Дети выскочили вслед за ней с ликующими криками, радуясь свободе после целого дня, проведенного в тесноте кареты.

– Ура! Мы дома!

Няня, миниатюрная тихая индианка по имени Керани, гораздо более медленно последовала за ними.

– Подождите, пожалуйста, – мягко окликнула она детей, и только из привязанности к ней те остановились около крыльца, подпрыгивая от нетерпения, и ждали, пока няня к ним не присоединится.

Улыбающийся лакей открыл дверь и шагнул в сторону, пропуская вперед Бартвелла.

– Мисс Элеонора!

На покрытом шрамами лице Бартвелла сияла улыбка. Можно подумать, уж год прошел, а не несколько дней, как ее старый друг и дворецкий видел их в последний раз, с нежностью подумала Элеонора. Как только корабль вошел в порт, слуги выехали вперед, чтобы открыть дом и все подготовить, а Элеонора с детьми на несколько дней задержались. Благодаря этому малыши смогли немного отдохнуть от путешествия. За долгие дни в каюте корабля, отплывшего из Италии, дети измучились от скуки и невозможности побегать. Кроме того, к радости Элеоноры, задержка позволила вырваться из обременительного общества мистера и миссис Колтон-Смит.

Хьюго Колтон-Смит, мужчина средних лет, кузен захудалого барона, всю жизнь прослуживший чиновником, и его жена Аделаида плыли на том же корабле из Неаполя в Англию. Супруги взяли на себя роль ее старших сопровождающих, дабы «соблюсти приличия». Полугода вдовства, по их мнению, недостаточно, чтобы приспособиться ко всем тяготам жизни, даже если речь идет о замкнутой жизни на корабле. А главное, необходимо защитить бедняжку от нежелательного внимания со стороны пассажиров мужского пола, многие из которых иностранцы, а у некоторых на лбу написано, что они авантюристы, для которых несчастная – и богатая – вдова станет легкой добычей.

Элеонора внушала себе, что намерения у Колтон-Смитов самые добрые, и гнала мизантропическое подозрение, что супруги делают это для того, чтобы потом иметь возможность вставить в разговор: «Когда мы путешествовали с леди Скарбро…» Однако все труднее становилось выслушивать их скучные и ограниченные рассуждения.

Элеонора опасалась, что Колтон-Смиты захотят ехать с ней до Лондона, и по этой причине мысль задержаться на несколько дней, пока Бартвелл приводит дом в порядок, показалась ей посланной свыше.

– Здравствуйте, Бартвелл. – Элеонора поприветствовала дворецкого со счастливой улыбкой и обняла его. Многие посчитали бы ее выбор слуги странным. В юности он занимался кулачным боем, а уйдя из спорта, служил ее отцу, сколько Элеонора себя помнила, и любил ее будто родную дочь. Когда отец отослал пятнадцатилетнюю Элеонору в английскую школу, Бартвелл поехал с ней, и девушка была очень благодарна ему и за компанию, и за поддержку.

– Уверена, все готово.

– Как всегда, мисс, – с улыбкой ответил Бартвелл. – С этим вашим якобы французским поваром чуть припадок не случился. Но мы все подготовили для вас и малышей.

Бартвелл повернулся к вышеупомянутым малышам, вежливо кивнул застенчивой, немногословной индианке, потом предложил Натану продемонстрировать свою боксерскую форму, выставив перед собой руки, и похвалил новый чепчик Клэр.

Элеонора достала из кареты тиковую шкатулку, которая ехала с ней на соседнем сиденье от самого побережья. Шкатулка была изготовлена из темного дерева высшего качества и покрыта тонкой резьбой, петли и замок золотые.

Проглотив комок в горле, Элеонора тихо проговорила:

– Теперь ты дома, милый.

– Мисс Элли, – раздался за ее спиной низкий голос, – добро пожаловать домой. Дайте помогу.

Элеонора с улыбкой обернулась:

– Здравствуй, Закари. Рада тебя видеть.

Еще один человек, слуга, чье присутствие в доме было темой для сплетен. У Закари была темная кожа – ненамного светлее, чем шкатулка в руках Элеоноры, – поэтому общество возмущало, что он не слуга ее, а поверенный. Закари и его мать были рабами, принадлежавшими одному южанину, у которого гостил отец Элеоноры. Он выкупил и мальчика, и женщину, а вернувшись домой, дал им свободу. Мать Закари работала поварихой у них на кухне, а мальчик оказался настолько умен, что мистер Таунсенд оплатил его образование. Закончив школу, Закари поступил на службу к мистеру Таунсенду, а несколько лет назад, после смерти отца Элеоноры, перешел к ней и с тех пор улаживал все деловые вопросы.

Элеонора, не раздумывая, передала шкатулку поверенному. Закари и Бартвеллу она доверяла больше всех, не считая дорогой подруги Джулианы. К тому же Закари восторгался талантом ее мужа, и они провели много вечеров за разговорами о музыке.

– Отнеси, пожалуйста, в музыкальный салон.

– Разумеется.

Элеонора отправилась в дом, остальные последовали за ней, и там их, выстроившись в ряд, встречали остальные слуги. Элеонора устала, однако уклоняться от своих обязанностей не привыкла, поэтому поприветствовала каждого вернувшегося вместе с ней из Италии по имени и позволила Бартвеллу представить ей тех, кого он нанял за эти дни.

Дети унеслись наверх, Элеонора же, отдав шляпу и легкий дорожный плащ лакею, прошла по коридору к музыкальному салону. Она закрыла за собой дверь и остановилась, глядя по сторонам. В этой комнате Эдмунд проводил почти целый день, и все здесь напоминало о нем. У Элеоноры кольнуло сердце, когда она увидела пианино, за которое Эдмунд никогда больше не сядет.

Она подошла и опустилась на мягкое сиденье. На пюпитре не было нот, в канделябрах стояли ни разу не зажигавшиеся свечи. Комнату явно содержали в порядке – на инструменте ни пылинки, – однако Элеонору не покидало ощущение пустоты и заброшенности.

Она вспомнила, как в первый раз увидела сэра Эдмунда. Фрэнсис Бакминстер устроил у себя в доме музыкальный вечер. А Элеонора была известным меценатом. Хотя сама она талантами не обладала, творения людей одаренных доставляли ей величайшее удовольствие, Элеонора не жалела денег, покровительствуя людям искусств. Где бы она ни жила, в Нью-Йорке, Лондоне или Париже, ее модную гостиную посещали друзья-меценаты, а также писатели, композиторы и другие деятели искусств, которыми Элеонора восхищалась. В аристократические круги Лондона Элеоноре доступа не было. Несмотря на обучение в Англии, ее американские корни и семейное состояние, нажитое путем торговли, навечно уготовили ей место изгоя среди лондонской элиты. Однако у Элеоноры было много друзей и знакомых из мира искусства, и она имела возможность наслаждаться активной жизнью и общением с людьми из всех слоев общества.

Сэр Эдмунд исполнил на музыкальном вечере одну из своих сонат, и Элеонора была потрясена не только виртуозной игрой, но и красотой произведения, растрогавшей ее почти до слез. Элеонора сразу поняла, что этот бледный, хрупкий, светловолосый юноша – гений.

За последующие несколько недель они стали друзьями. В отличие от большинства ее знакомых музыкантов, денежная помощь Эдмунду была не нужна. Но, познакомившись с ним поближе, Элеонора поняла, что он очень нуждается в помощи другого рода. У Эдмунда явно были проблемы со здоровьем, время от времени его сотрясали мучительные приступы кашля – очевидно, чахотка. Сырой английский климат в таких случаях вреден, решила Элеонора, но, когда посоветовала Эдмунду уехать в места с более теплым климатом, он только печально улыбнулся и ответил, что не может.

Оказалось, причина – его мать, жадная, требовательная, властная женщина, манипулировавшая сыном в своих интересах. Стоило Эдмунду переехать из поместья в графстве Кент в Лондон, мать начала забрасывать его письмами, то рассказывая о проблемах, решить которые способен только он, то жалуясь, что соскучилась. Беды сыпались как из рога изобилия – слуга ворует, управляющий выдает недостаточно денег на хозяйство, младшая сестренка без любимого брата по ночам плачет в подушку. В результате сэр Эдмунд по меньшей мере раз в две недели мчался домой, бросая работу над своей оперой. А когда леди Скарбро сама приезжала в Лондон, становилось еще хуже. Она требовала, чтобы сын сопровождал ее на балах, суаре, в клубе «Олмак», где знакомила его с подходящими невестами, одобренными ею лично.

Сэр Эдмунд никогда не спорил с матерью и часто бросал свои дела, чтобы исполнять ее поручения, с которыми, по мнению Элеоноры, даже самая недалекая женщина справилась бы сама. Как только леди Скарбро уезжала, Эдмунд тут же кидался наверстывать потерянное время и сидел за пианино ночи напролет. Случалось, что Эдмунд забывал поесть, и на пользу это ему не шло.

Слуги Эдмунда были небрежны, хозяйство велось кое-как, а сам он весьма смутно представлял, какие доходы получает от положенного по титулу имения и каковы проценты с денег, завещанных ему бабушкой по материнской линии. Такое невнимание к бытовой стороне жизни не удивляло Элеонору, она привыкла к людям искусства и знала, как часто практические вопросы ставят их в тупик.

Элеонору так и подмывало взять дело в свои руки. Ей всегда тяжело было смотреть, как у людей все идет наперекосяк, ведь Элеонора обладала недюжинными способностями организатора. Некоторые считали ее настырной и неугомонной. Но Элеонора заметила, что среди тех, кому она помогла, людей, думающих так, не было. Напротив, все подопечные только выиграли от ее вмешательства.

Элеонора была уверена, что сумеет наладить жизнь сэра Эдмунда. Но проблема в том, что она не имела на это права. Эдмунд самостоятельный человек, а не бедный сирота или слуга, зависящий от хозяев. Конечно, Элеонора могла давать ему советы – что и делала при первой возможности, – но сэр Эдмунд не выносил даже мелких конфликтов и вообще полагал, что будничные дела того не стоят, поэтому привычек своих не менял.

Однажды Эдмунд пришел к ней бледный и мрачный и, кашляя через каждое слово, поведал, что тревожится за мать. Она прислала сыну душещипательное письмо с жалобами на одиночество и длинным списком проблем, которые не в состоянии решить без него. Элеонора испугалась за здоровье Эдмунда, разозлилась на эгоистичную леди Скарбро, и тут ее наконец осенило.