Кэндис Кэмп - Опасный мужчина

Погребальный костер устроили на берегу моря. Простой катафалк из деревянных досок с двух сторон опирался на неровно сколоченные кресты из сучьев. Снизу сложили горку обтесанных поленьев, ветки и мелкие куски топляка, собранные на берегу, облили все это керосином, чтобы быстрее разгорелось и не гасло. На двух широких досках покоилось неподвижное тело, завернутое в покрывало, человеческая фигура без лица, из-за этого выглядевшая еще более жалко и одиноко.

Вдова, высокая статная женщина, величественная в суровом черном одеянии, стояла в стороне. Ближе ей подойти не позволили. Власти пытались отговорить вдову от участия в обряде, даже посылали священника, чтобы заставил ее прислушаться к доводам рассудка. Слишком печальное зрелище для слабых женских нервов, объясняли они, ей будет тяжело на это смотреть.

– Моему мужу пришлось не легче, – отвечала Элеонора, леди Скарбро, и по ее спокойному тону любой знавший эту женщину понял бы, что она не изменит решения. – Я останусь с ним до конца.

Итальянские власти имели с ней дело в первый раз, однако в конце концов убедились на собственном опыте, что Элеонора Таунсенд Скарбро редко уступает в спорах, и пошли навстречу ее пожеланиям, однако настояли, чтобы она держалась в стороне. В пылу раздражения они отбросили деликатные фразы и напрямую заявили, что около костра запах будет невыносимый.

Поэтому теперь Элеонора стояла на пригорке, неподвижная, с прямой спиной, и смотрела туда, где нашло свой последний приют тело сэра Эдмунда Скарбро. Порывы ветра заставили длинный черный плащ облепить ее фигуру, трепали вуаль, и Элеонора дрожала, печально удивляясь тому, что на солнечном побережье королевства Неаполь может быть так холодно.

Спутник Элеоноры, маленький круглый человечек, бросил на нее тревожный взгляд. При менее печальных обстоятельствах они выглядели бы комично рядом друг с другом – она высокая и прямая, он полный и низкорослый, да еще и напускал на себя важность, играя роль заступника. Мужчина положил ладонь ей на плечо, потом убрал руку, на некоторое время зависшую около спины Элеоноры, будто хотел дотронуться до этой несгибаемой фигуры, но не отваживался. Наконец заглянул ей в лицо, потом перевел взгляд на костер и обеспокоенно нахмурился. Быстро отвел глаза:

– Мне кажется… вы, должно быть, замерзли… прошу вас, леди Скарбро…

Элеонора пронзила его резким взглядом:

– Можете идти, синьор Кастеллати. Со мной все будет в порядке.

Круглое лицо мужчины исказилось от потрясения.

– Нет, нет, нет…

Он разразился страстной речью на итальянском, но тараторил так быстро, что Элеонора разобрала не все, однако суть уловила: оперный импресарио беспокоится не за себя, его прежде всего тревожит состояние леди. В конце речи он испуганно глянул на костер, опровергая собственные слова.

– Благодарю вас, синьор, – искренне ответила Элеонора и похлопала его по руке. Как бы комично этот человек ни выглядел, он твердо настоял на том, чтобы быть с ней до последней минуты, несмотря на явное неудовольствие и даже страх. Смелый поступок, считала Элеонора.

– Вы мне очень помогли.

И это была правда. Кастеллати оставался рядом с ней последние несколько дней, с тех пор как сэр Эдмунд не вернулся с лодочной прогулки. Да, намерения Кастеллати были не вполне бескорыстны, поскольку он как раз ставил оперу Эдмунда, и иногда Элеоноре хотелось остаться одной, однако импресарио оказался незаменим при общении с итальянскими властями.

Разумеется, Дарио Параделла, ближайший друг сэра Эдмунда в Неаполе, тоже был рядом, но, поглощенный собственным горем, ничем помочь не мог. К тому же отношения с неаполитанским правительством у Дарио были напряженные – им не слишком нравились его достаточно либеральные идеи.

– Ах, ma donna bella…[1] – Дарио, стоявший по другую сторону от Элеоноры, повернулся к ней и сжал ее руку. – Какое горе… какое горе… истинный гений…

– Да.

Тут разожгли погребальный костер, языки пламени начали лизать облитые керосином дрова, танцевать на мелких кусках топляка. Мужчины, которые развели огонь, поспешно отступили, несколько раз перекрестившись.

Зрелище было жуткое – безжизненное тело под покрывалом, подбирающийся к нему огонь… Вдруг Элеонору пробила сильная дрожь.

Как же так? Эдмунд не должен был умереть таким молодым. Элеонору охватило раскаяние и чувство вины. Наверное, ей вовсе не нужно было привозить его сюда.

Элеонора была уверена, что действует во благо мужу. Здесь ему будет лучше, он укрепит здоровье. Но теперь она осознала, какой была самонадеянной, какая ложная гордость заставила ее возомнить, что можно отнять у смерти намеченную жертву.

Элеонора привезла Эдмунда в Неаполь, надеясь, что теплый итальянский климат окажет на него благотворное действие. Разумеется, чахотку вылечить невозможно, однако врачи согласились, что от сырой английской погоды будет только хуже. Здесь, думала Элеонора, Эдмунд сможет дышать свежим морским воздухом, отдохнуть от бесконечных требований навязчивых родственников и посвятить всего себя сочинению музыки в стране, где опера процветает.

Но Эдмунд погиб.

Тем временем костер разгорелся сильнее, и вытянутый силуэт на катафалке поглотило пламя. Даже издалека запах горелой плоти было ни с чем не спутать. Синьор Кастеллати поднес к лицу руку в перчатке, закрыл нос и рот платком и отвернулся, чтобы не видеть ужасной картины. Даже Дарио опустил глаза.

Но Элеонора не позволила себе отвести взгляд. Это ее последний долг. Единственное, что она может сделать для мужа.

Элеонора будет смотреть, как в пламени исчезают его бренные останки, а потом заберет прах. А после того как завершится труд Эдмунда и его опера будет поставлена в Неаполе, Элеонора привезет его прах домой, в Англию.

Энтони, лорд Нил, срезал печать с конверта, который только что принес ему лакей, и быстро прочел письмо. Вздохнул. Старшая сестра Гонория сообщала, что во второй половине дня планирует нанести ему визит. Зная Гонорию, он предвидел, что карета прибудет почти одновременно с посыльным.

Энтони охватило трусливое желание приказать, чтобы на конюшне седлали лошадь, а потом притвориться, что его не было дома и письма он не получал. Но, увы, так поступить Энтони не мог. Со дня смерти сэра Эдмунда прошло всего полгода. И хотя сестра его частенько раздражала, нельзя вести себя подобным образом с горюющей матерью.

Бросив письмо на стол, Энтони позвонил в колокольчик, вызывая лакея, и велел тому зайти на кухню и сказать дворецкому, что леди Гонория останется к чаю… а может, и к ужину.

Энтони подошел к окну и посмотрел на подъездную дорожку. Это был его любимый вид – широкий главный двор, дорожка и деревья, но сейчас Энтони ничего перед собой не замечал. Мысли его были обращены к племяннику, погибшему полгода назад.

Энтони не был особенно близок с Эдмундом, как, впрочем, и с другими родственниками. Гонория, несомненно, сказала бы, что виной тому его нрав. Однако Энтони хорошо относился к Эдмунду и считал его человеком талантливым и многообещающим. Энтони опечалило известие о смерти Эдмунда, и он считал, что теперь прекрасные музыкальные произведения так и останутся несозданными.

Давно уже стало понятно, что Эдмунд долго не проживет. Он с детства был болезненным. Но еще нелепее было потерять его из-за несчастного случая. Энтони невольно приходила в голову мысль, что молодой человек остался бы жив, если б не упрямая женщина, которую он по глупости взял в жены.

В свое время, несмотря на неприязнь к Элеоноре Таунсенд, ныне леди Скарбро, Энтони одобрял переезд в Италию, полагая, что для чахоточного больного теплый солнечный климат полезнее, чем сырые английские зимы. К тому же молодому человеку не помешает уехать подальше от постоянных жалоб и требований матери.

Но с тех пор как Эдмунд погиб, Энтони чувствовал себя виноватым за то, что не уговорил племянника остаться на родине. Только сам Энтони знал, что не обсуждал этот вопрос с сэром Эдмундом исключительно потому, что не хотел лишний раз бывать в его доме, где был риск столкнуться с леди Элеонорой.

Вспоминая о леди Элеоноре, Энтони всегда чувствовал одно и то же – диковинную смесь раздражения и острого плотского желания, а еще мучительную вспышку досады оттого, что не может контролировать ни одно из этих чувств. Черт побери эту женщину, думал Энтони. Что бы она ни делала, леди Элеонора была совершенно невозможна, и, наверное, поэтому ее было невозможно забыть.

С момента их первой встречи прошел год, однако Энтони помнил каждую секунду…

Энтони постучал в дверь дома Элеоноры Таунсенд и ждал, мечтая оказаться где угодно, только не здесь. Он жалел, что обещал сестре поговорить с невестой сэра Эдмунда.

Просьба сестры претила сэру Энтони. Все в душе его восставало при одной мысли. Сам сэр Энтони предпочитал, чтобы в его жизнь никто не вмешивался, и не желал лишать других той же привилегии.

Но Гонория буквально умоляла его, театрально прижав руки к трепещущей груди. Энтони должен спасти ее единственного сына из лап жадной до денег гарпии, говорила сестра. По молодости и неопытности Эдмунд сделал предложение авантюристке из Америки. Эта Элеонора Таунсенд наверняка завлекла его обманом, уверяла Гонория. Энтони должен нанести визит охотнице за женихами, поймавшей в свои сети Эдмунда, и расстроить брак. По мнению Гонории, достаточная сумма денег поможет разубедить любую авантюристку.

Гонория, на самом деле являвшаяся не родной, а сводной сестрой Энтони, напомнила ему о долге главы семьи, особенно по отношению к ней. Гонории было четырнадцать, когда мать Энтони умерла при родах, едва произведя его на свет. Если верить словам Гонории, она практически одна вырастила Энтони. И уж он-то, напомнила Гонория, должен лучше всех понимать, каких бед может наделать красавица-авантюристка, женив на себе богатого мужчину.