– Позвольте! – воскликнул Амелиус.

– Прошу извинения, – сказал мистер Мильтон, как бы недоумевая, почему его прервали.

– Я не понимаю, что вы хотите сказать, – объяснил Амелиус, – вы говорите околичностями, извините за выражение. Если вы все это ведете к смерти мистрис Фарнеби, я могу сказать вам, что уже знаю об этом.

Спокойное самообладание, выражавшееся на лице мистера Мильтона, было несколько нарушено. Он только что намеревался излиться в приличном обстоятельствам красноречии, с особенными модуляциями его звучного голоса и вдруг его ставят в смешное положение.

– Но вы, кажется, сказали, что не читали вечерних газет, – заметил он глухим голосом.

– Совершенно справедливо, я не видел их.

– Так как же вы узнали о смерти мистрис Фарнеби?

Амелиус отвечал со свойственной ему откровенностью.

– Я попал к бедной леди в утро ее смерти, – сказал он, – ничего не зная о случившемся. Я встретил доктора у дверей и присутствовал при ее смерти.

Неестественное спокойствие мистера Мильтона было опять подвергнуто испытанию этим новым открытием.

Он как самый обыкновенный человек вскочил с места и вскричал с удивлением:

– Господи, помилуй, что же это значит?

Амелиус вообразил, что этот вопрос обращен к нему и спокойно отвечал:

– Я не знаю.

Мистер Мильтон со своей стороны истолковал эти невинные слова в другую сторону, принял за намерение прервать его и холодно заметил:

– Прошу извинения. Я сейчас объясню все. Вы поймете мое удивление. Прочитав вечернюю газету, я отправился по означенному адресу. В отсутствие мистера Фарнеби я, как старый друг его, считал себя обязанным сделать это. Я видел хозяйку дома, а также и доктора. Оба они говорили о джентльмене, приехавшем поутру в сопровождении молодой леди, они рассказывали, что он настаивал, непременно хотел ввести ее с собою. Теперь, когда вы объяснили мне, что присутствовали при последних минутах мистрис Фарнеби, я не сомневаюсь больше, что вы именно были этот «джентльмен». Удивление с моей стороны было весьма естественно. Я никак не ожидал, что вам было известно, куда скрылась мистрис Фарнеби. Что же касается до молодой леди, то я совершенно недоумеваю…

– Вам сказали правду относительно меня, – перебил его Амелиус. – Надеюсь, что этого достаточно. Что же касается молодой леди, то вы меня извините, мне нечего сообщать о ней ни вам, ни кому-либо другому.

Мистер Мильтон поднялся с достоинством и холодно-вежливым тоном сказал:

– Позвольте вас уверить, что я вовсе не желал войти в ваше доверие. Осмелюсь только сделать одно замечание. Вам, без сомнения, легко сохранить ваши секреты, говоря со мною. Но вам встретятся некоторые затруднения, когда придется отвечать судебному следователю. Вам, я полагаю, известно, что вы будете вызваны свидетелем при разбирательстве этого дела?

– Я оставил свой адрес доктору на этот случай, – по-прежнему спокойно отвечал Амелиус, – и готов дать показания всего виденного мною у постели бедной мистрис Фарнеби. Но если даже все следователи Англии станут допрашивать меня о молодой леди, я им скажу то же, что сейчас сказал вам.

Мистер Мильтон иронически улыбнулся.

– Увидим, – заметил он. – Могу я просить вас (в интересах семейства) прислать мне немедленно адрес, как только вы получите известия о мисс Регине. Я не имею другой возможности войти в контакт с мистером Фарнеби. Я могу еще прибавить, что я уже распорядился насчет похорон, уплаты некоторых долгов и так далее. Как друг и представитель мистера Фарнеби…

Тут он был прерван приходом Тофа со счетом в руках.

– Извините, сэр, эта особа дожидается. Она просит только подписать счет. Вещи в зале.

Амелиус рассмотрел счета. Это был формальный документ на получение гардероба Салли, возвращенного из приюта. Когда он взял перо, чтобы подписать бумагу, он взглянул на дверь комнаты Салли. Мистер Мильтон, наблюдавший за ним, собрался уходить.

– Я на минуту прерву вас, – сказал он. – У вас мой адрес на карточке, прощайте.

Выходя из дома, он прошел мимо пожилой женщины, ожидавшей в зале. Тоф поспешил отворить садовую калитку, извозчик, увидев его, обратился к нему. Леди, которую он привез в коттедж, не отдала ему должной платы, он требовал или денег, или адрес этой особы. Спокойно переходя через улицу, мистер Мильтон вскоре услышал женский голос, она получила подписанный счет и проследовала за ним. Во время спора о плате и проделанном расстоянии не раз упоминалось название приюта и местность, в которой он находился. Заполучив эти сведения, мистер Мильтон зашел в свой клуб, потолковал с директором о «благотворительных учреждениях» и пришел к заключению, что он открыл жительницу приюта «погибших женщин» в доме Регинного жениха.

На следующее утро принесли Амелиусу с почты письмо от Регины. На нем был помечен один из отелей Парижа. Ее «дорогой дядюшка» слишком понадеялся на свои силы, отказался отдохнуть ночь в Булони, страшно страдал от утомления после такого продолжительного путешествия и должен теперь лежать в постели. Приглашенный ими английский доктор не мог сказать, скоро ли он будет в состоянии продолжать путешествие, организм больного испытал серьезные перегрузки, он очень ослаб. Заботливо сообщив докторское мнение, Регина позволила себе сказать несколько приветливых слов и уверяла его, что с нетерпением ждет от него известий. Но во всем и всюду «дорогой дядюшка» был на первом плане. Ей нужно идти к мистеру Фарнеби, а потому она и пишет коротко. Бедный больной страдает хандрой, его величайшая отрада это слушать чтение племянницы, и он нуждается в ней теперь. В неизбежном постскриптуме стояло несколько нежных слов. «Как бы я желала, чтоб вы были с нами. Но, увы! Это невозможно!»

Амелиус списал адрес и немедленно послал его мистеру Мильтону.

Было двадцать четвертое число. Поезд отходил из Лондона рано утром, а расследование было отложено по просьбе следователя до двадцать шестого числа. Мистер Мильтон после своего свидания с Амелиусом решил, что случай был настолько серьезен, что давал ему право отправиться в Париж вслед за телеграммой. Это был долг его, как старого друга мистера Фарнеби, сообщить тому об открытии, сделанном в коттедже, и обо всем, что он слышал от хозяйки дома и доктора. Там он сам увидит, как должен он поступить для блага своей племянницы. А какие услуги могут подобные действия оказать самому мистеру Мильтону в его неудачных исканиях руки мисс Регины, он как будто и не замечал. При сознании долга свои собственные дела ставил он на задний план.

В этот же вечер между двумя джентльменами было тайное совещание в Париже. Доктор подтвердил, что пациент его не в состоянии выдержать обратное путешествие в Лондон ни при каких условиях.

При обсуждении вопроса о распоряжениях, необходимых при формальном следствии о смерти мистрис Фарнеби, мистер Мильтон сообщил обо всем происшедшем подробно, как того требовала дружба его к мистеру Фарнеби. К его величайшему удивлению и беспокойству, Фарнеби вдруг приподнялся на постели, объятый паническим страхом.

– Вы говорите, – пробормотал он, как только в состоянии был заговорить, что хотите навести справки об этой девушке.

– Я, конечно, нахожу это необходимым при известных отношениях мистера Гольденхарта к вашему семейству.

– Не делайте ничего подобного! Не упоминайте о том Регине и ни одной живой душе. Подождите, пока я поправлюсь, и предоставьте мне действовать. В моих руках должно быть это дело. Неужели вы сами этого не видите? Посудите сами, могут быть подняты вопросы на следствии, какой-нибудь нахальный присяжный может сунуть нос куда не следует. Вернувшись в Лондон, наймите адвоката, самого сметливого и бойкого, какого только можно найти за деньги. Скажите ему, чтоб он не допускал никаких лишних вопросов: кто девушка, зачем привел ее туда молодой социалист Гольденхарт, и тому подобное вовсе не относится к делу о смерти моей жены. Вы поняли? Я надеюсь увидеть вас немедленно по окончании следствия. Чем меньше будут там говорить, тем лучше. При моем положении этой оглаской воспользуются враги мои. Я слишком нездоров, чтоб еще более распространяться на эту тему. Нет, мне не нужна Регина. Ступайте к ней в столовую и спросите у прислуги чего-нибудь поесть и выпить. И ради Бога не опоздайте завтра утром на булонский поезд.

Оставшись один, он предался ярости, он осыпал Амелиуса руганью и проклятиями.

Он сжег письмо, написанное ему мистрис Фарнеби в ту минуту, когда она покидала его навсегда, но не мог он выкинуть из памяти содержание этого письма. После всего сказанного в нем и после рассказа мистера Мильтона он мог вывести лишь одно заключение. Амелиус был замешан в розысках пропавшей дочери, и ее привел он к умирающей матери. Со своими идиотическими, социалистическими понятиями он способен был сказать правду на следствии. Незапятнанная репутация, которую мистер Фарнеби сумел сохранить с помощью своего лицемерия в течение всей своей жизни, была теперь во власти мечтательного молодого безумца, который верил в то, что богатые созданы для блага бедных, и надеялся изменить общество введением обветшалой нравственности первоначального христианства. Разве возможно сговориться с подобной личностью? Между ними не было ни одной точки соприкосновения. Он в отчаянии упал на подушки и пролежал так несколько минут. Вдруг он снова поднялся, вытер потный лоб и глубоко, с облегчением перевел дух. Неужели болезнь омрачила его рассудок? Как это он сразу не заметил возможность устранить затруднение представляемое самим фактом? Человек, который помолвлен с его племянницей, скрывает у себя в коттедже молодую девушку и имеет смелость привести ее с собой к постели моей умирающей жены. Его можно обвинить в этом публично перед всем обществом, разорвать с ним обязательство, и если гнусный развратник будет защищаться и откроет истину, кто же поверит ему, когда девушку видели в его комнате? А если он откажется отвечать на вопросы: кто девушка?

Не знаю последних жениных распоряжений относительно Амелиуса, не имея понятия о том, что честный человек охраняет репутацию женщины, если она находится в его власти, негодяй обдумывал и замышлял спасти не заслуженную, а похищенную им репутацию. Он по своей собственной низости и подлости судил о других. Его не беспокоил ни стыд, ни укоры совести за то, что он хотел вторично пожертвовать дочерью для своих интересов. Он беспокоился только за себя. У него стучало в висках, стал сохнуть язык, страх усилил его болезнь. Он хлебнул лимонада, стоявшего у его постели, и лег, стараясь заснуть.