Это представлялось вполне возможным, если папа не настоит на ее возвращении в Калифорнию, а позволит остаться в Бостоне, где Тори ждали важные дела. Она могла бы помочь организовать съезд по вопросу о правах женщин… и, конечно, здесь были театр, который она так любила, вечеринки, балы, чаепития. Бостон притягивал Тори множеством захватывающих развлечений, жизнь тут была более утонченной и интересной. Конечно, она никогда не расскажет папе о некоторых своих поступках, например, о том, как сопровождала преподобного Гидеона на бостонской набережной. Тори поежилась, вспомнив об этом эпизоде, о том, что они едва избежали несчастья, об опасном человеке — она несколько раз пыталась мысленно воссоздать его образ, но вся история превратилась в расплывшееся пятно из страха и ужаса, и в сознании Тори сохранился лишь смутный силуэт высокого мужчины с порочными глазами и саркастической улыбкой.

Что ж, все это осталось в прошлом. Теперь она участвовала в кампании за трезвый образ жизни более осторожно, тем более что сам преподобный Гидеон отказался от вылазок в столь опасные районы. Не стоит рассказывать папе о таких вещах и о том интересе, который она проявляла к правам женщин и рабов.

Отец пришел бы в ужас от всего этого, поэтому Тори считала излишним сообщать ему о том, как проводит время. Он мог настоять на ее возвращении в Калифорнию, а она была счастлива здесь, где ее ждали важные дела. В конце концов, Син опекал ее, если она не требовала от него слишком многого. Он только изредка протестовал, да и она после бегства с набережной стала чаше прислушиваться к его словам.

Син всегда был самым пылким ее защитником. Именно он утешал Тори, когда на своем первом балу она подслушала, как гости обсуждают ее поведение и характер; воспоминания об этих сплетнях и сейчас вызывали у нее дрожь.

— Племянница миссис Райен ведет себя слишком дерзко для благовоспитанной леди, правда? Она похожа на цыганку со своей копной непокорных темных волос, — громким шепотом произнесла миссис Фитцхью, обращаясь к своей спутнице.

Миссис Куинси согласилась, кивнув головой.

— О да, она настоящая дикарка, и я не удивлюсь, узнав, что ее мать из тех индейских племен, что ходят полуголыми. Бесстыжие язычники — вот кто они такие.

— Да, она может разыгрывать из себя настоящую леди — и я должна признать, что она умеет держаться безупречно благодаря стараниям Кэтрин Райен, — но помяните мои слова: кровь даст о себе знать. Это неизбежно.

— Конечно, Лавиния. Если бы Кэтрин не происходила из влиятельной нью-йоркской семьи Пелтов, Симес Райен никогда не добился бы такого успеха. Он остался бы похожим на своего брата, которого я всегда считала негодяем — того самого, что уплыл в Калифорнию и женился на местной девушке…

— После ужасного скандала, если ты помнишь. Уинстон Уикер не позволил капитану — иммигранту — жениться на его единственной дочери. Так просто не делают, хотя, конечно, теперь я его понимаю, он сколотил приличное состояние, позволившее ему отправить свою необузданную дочь в лучшую школу — хм! На мой взгляд, это глупо. Напрасная трата денег. Все равно, что обрядить дикаря в шелка.

Стоя за высокой пальмой, растущей в кадке, Тори так сильно стиснула свои обтянутые перчатками кулаки, что они начали болеть. Однако она не выдала своего присутствия. Даже когда Син отыскал ее за блестящими зелеными ветвями и, тотчас поняв, что произошло нечто неприятное, тихо проклял злобных гарпий, Тори никому не позволила заметить, как задела ее беседа двух женщин.

Все это было неправдой! Возможно, когда-то отец был в некотором смысле авантюристом, а в жилах матери текла испанская кровь, но она, Тори, определенно не имела отношения к полуголым индейцам… Ее кожа была светлой, со сливочным оттенком, а не смуглой. И дядя Симес, возможно, женился на нью-йоркской красавице хороших кровей, но он работал как вол и добился успеха, занимаясь сначала перевозками, а сейчас железными дорогами. Все говорили, что у железных дорог большое будущее и что следующим бостонским миллионером станет Симес Райен.

— Я забыл, — сказал дядя Симес, протягивая письмо, — это сегодня доставили для тебя. Твой отец в Новом Орлеане, и до возвращения в Техас он отправит коробку с кружевами и тканями для новых платьев.

Маура и Меган радостно закричали, потому что Патрик Райен всегда присылал щедрые подарки трем девушкам — лучшие наряды, кружева, перья и меха, даже жемчужные пуговицы, перчатки и шелковые чулки. В его последней посылке лежали четыре дамских пояса, только что вошедших в моду, а также отрезы полотна и шелка черного, белого и алого цветов.

— В Техас? — Тори неохотно взяла письмо. — Зачем ему ехать в такое опасное место?

— Опасное, крошка?

Слегка нахмурившись, она посмотрела на дядю:

— Да. В газетах пишут, что американская армия заняла спорные территории возле Рио-Гранде, провоцируя мексиканцев на ответные действия. Скоро объявят войну, потому что Мексика не намерена отдавать Техас, Нью-Мексико и даже Калифорнию.

Симес лукаво улыбнулся:

— Вижу, ты хорошо информирована. Однако тебе не стоит волноваться. Здесь ты в безопасности.

Дело было совсем в другом. Она боялась не за себя.

«Заберет ли меня папа отсюда, когда война закончится?» — спросила себя Тори. Она жила в Бостоне уже довольно долго, хотя сначала речь шла о коротком сроке. В последних письмах отец намекал, что теперь, когда Тори выросла и получила образование, он хотел бы видеть ее дома.

«Но я не желаю возвращаться туда! — мысленно взбунтовалась девушка. — Почему я должна возвращаться?» Калифорния разительно отличается от Бостона. Браки там заключаются по договоренности — она считала этот обычай пережитком феодального строя и никогда бы не вышла за человека, который относился бы к ней как к существу низшего класса. Это противоречило ее убеждениям, она не могла даже допустить такой мысли.

Поэтому Тори пробежала глазами письмо почти в страхе, но отец ограничился пожеланием всех благ, напоминая, что она должна быть учтивой, скромной и умеющей сдерживать свой норов. Он закончил письмо самыми теплыми словами, выразил надежду на скорую встречу, сообщил, что сильно скучает. Тори надеялась, что ей не придется возвращаться домой, и испытывала из-за этого чувство вины.

— Я уверен, что Патрик проявляет осторожность, — сказал дядя Симес, — и держится в стороне от театра военных действий.

Тори оторвала взгляд от письма и улыбнулась:

— Конечно.

Глава 2

Пало-Альто,

Мексика 8 мая 1846 года

Пушечное ядро с громким, пронзительным свистом рассекло воздух. Ник Кинкейд тотчас узнал этот звук. Все еще стоя на коленях, он поднял голову; ослепительное сияние полуденного солнца заставило его прищуриться. Сквозь раскаленное дрожащее марево Ник увидел стелющийся над бескрайней равниной густой дым. Его нос раздражали запахи крови, пыли и пороха. Он с новым усердием принялся резать кожаный ремень, которым сумка с почтой была привязана к мертвому мексиканскому курьеру. Пальцы Ника горели, но он не помнил, когда ободрал их. Наконец ремень освободился, Ник дернул его и вскочил на ноги.

Он сделал это вовремя.

Ядро упало с неба, несколько раз отскочило от земли и оставило на ней борозду, задев мертвого курьера. Сухие желто-коричневые травинки взлетели вверх. Сгоревший порох издавал запах раскаленной серы; медный шар блестел на солнце. Мексиканцы еще не осознали, что медные пушечные ядра летят слишком медленно и являются неэффективным оружием. Они приносили смерть лишь случайно — в отличие от мексиканских солдат, мастеров рукопашного боя, искусно использовавших свои испанские штыки. Если бы у Ника был выбор, он предпочел бы ежедневно иметь дело с ядрами.

Похоже, его ждал такой выбор.

Американские артиллеристы торопливо выкатили легкую пушку на ровный участок и открыли огонь. Грохот этих подвижных полевых орудий был отнюдь не впечатляющим, но заряды крупной картечи несли смерть большому количеству врагов, со свистом пролетая над полем боя. Наступавшие мексиканцы падали как подкошенные. Ник оказался между двумя армиями.

Над его головой пронеслась очередная порция картечи, и он бросился на землю за серебристо-голубой куст колючей агавы. Перекатился на спину и взвел затвор своей винтовки.

Лист агавы уколол его в бедро. Здесь не сумел бы спрятаться и кролик. Выругавшись, Ник подтянул под себя ноги и осмотрел голую равнину. Впереди, на расстоянии в двести ярдов, у края прерии виднелось единственное приличное укрытие — чапарель. Оказавшись в зарослях кустарника, он доберется до позиций американцев. Это был единственный шанс. Возможно, американцы узнают своего разведчика прежде, чем застрелят его. Возможно.

Бой продолжался, противники сближались, зажимая Ника с двух сторон. Он тихо чертыхнулся. Попытка добраться до американцев в такой близости от врага равнозначна самоубийству. Он должен рискнуть и добежать по открытой местности до чапарели на глазах у мексиканцев. Нелегкая задача… Ник заметил какой-то блеск и повернулся, прищурив глаза. Солнечный свет отражался от штыков, сабель и начищенных пуговиц. Отряд мексиканских кавалеристов устремился к правому флангу американцев. Отвлекающий фактор — именно в нем нуждался Ник.

Под крики командиров и треск выстрелов Ник побежал зигзагом по тлеющему дерну, заваленному трупами. Его сапоги глухо врезались в сухую землю, поднимая столбы пыли, но он не мог остановиться или сбавить скорость. Двести ярдов — большое расстояние, когда возле уха свистят неразборчивые пули.

Не преодолев и половины пути, Ник услышал жужжание американского ядра — более точного и опасного, чем мексиканское. Он метнулся к неглубокой траншее, у края которой лежали черные камни, заметно выделявшиеся на фоне желтой прерии. Чертыхаясь, Ник бросился в канаву; на него обрушился град из кусков земли и камней. Он упал на чей-то распростертый труп. Оторопев, Ник дернулся в сторону и вдруг понял, что «труп» еще жив.