— Кинкейд… о Господи… ты не можешь…

Рука Пикеринга метнулась к револьверу, но это движение оказалось недостаточно быстрым. Пуля Ника вонзилась между глаз капрала и отбросила его назад. Он растянулся на земле в непристойной позе с приспущенными трусами. Из нанесенной Тори раны по-прежнему текла кровь.

Ник оставил его у костра, не похоронив. Он лишь взял немного провизии из мешка, лежавшего под скалой. Пошел снег, крупные хлопья сулили метель, которая могла сделать горные перевалы коварными. Он должен был вернуться к Тори.

Белое покрывало тянулось до горизонта. Отраженные солнечные лучи ослепляли Тори. Огромная изрезанная гора отбрасывала тень длиной в несколько миль. Все застыло, лишь ястребы кружили в небе.

Тори подобрала под себя ноги, согреваясь у разведенного Ником костра. Она была сыта. И в пещере у подножия горы было на удивление тепло, уютно и сухо. Лошади стояли неподалеку в кустах.

— Наелась?

Она посмотрела на Ника, сидевшего у костра с кастрюлей в руках. Он вернулся с охоты с побелевшими от инея бровями и ресницами. Торжествующе улыбаясь, показал свой трофей — лосиное мясо. Разделав добычу, он отнес остатки туши подальше от пещеры, чтобы не привлекать хищников. Потом Ник пожарил мясо. Маленькая каменная ниша наполнилась аппетитным, дразнящим ароматом.

— Да, вполне, — ответила девушка.

Он пожал плечами и отошел, чтобы почистить кастрюлю. Его движения были быстрыми и ловкими. Тори посмотрела через отверстие, которое они закрывали одеялом, и увидела девственную белую поверхность. Вернется ли к ней ощущение чистоты? — подумала девушка. Она вымылась в неглубоком водоеме, от которого поднимался пар. Тори терла себя с неистовым усердием, и Ник сказал, что у нее слезет кожа. Завернулась в одеяло, которое протянул ей Ник. Потом он принес девушке одежду — юбка, блузка и нижнее белье лежали там, где их оставила Тори. Он даже выстирал ее вещи в горячей воде, но она с трудом заставила себя посмотреть на них.

Каждый раз, когда Тори закрывала глаза, она видела Пикеринга и Глэнтопа, которые похотливо смотрели, как она танцует. Они хрипло смеялись и трогали ее, отчего она казалась себе грязной и униженной. Господи, если бы ей удалось выбросить из памяти зловещий спектакль, стыд, боль от их грубых прикосновений… радость, охватившую ее, когда она сжала нож, короткое ликование, испытанное ею, когда лезвие рассекло плоть Пикеринга и он издал душераздирающий вопль. Да, это были сладостные мгновения.

Когда-то она сказала, что насилие вызывает у нее отвращение. Тори явно слышала высокомерные ноты в своем голосе. Тогда она заявила, что видит огромную разницу между правосудием и местью. Теперь она не была в этом уверена. Два понятия так тесно переплелись в ее сознании, что стало трудно отделить их. Но Кья Пикеринг заслужил такую участь. Тори с горечью подумала: не стала ли она такой же жестокой, как эти люди? Акт мести доставил ей удовольствие.

Она была безумно рада тому, что Пикеринг умер, и внезапно сказала об этом — впервые с момента возвращения Ника. С того вечера прошла почти целая неделя.

Глаза Ника оставались непроницаемыми в свете костра. Бесстрастно посмотрев на девушку, он кивнул:

— Негодяй это заслужил.

— Да. — Гримаса искривила губы Тори, она ощутила подкатившуюся к горлу тошноту, которая едва не задушила ее. — Я жалею о том, что не прикончила его сама!

— Ты обошлась с ним более сурово. Если бы мы позволили ему жить в таком состоянии, правосудие было бы более полным, но я не мог так поступить. Я дал кое-кому обещание.

— Гизелле?

Она посмотрела на Ника и заметила в его глазах вспышку. Сожаления? Тоски по потерянной любви?

— Да. Гизелле.

— Я слышала… что они сделали. Что сделал Пикеринг. Он хвастался… Глэнтону этим убийством. Это ужасно.

Они помолчали. Ник прислонился к стене, прикурил от головешки тонкую коричневую сигару и уставился на невысокий свод.

— Это не должно было случиться, — тихо произнес он с горечью в голосе, прищурившись из-за едкого табачного дыма. — Этого бы не случилось, если бы я сделал то, что мне следовало сделать. Они использовали ее, чтобы отомстить мне. Я не должен был связывать себя с женщиной более чем на пару ночей.

В горле Тори образовался комок, внезапно пещера показалась девушке слишком тесной и душной.

— Мы не всегда способны противостоять любви, Ник.

— Верно. — Его смех был жестким, надрывным. — Верно, Венера. Ты абсолютно права. Но я не был влюблен в Гизеллу. Это — самое худшее. Она была просто очередной женщиной. Я хотел Гизеллу, не мог причинить ей боль, но не любил ее. Она просто подвернулась мне. — Он бросил взгляд на Тори, потом посмотрел через узкое отверстие. — Если погода не ухудшится, через несколько дней мы отправимся в путь, вернемся в Сакраменто. К тому времени перевалы станут проходимыми.

Она вяло кивнула. Вот, значит, как он относится к женщинам? Как к удобству? Господи, неужели и к ней он относится так же? С холодным безразличием? Несмотря на все происшедшее, она начала думать, что он испытывает к ней нечто большее, нежели чувство долга. Ее наблюдения подсказывали, что она дорога ему. В последнее время он проявлял особую мягкость, произносимые им слова казались Тори многозначительными, однако она была так потрясена пережитым, что не могла должным образом отвечать на его нежность… В течение последней недели он ни разу не пытался дотронуться до нее, даже старался избегать всяких прикосновений. Случайно задевая Тори рукой, он отдергивал ее, потом смотрел на девушку непроницаемыми глазами и тотчас отводил взгляд. Она хотела спросить его, что он увидел тогда. Может быть, он с чувством отвращения вспоминает сцену у костра. Она хотела спросить Ника… но боялась услышать ответ.

Ночью в горах снова поднялась метель, и они оказались в ловушке. Несчастных лошадей почти завалило снегом, и Нику пришлось пробираться сквозь сугробы к укрытию из веток, где находились животные. Он растопил лед и дал им напиться, отыскал под деревьями траву и накормил их ею.

— Если мы задержимся здесь, они умрут с голоду. — Вернувшись в шалаш, Ник поежился. Он подул на свои пальцы и опустился на колени у костра. — Ты выдержишь дорогу, если мы отправимся в путь, когда метель утихнет?

— Выдержу. Я пережила кое-что и похуже.

Он бесстрастно посмотрел на нее поверх пламени. Желтый свет отразился в его глазах двумя огоньками.

— Да. Пожалуй, ты права.

Она ощутила душевную боль — возможно, из-за его невозмутимого тона или равнодушия, они задевали сильнее, чем обвинения и те загадочные взгляды, которые он бросал на нее, думая, что она спит. Тори вскочила, дрожа всем телом, и обрушила на Ника все свое отчаяние:

— Да, я пережила кое-что и похуже. Что, по-твоему, я чувствовала, когда они лапали меня, касались тех мест, до которых прежде дотрагивался лишь ты один? Когда Пикеринг говорил мне, что сделает со мной в твоем присутствии? Я умирала от унижения, но ничего не могла поделать. Я пошла на это не по собственной воле! Я делала то, что должна была делать, чтобы дожить до твоего прихода, и если ты хочешь обвинить меня, можешь начинать! Я не в силах остановить тебя. Но я не буду извиняться, ты слышишь? Будь проклят, Ник Кинкейд, будь ты проклят за то, что больше не смотришь на меня!

Он тоже встал, и на его лице появилось непривычное выражение. Возможно, он рассердился — в уголках его рта появились морщинки. Он бросил на Тори возмущенный взгляд.

— Да, будь я проклят! Я этого заслуживаю. Ты ни в чем не виновата. Он искал меня, а ты попалась ему под руку. Мне не следовало брать тебя с собой. Ты должна была остаться в Сан-Франциско с твоим братом.

Пощечина не подействовала бы на Тори сильнее, чем эти безжалостные слова. Девушка сжалась. Неужели он действительно так считает? Нет, после всего случившегося это невозможно!

— Ты не думаешь так.

— Думаю, черт возьми. По-твоему, я не считаю себя ответственным за случившееся? Господи! — Он провел рукой по волосам. Лицо выдавало его душевную боль. — Я всегда был слишком упрям, чтобы слушать других. Слишком независим, чтобы подчиняться чужой воле. Мой отец был прав. Однажды он сказал, что я поплачусь за это. Но я не думал, что из-за меня будут страдать невинные люди. Однако это случилось с тобой и Гизеллой. — Он сделал глубокий вдох и посмотрел Тори в глаза. — Больше такое не произойдет. Я оставлю тебя в покое.

— Нет… нет, Ник. — Эти слова вырвались у Тори словно стон отчаяния. Она сжала свои кисти, и пальцы вонзились в кожу. Что-то сдавило ее горло, девушка проглотила слюну и услышала свой голос, показавшийся ей чужим. — Я люблю тебя.

— Любишь? Нет, это не любовь, Тори, ты просто слишком неопытна. Господи, мне следовало предвидеть это. Если бы не я, ты бы безмятежно спала в своей постели и видела чистые сны девственницы, а не мерзла здесь в горах… Но это уже не имеет значения. Я отвезу тебя в Сакраменто, и ты больше не увидишь меня. Клянусь тебе.

— Ты этого хочешь?

— Да. Я хочу этого.

Не глядя на Тори, он поднял свою куртку из оленьей кожи и вышел из пещеры. Ноги Ника оставляли на снегу глубокие темные следы.

Тори задрожала. Ей казалось, что окружавший ее мир рушится. Девушка ощутила ледяные объятия отчаяния. Потом боль и отчаяние прошли. В душе Тори осталась только пустота.

Студеный ветер носился с воем по узким ущельям. Как долго Тори сможет выдерживать это? — спрашивал себя Ник. Они почти выбрались из Сьерры, но снег снова закрыл перевалы, сделал их опасными. Любая ошибка, любой неверный шаг грозили гибелью. Они могли застрять на перевале, как это случилось два года назад с Доннером и его людьми.

Впереди виднелась ниша, образованная корнями деревьев. Она почти тонула в водовороте снежинок, потоки которых неслись на путников. Ник жестом велел Тори остановиться. Если бы он крикнул, она бы не услышала его из-за ветра. Когда они спрятались под навесом, Ник оценивающе посмотрел на девушку, увидел иней на ее ресницах и посиневшие губы.