Уилки Коллинз - Опавшие листья

– Пойдемте по боковой дорожке, – сказала она, – здесь очень пустынно в это время дня. Вы изумлены. Рассчитывая на вашу доброту, я надеюсь, что вы простите мне мой поступок при нашей последней встрече. Может быть, я заслуживаю извинения, так как я сильно расстроена. А вы, может быть, в состоянии облегчить и успокоить мою душу. Вам, вероятно, известно, что я помолвлена?

Руфус взглянул на нее с выражением внезапного сочувствия.

– Речь идет об Амелиусе? – спросил он.

Она едва слышно отвечала: «Да».

Руфус остановил на ней пристальный взор.

– Я не хочу сказать что-либо резкое, – объяснил он, – но если вы намерены жаловаться на Амелиуса, то я попрошу вас смотреть мне прямо в лицо и выражаться ясно.

В смущении и волнении, в каком находилась в эту минуту Регина, она предпочла бы этим двум просьбам все другое, так как не в состоянии была исполнить их. Она упорно смотрела в землю и вместо того, чтобы говорить об Амелиусе, перешла к болезни мистера Фарнеби.

– Я живу в Париже с дядей, – начала она. – Он перенес продолжительную болезнь, но в настоящее время он окреп настолько, что в состоянии говорить со мною о вещах, которые тяготили его душу в последнее время. Он так удивил меня, так огорчил, сообщив об Амелиусе… – она замолчала и поднесла платок к глазам. Руфус не сказал ей никаких слов утешения, он терпеливо ожидал продолжения. – Вы хорошо знаете Амелиуса? – спросила она, – вы любите его, верите ему, не правда ли? Считаете вы его способным подло поступить с доверяющей ему личностью? Возможно ли допустить, что он фальшивит со мною, обманывает меня?

Последний вопрос возбудил негодование Руфуса.

– Кто сказал вам это о нем, сказал ложь! Я поручусь за него, как за самого себя.

Она наконец взглянула на него с выражением внезапного облегчения.

– Я тоже говорила, – заявила она, – что какой-нибудь враг оклеветал его. Дядя не хотел мне сообщить, кто это. Он решительно запретил мне писать Амелиусу. Он объявил мне, что я не должна более видеть его, что он сам напишет ему и разорвет обязательство. О, это жестоко, слишком жестоко!

До сих пор они шли тихо, но теперь Руфус совсем остановился, решив заставить ее высказаться вполне откровенно.

– Примите от меня совет, мисс, – сказал он. – Никогда никому не доверяйте наполовину. Я готов на все, чтоб разъяснить это дело, но я прежде должен узнать все подробно. Что говорят против Амелиуса? Говорите все, я по возрасту своему могу быть вашим отцом и отношусь к вам именно таким образом.

Искренность в тоне и обращении произвела свое действие. Регина покраснела и задрожала, но решилась говорить.

– Дядя говорит, что Амелиус обесчестил себя и оскорбил меня, дядя говорит, что у него… что с ним живет молодая особа… – Она остановилась и слегка вскрикнула. Рука ее, лежавшая на руке Руфуса, заметно отяжелела, когда с уст ее сорвался намек на молодую девушку. – Вы слышали об этом? – вскричала она. – О, помогите мне, Боже, это справедливо!

– Справедливо? – повторил Руфус с суровым презрением. – Что с вами? Разве я не сказал уже вам, что это ложь? Я готов поклясться, что Амелиус верен вам! Довольно вам этого? Нет? Вы упрямы, мисс, да упрямы. Хорошо! Я обязан другу очистить его от клеветы перед вами, если можно сделать это словами. Вы знаете, как он был воспитан в Тадморе? Запечатлейте это в своей душе, и вы узнаете истину, даю вам в том честное слово.

Без дальнейших предисловий он рассказал ей, как Амелиус встретился с Салли, строго настаивал на чистых, человеколюбивых побуждениях, которые заставляли действовать его друга. Регина слушала с упорным недоверием, которое обескуражило бы другого человека. Руфус, однако, стоял на своем и наконец произвел желаемое впечатление. Когда он окончил рассказ, заключив его уверением, что видел собственными глазами, как Амелиус поручил девушку попечениям одной леди, которая была его собственным дорогим и достойным другом, и когда он объявил, что после того они не встречались и даже не имели переписки, Регина наконец созналась, что он имел основание убеждать ее верить Амелиусу, что он совершенно оправдал его. Но даже и при этих условиях все еще гнездилось в душе ее подозрение. Она спросила об имени благотворительной дамы, под покровительство которой Амелиус отдал девушку. Руфус достал из кармана свою карточку и написал на ней имя и адрес мистрис Пейзон.

– Ваша натура, моя милая, далеко не такая доверчивая, какой бы я хотел ее видеть, – сказал он, подавая ей карточку. – Но мы не можем изменить своей натуры. И вам не обязательно верить человеку, подобному мне, без доказательств. Напишите мистрис Пейзон, облегчите свою душу. Пока мы не расстались, скажите мне куда я могу телеграфировать вам завтра. Я уезжаю в Лондон с вечерним поездом.

– Вы хотите сказать, что едете увидеться с Амелиусом?

– Конечно. Я слишком люблю Амелиуса, чтоб оставаться спокойным при виде таких недоразумений. Я уже некоторое время нахожусь в Париже, правда, недолго, но вы можете сказать мне, и вполне справедливо, что я не могу отвечать за то, что случилось в мое отсутствие. Когда мы коснулись этого, нужно с этим покончить. Я намерен увидеться завтра утром с Амелиусом и мистрис Пейзон. Скажите своему дядюшке, чтоб он повременил писать и разрывать обязательство до получения от меня телеграммы. А это ваш адрес? Хорошо, я знаю отель. Отличный вид на Тюильрийский сад, но плохое вино, как я слышал. Я сам живу в Гранд-отеле, если вам что понадобится до вечера. Теперь, как я смотрю на вас, мне сдается, что осталось что-то недоговоренное. Нет? Как угодно. Вот ваша карета, и бедная леди, ожидающая вас, выглядит такой усталой. Все?

– Есть еще одна вещь, – призналась Регина, уставив снова глаза в землю. – Может быть, в Лондоне вы увидите…

– Девушку?

– Да.

– Это мало вероятно. Скажите, что я должен повидать ее, тогда что?

На щеках Регины выступил румянец.

– Если вы увидите ее, – сказала она, – то прошу, умоляю вас, не говорите при ней обо мне. Я умру со стыда, если она сама из жалости будет просить его не покидать меня. Обещайте, что вы не упомянете обо мне, что не скажете о нашем разговоре. Дайте мне честное слово.

Руфус дал слово, не обнаружив ни малейшей нерешительности, не высказав никакого возражения. Когда они пожимали друг другу руки, приблизившись к карете, он на минуту удержал ее руку.

– Извините меня, пожалуйста, мисс, если я задам вам один вопрос, – сказал он так тихо, что никто, кроме нее, не мог слышать его. – Вы действительно любите Амелиуса?

– Меня удивляет, что вы в том сомневаетесь, – отвечала она. – Я страстно люблю его.

Руфус молча усадил ее в карету. «Страстно любит его, – думал он, продолжая прогулку. – Это страсть не преходящая, постоянная».

На следующий день рано утром Руфус звонил у ворот коттеджа.

– Как поживали все это время, господин француз? Что поделывает Амелиус?

Тоф, стоя у ворот, отвечал с величайшим почтением, но не показывал ни малейшего желания впустить посетителя.

– На Амелиуса находят иногда припадки лености, – продолжал Руфус, – пари держу, что он еще в постели.

– Мой господин встал и оделся час тому назад, сэр, он уже ушел из дома.

– Вот как! Хорошо, так я подожду, когда он вернется. – Он отстранил Тофа и вошел в коттедж. – Ваши иностранные церемонии совершенно излишни со мной, – сказал он, когда Тоф хотел остановить его в зале. – Я дикий американец, был в дороге всю ночь, устал. Я отдам вам некоторые приказания: принесите мне виски, горькой настойки, лимон и льда в библиотеку. – Тоф сделал последнюю отчаянную попытку не допустить посетителя до дверей.

– Тысячу извинений, сэр, я должен почтительнейше просить вас подождать…

Прежде чем он успел объясниться, Руфус отстранил его с дороги.

– Что так волнует этого почтенного старика? – подумал он. – Или он полагает, что я не знаю, куда иду? – Он отворил дверь библиотеки и очутился лицом к лицу с Салли.

Она встала со стула, услышав голоса, и не знала, уйти ей из комнаты или нет. Они пристально смотрели друг на друга в безмолвном смущении. Впервые Руфус был так поражен, что прибегнул к обычным приветствиям, чтобы собраться с мыслями.

– Как поживаете, мисс? Очень приятно возобновить знакомство. Гром и молния!.. Это не то, я совсем потерял голову. Будьте так любезны, молодая женщина, забудьте, что я сказал. Если бы какой-нибудь смертный сказал мне, что я найду вас здесь, я заявил бы, что это ложь, а лгуном оказался бы я сам. Это заставляет человека дурно себя чувствовать, могу сказать. Нет, не убегайте, пожалуйста, в другую комнату, это не исправит дела. Сядьте опять. Так как я здесь, то хочу нечто сказать вам. Но я должен прежде поговорить с мистером французом. Выслушайте, старый сэр, если мне понадобится, чтоб свидетель стоял в дверях, то я позвоню. В настоящую минуту я могу обойтись без вас. Bon shewer, как мы говорим в вашей стране.

И он захлопнул дверь под носом Тофа.

– Я протестую, сэр, против насилий, недостойных джентльмена, – закричал Тоф, пытаясь снова отворить дверь.

– Гневайтесь в кухне сколько вам угодно, – отвечал Руфус, удерживая дверь, – мне здесь вовсе не нужен шум. Если вы знаете, где находится ваш господин, то сходите за ним, и чем скорее, тем лучше.

Он вернулся к Салли и несколько минут рассматривал ее в молчании. Она боялась взглянуть на него, глаза ее были устремлены на книгу, которую она читала, когда он вошел.

– Вы как будто давно уже поселились здесь, – заметил Руфус. – Оставьте книгу пока, вы можете приняться за чтение после того, как мы переговорим с вами.

Он протянул свою длинную руку, взял у нее книгу и положил подле себя на столе. Салли опять промолчала. Он раскрыл книгу и увидел Новый Завет.

– Это мой урок, сэр, я должна выучить до отметки карандашом к приходу Амелиуса. – Она дала это объяснение, дрожа от страха. Вопреки своей воле Руфус стал смотреть на нее менее сурово.