услышана?

– Вы будете услышаны, дитя мое, в этом нет сомнения. Но вы живете в свете, а свет установил свои законы. Их вы не найдете в этой книге. В их основе лежит родовая гордость и обычай прикрываться благотворительными чувствами. Вас будут жалеть, оказывать вам благодеяния, одним словом, сделают для вас многое, но не примут вас в свою среду.

У нее был готов ответ.

– Амелиус принял же меня.

– Амелиус принял вас, – согласился Руфус. – Но он забыл одно: свести счеты. Это, как видно, должен сделать я. Посмотрите сюда, дитя мое. Признаюсь, я сомневался в вас, когда вошел в эту комнату, очень о том сожалею и прошу у вас прощения. Я верю, что вы хорошая девушка, я, может быть, не сумел бы ответить, если б меня спросили, на чем я основываюсь, но я верю, что это так. Я был бы рад, если б не было надобности говорить более, но это нужно, ни я, ни вы не можете избежать этого. Общественное мнение не будет так деликатно обходиться с вами, как я, общественное мнение очень дурно отнесется к вам и так же дурно к Амелиусу. Живя здесь с ним – этого нельзя скрыть, – вы невинным образом становитесь малому поперек дороги, портите ему карьеру. Я не знаю, поняли ли вы меня.

Она снова отвернулась от него и стала смотреть в окно.

– Я поняла вас, – отвечала она. – Когда Амелиус меня встретил, он плохо сделал, взяв меня оттуда. Он должен был оставить меня там, где я была.

– Позвольте! Это совершенно не совпадает с моим мнением. Есть выход всему, и если вы захотите довериться мне, я найду выход для вас.

Она не обращала внимания на то, что он говорил, ее первые слова показывали, что она следила за нитью своих мыслей.

– Я стою ему поперек дороги, порчу карьеру, – пробормотала она. – Вы полагаете, что он может жениться?

Руфус ответил утвердительно.

– Может случиться.

– И его друзья будут приходить к нему, – продолжала она, отвернувшись, и голос ее прозвучал глухо. – Никто теперь не посещает его. Вы видите, я поняла вас. Когда должна я уйти отсюда? Я уйду лучше не простясь, не правда ли? А то это огорчит его. Я могу тихонько скрыться из дома.

Руфус почувствовал неловкость. Он приготовился к слезам, а не к тихой покорности. После минутной нерешительности он приблизился к окну. Она не обернулась к нему, она смотрела прямо перед собою, ее свежее, молодое личико сильно изменилось, оно было бледно и сурово. Он ласково заговорил с ней, советовал ей прежде подумать о том, что он сказал, и не делать ничего слишком поспешно. Она знает отель, в котором он всегда останавливался в Лондоне, и может написать ему туда. Если она решится начать новую жизнь в другой стране, он к ее услугам. Он возьмет ей билет на тот же пароход, на котором отправится сам в Америку. В его лета и будучи хорошо известным во всей округе, их приезд не вызовет никакого скандала. Он найдет ей почтенное и выгодное занятие, какое может взять на себя молодая девушка. «Я буду вам добрым отцом, мое бедное дитя, – сказал он. – Не думайте, что вы будете одинокой, без друзей, если вы оставите Амелиуса. Я позабочусь о вас. Вы будете окружены хорошими людьми и будете пользоваться невинными удовольствиями в вашей новой жизни».

Она поблагодарила его с той же мрачной покорностью.

– Что скажут хорошие люди, когда узнают, кто я? – спросила она.

– Им нет никакой надобности знать это, и они ничего не узнают.

– Опять приходим к тому же – вы должны будете обманывать честных людей или не будете в состоянии ничего сделать для меня. Лучше бы сделал Амелиус, оставив меня там, где я была. Там я не бесчестила никого, не была никому в тягость. Холод, голод и дурное обращение могут быть иногда милосердными друзьями, если б я была им предоставлена до сих пор, они привели бы к успокоению. – Она повернулась к Руфусу прежде, чем он успел сказать ей что-нибудь. – Я не неблагодарна, сэр, я подумаю о том, что вы сказали, и я сделаю все, что может сделать бедное, глупое создание, чтоб быть достойной вашего участия. – Она подняла руки и схватилась за голову с выражением страдания. – У меня такая странная, глухая боль здесь, – сказала она, – которая напоминает мне мою прежнюю жизнь, когда меня били по голове. Могу я пойти немного полежать?

Руфус взял ее руку и молча пожал. Она оглянулась на него, когда отворила дверь своей комнаты.

– Не огорчайте Амелиуса, – проговорила она, – я могу перенести все, кроме этого.

Оставшись один, Руфус стал в волнении ходить взад и вперед по комнате.

– Я обязан был сделать это, – думал он, – и должен быть доволен собою. Но я недоволен. Свет жесток к женщинам, и законы приличий дурное к тому основание.

Дверь из залы вдруг быстро распахнулась. Амелиус вошел в комнату. Он был расстроен и рассержен и не хотел пожать руки, протянутой ему Руфусом.

– Что такое я слышал от Тофа? Вы вошли силой сюда, когда здесь была Салли? Есть границы вольностям, которые можно позволить себе в доме друга.

– Это справедливо, – отвечал Руфус спокойно. – Но если человек не позволял себе никаких вольностей, то о чем же говорить. Салли была в приюте, когда я видел вас в последний раз, и никто не сказал мне, что я могу встретить ее в этой комнате.

– Вы могли оставить комнату, найдя ее здесь. Но вы говорили с нею. Если вы сказали ей что-нибудь о Регине…

– Я ничего не говорил о мисс Регине. Вы очень горячего характера, Амелиус. Подождите минуту и остыньте.

– Какое вам дело до моего характера! Я хочу знать, что вы говорили с Салли. Постойте! Я спрошу саму Салли. – Он перешел через всю комнату и постучался в дверь.

– Пойдите сюда, моя милая, мне нужно поговорить с вами.

Ему был дан тихий ответ через дверь.

– У меня сильно болит голова, Амелиус. Дайте мне немного отдохнуть.

Он вернулся к Руфусу и стал говорить тише. Но его глаза сверкали, он сердился больше прежнего.

– Вы бы лучше ушли, – сказал он. – Я догадываюсь, как вы с ней говорили, я знаю, что это за головная боль. На человека, который огорчает это бедное, преданное создание, я смотрю как на своего врага. Плюю я на все эти светские приличия, которым придают значение люди, подобные вам. Никогда более нежное, доброе создание не существовало в мире. Ее счастье для меня так дорого, что я не могу выразить этого никакими словами. Она для меня священна! И я это доказал, я только что пришел от женщины, которая берется научить ее зарабатывать свой хлеб честным трудом. Ни малейшей тени не пало бы на нее. Если вы или кто-либо подобный вам, думает, что я соглашусь бросить ее на произвол судьбы или заключить в тюрьму под именем приюта, тот не знает моей натуры и моих принципов.