— Когда вы собираетесь в путь? — сдался Себастьян.

К двум часам начался дождь. Диана даже не стала браться за амазонку. Вместо нее она облачилась в лучшее свое муслиновое платье, белое со светло-голубым рисунком, в тон ее глазам. Она не считала Айверли человеком, который замечает тонкости женского наряда, поэтому он не удивится, что она отказалась от закрытой рубашки в складку, которую обычно поддевала под это платье. Без нее наряд выглядел очень смело для повседневной одежды. В завершение она выбрала самую тонкую нижнюю юбку.

Диана спустилась в холл, где ее уже ожидал Айверли. Поскольку он все время ходил в одном костюме различных оттенков глины, то трудно было определить, собирается ли он на прогулку или остается дома.

— Вы готовы ехать? — спросил он.

— Моя одежда не подходит для верховой езды. Идет дождь, я вся вымокну, — объяснила Диана.

Разочарованный, он что-то невнятно пробурчал в ответ. Ей бы хотелось, чтобы он больше работал над артикуляцией. На интересующие его темы он говорил внятно и красноречиво, но в обществе легкость его речи куда-то бесследно исчезала. Было понятно, что он не предложит заменить прогулку чем-то еще, но Диана сама выработала план их совместного времяпрепровождения.

Согласно условиям пари, именно он должен проявить инициативу и сам поцеловать ее. Но даже самый отчаянный из людей вряд ли смог бы урвать поцелуй во время скачки по полям. А у нее дома будет препятствием семья: присутствие родителей тоже не способствует проявлению нежных чувств.

— Мы могли бы обследовать дом, — предложила она.

В ответ — опять невнятное бормотание.

— Я слышала, здесь более ста пятидесяти комнат. Вам, племяннику герцога, должны быть известны места, о которых большинство гостей и не подозревают.

— Я бы этого не сказал.

— Не страшно. Если мы заблудимся, то всегда можно спросить у слуги обратную дорогу.

Он снова что-то промычал сквозь зубы. Диана, у которой были четверо братьев, отец и бывший муж, перевела эти звуки на человеческий язык как «этого не будет, пока я жив». Она почувствовала, что сегодняшний день ускользает куда-то вдаль от владений герцога.

В пустынном спальном крыле они встретили служанку, вытиравшую пыль. Она любезно предложила проводить их в главную часть дома.

— О нет, — ответила Диана, как прежде отвечала дворецкому и лакеям, которые обращались к ним с тем же предложением. — Племянник его светлости показывает мне дом.

— Вы не должны так говорить, — сказал ей Себастьян. — Вы знаете дом и его историю лучше, чем я.

— Это на самом деле так, — согласилась она. — А почему бы и вам не рассказать мне о чем-нибудь? Но только не о том, о чем говорили в библиотеке.

— Ничего в голову не приходит.

— Сочините.

— Не умею.

— Вы так привязаны к фактам?

— Я привязан к правде, — твердо ответил Себастьян.

— Но ведь нет ничего плохого в том, чтобы пофантазировать ради развлечения. Вы разве не читаете романов?

— Книги не должны обманывать.

— Ага! — сказала Диана с победной ноткой в голосе, — Тем не менее вы не могли бы обойтись без библиотеки.

— Но вы первой упомянули о романах.

Диана рассмеялась, а он в виде исключения решил отказаться от своего кредо, что книгам всегда можно доверять, а людям — нет.

— Откуда вы так много знаете о Мэндевилле? — спросил он.

— Я всю жизнь жила неподалеку. И большой дом всегда был окружен легендами.

— А ведь ваш дом древнее. И он мне больше понравился.

— Вы с ума сошли!

Он действительно сошел с ума, но не из-за того, что она имела в виду. Он был близок к тому, чтобы покориться Диане Фэншоу. Он не мог отвести от нее глаз. Он не привык оценивать женскую красоту и затруднялся описать прелесть Дианы. Ему на ум, что неудивительно, пришло ее сравнение с прекрасно изданной книгой. Все в ней было безупречно — от волос, спадавших блестящими, как лучшая кожа для переплета, волнами цвета красного дерева, до голубых туфель без единого пятнышка, похожих на шелковую закладку для книг. Ни один выбившийся из прически волосок, ни одна висящая ниточка на одежде не нарушали совершенства ее внешности. Ее кожа напоминала ему самый мягкий, самый гладкий пергамент, и он испытывал настоящий зуд в пальцах — так ему хотелось дотронуться до ее щек, аккуратного маленького носа, небольшого, но твердого подбородка. Исходящий от нее аромат доводил его до исступления, хотя он находился не менее чем в ярде от нее.

Этот поход по дому стал новым счастьем и новой мукой для Себастьяна. Он уже готов был слушаться Дианы, причем, со страхом сообразил он, слушаться безоглядно.

Всякий раз, как она проходила мимо окна, он сквозь тонкую ткань платья мог видеть контур ее фигуры.

Особенно откровенно это было видно, когда она оказывалась напротив венецианского окна. Дождь закончился. Выглянуло солнце. Сердце Себастьяна стучало, как молот, и он едва мог дышать. Единственное, что он с большей радостью увидел бы, была Диана без этого полупрозрачного платья. И теперь он знал, что бы хотел с ней сделать. Тем более что они находились рядом со спальнями.

Себастьян с трудом сдерживал желание. Он не имел права дать своей страсти вырваться на волю. Диана была леди, и это одно не допускало возможности проявить даже малейшее легкомыслие.

— Куда мы теперь пойдем? — спросила она, оборачиваясь и глядя на него голубыми глазами в обрамлении густых темных ресниц.

Понимает ли она, что с ним происходит? Конечно, нет. Иначе она бы тут же в ужасе бросилась наутек.

— Я уже не представляю, где мы находимся.

Его слова снова прозвучали неразборчиво.

— Нет предложений? — весело спросила она. — Тогда пойдемте сюда.

Там находилась узкая лестница, скорее всего предназначенная для слуг. По мере их продвижения по особняку обстановка становилась проще. Обильная позолота, лепнина, богатая драпировка главных залов сменились солидным комфортом и элегантностью помещений хозяев и комнат для гостей. Они поднялись на следующий этаж и обнаружили длинный коридор, более узкий, чем те, по которым они шли раньше. Он был побелен и украшен скромными архитравами и плинтусами.

— На этом этаже находятся детские, — сказал Себастьян. — Здесь я останавливался, когда был моложе.

Диана осмотрела висящие вдоль стен картины — акварели в одинаковых простых золоченых рамках.

— На большинстве изображены виды поместья. Вот озеро, только деревья ниже, чем сейчас.

— Неудивительно, ведь они написаны шестьдесят лет назад. «Мария Вандерлин, 1759», — прочел Себастьян через ее плечо.

— А следующая принадлежит кисти Лавинии Вандерлин и написана в 1760 году. Уверена, что это картины дочерей хозяев. Какая прекрасная идея.

Они шли по коридору, обмениваясь впечатлениями о таланте различных дам семейства Вандерлинов.

— Вот интересная работа, — сказала Диана. — Пока я не видела на пейзажах фигур людей. А здесь художница не очень хорошо справилась с изображениями деревьев, зато костюм написан верно и подробно. Мне встречались женские портреты в похожих нарядах.

Себастьян согласился с мнением Дианы. Рисунок был холодный, и оживляла его только небольшая фигурка женщины в красном костюме и треуголке. Он пригляделся к подписи. Глупо было удивляться, но он честно говоря, такого не ожидал.

— «Коринна Вандерлин, 1785». Это не ваша мать?

— Да, это она.

— А как она выглядит? В юности, похоже, она хорошо разбиралась в моде.

Себастьян не знал этого. Он не видел мать с шести лет. И образ, воскресший сквозь годы, целиком захватил его. Он вспомнил утреннее посещение матери. Она сидит у туалетного столика с коробочками, флаконами и большой пуховкой. Источая тонкий аромат, она обнимает его. «Моя маленькая забавная обезьянка», — негромко произносит она. Мать прощает его за то, что накануне он разбил небольшую статуэтку пастушьего божка, оказавшись на время в гостиной. Она накричала на него, когда увидела осколки своего украшения, но сегодня он вновь ее любимчик. «Мама, ты пойдешь с нами в парк?» — почти без надежды спрашивает он и старается не дышать. Он уверен, что она собирается ответить «да». Но тут в комнату входит служанка с кипой вышитого шелка и газа. «Принесли от портного, миледи». И мать отвечает, что не может пойти в парк, у нее есть важные дела.

— Да, — произносит Себастьян на вопрос Дианы. — Она хорошо разбиралась в моде.

Они стояли перед маленькой картиной плечом к плечу. Диана чуть наклонила голову, чтобы видеть его лицо. Она уже открыла рот, чтобы что-то сказать, но вдруг передумала.

— Мне бы хотелось посмотреть детскую, — неожиданно произнесла Диана. — Я люблю игрушки и уверена, что у детей в Мэндевилле их в достатке.

Без большой охоты Себастьян открыл дверь в детскую и пропустил вперед Диану.

Это была просторная светлая комната. Воздух в ней был нагрет летней жарой. Хотя нигде не было ни пылинки, как и во всех остальных помещениях дома, здесь ощущалась заброшенность. Он узнал некоторые игрушки, которые были слишком велики и не помещались в стоящих вдоль стен шкафах. Здесь были кукольный театр, макет большой башни средневекового замка, которая, как он позже выяснил, была копией сооружения замка Уорвик, большая лошадь-качалка. Качалка принадлежала Блейкни, и тот никогда не давал двоюродному брату играть с ней. Он сразу становился мрачным, когда няня пыталась уговорить его дать Себастьяну покачаться. В прежнее время он был одержим страстью к этим игрушкам и сейчас даже расстроился, когда не ощутил к ним ни малейшего интереса.

Диана провела руками по длинной гриве серой, в яблоках, лошади, стоявшей на зеленых полозьях.

— Я никогда не видела такую большую качалку, — призналась она. — Я должна попробовать обуздать ее. Конечно, в таком платье я не смогу на нее влезть — нужно женское седло.