Мнения мужчин разделились. Одни говорили, что в нем сразу видна кровь Тримейнов, другие не находили никакого сходства. Тон задавал старый мистер Фонтеной, который помнил пропавшего Тримейна еще мальчиком. Он сказал, что тот Тримейн, которого он знал, был открытым, пылким юношей и никоим образом не мог превратиться в того неисправимого комедианта, каким выказал себя приехавший джентльмен.

Мистеру Фонтеною возражал милорд Клеведейл, сей сангвинический пэр, который также утверждал, что помнит молодого Тримейна. Этот говорил, что юноша-забияка вполне мог с годами развиться в теперешнего джентльмена. Он напомнил лорду Бэрхему о старом знакомстве, которое было с восторгом возобновлено.

Правда, казалось, что виконт очень мало помнит о пролетевших днях юности, но следует признать, что и память милорда Клеведейла была тоже несколько затуманена. Как-никак прошло много лет – не меньше тридцати, как считал его лордство, ибо юный Тримейн убежал на континент, когда ему только-только исполнилось восемнадцать.

Никто не придавал особого значения тому, что Ренсли упорно отказывался признать своего предполагаемого кузена. В конце концов, было вполне естественно, что он вцепится в свое наследство зубами и когтями. Беда была в том, что теперь никто не знал, как к бедному Ренсли обращаться. Невозможно, чтобы существовали два виконта с одинаковыми именами, но пока стряпчие и судьи не перебрали все документы и не обсудили всех притязаний, новый лорд не имел никаких прав на титул, и Ренсли мог оставаться, как был, с поместьями и замками. Однако почему-то – видно, причина опять заключалась в магнетическом взоре – к пришельцу обращались повсюду как к лорду Бэрхему, тогда как его менее привлекательный родственник получил в свете ничем не примечательное звание эсквайра.

Все считали, что за милорда говорит тот факт, что он не требовал возвращения имущества. Обманщик, говорили все, первым делом попытался бы разжиться деньгами под будущее обеспечение. Но его лордство ничего такого не делал, равно как не выказывал и желания выкурить Ренсли из фамильного дома на Гровенор-сквер, пока все не будет улажено законным образом. Леди говорили, что в этом заметно величие души старого джентльмена; джентльмены торжественно качали головами и не знали, как к этому относиться.

Когда милорд величественно явился в святилище Уайтс-клуба, лишь один-два джентльмена пробормотали что-то о бесстыдстве. Но и эти слабые голоса умолкли; милорд стал членом. Собственно, никто не знал, кто рекомендовал его, а сэр Энтони Фэншо заявил, расхохотавшись, что милорда рекомендовал сам милорд. Несколько джентльменов возмутились, когда до них дошел смысл сказанного, однако никто не потребовал исключения его лордства. Волей-неволей он был принят, и обществу пришлось признать, что, несмотря на некую экстравагантность манер, его тон был образцовым, а в его обращении как нельзя лучше сочетались величественность и любезность.

Тем не менее нельзя было отрицать, что этот человек был загадкой. Никто не мог припомнить, чтобы он когда-либо прямо и открыто заявил, что он лорд Бэрхем. Впрочем, никто и не решался задать ему столь щекотливый вопрос, и считалось, что это служит ему оправданием. Но другие полагали, что честный претендент должен открыто заявлять о своих притязаниях. Вместо того чтобы предъявить Ренсли и обществу какие-нибудь доказательства своей личности, он, казалось, предпочитал оставаться загадкой, возложив все обязанности на адвокатов. Лорд Клеведейл считал такое поведение еще одним очком в пользу джентльмена, но мистер Фонтеной только качал головой и говорил, что это совсем не согласуется с характером молодого Тримейна.

Так же много обсуждали щекотливый пункт, касающийся социального положения милорда. В конце концов было решено – хотя никто не знает, кем и как, – что его следует принимать. Вероятно, здесь немалую роль сыграли дамы, потому что они все были откровенно помешаны на его лордстве. И так получилось, что старый джентльмен стал весьма заметной фигурой в столичной жизни и носился в вихре светских удовольствий. Дети встречали его чуть ли не каждый день то в одном доме, то в другом, и все стали замечать, что его лордство в полном восторге от юных гостей его старинной приятельницы леди Лоуестофт.

Сэр Энтони счел нужным поддразнить Прюденс – ее отношения с милордом становились все более близкими. Как-то днем они встретились в Уайте-клубе: сэр Энтони только что вошел в игорную комнату, а Прюденс только что встала от стола, где играли в фараон.

Она с готовностью ответила ему:

– О, но ведь он такой забавный старый rone[25]! – чем проявила поразительную непочтительность к столь близкому родственнику. – Он приходит с визитами к миледи и пожирает глазами мою бедную Кэйт.

– И как же мисс Мерриот воспринимает это? – спросил сэр Энтони, кивая через комнату мистеру Белфорту.

– С невозмутимостью, сэр. Я говорю, как бы она не влюбилась в старого джентльмена. Прошу вас, скажите, не женат ли он?

– Я бы сказал, что вы должны знать об этом лучше меня, – последовал неожиданный ответ.

– Я, сэр?

– Миледи Лоуестофт должна знать, – ответил с некоторым удивлением сэр Энтони.

Она закусила губу – такой глупый промах! Верный признак того, что ее нервы не так крепки, как раньше.

Она попыталась загладить свою ошибку:

– О, мы знаем, что он был женат. Но его жена давно умерла. Он ничего не говорит о новой женитьбе, но я полагаю, что он не все рассказывает миледи.

За спиной у них послышалось какое-то движение. Они слегка отступили от двери и, повернувшись, увидели милорда Бэрхема, входившего под руку с лордом Марчем.

– Ах, дорогой мой Фэншо! – воскликнул старый джентльмен. – И мой юный друг Питер Мерриот! Я только что избавился от утомительных забот моего парикмахера. – Он приложил ладонь к глазам, обозревая комнату. – А где же мой добрый друг Клеведейл?

Клеведейл не замедлил явиться.

– Ну, Бэрхем, что это такое? Вы опоздали на полчаса, а я вас жду.

Милорд воздел руки:

– Парикмахер! Тысяча извинений, мой дорогой Томас! Но требования парикмахера!.. Будь это что-либо другое, я бы бросил это ради пикета. Все, буквально все, мой дорогой Томас. Даже своего портного я бы послал к дьяволу. Но парикмахер!.. Отпустите мне этот грех, вы должны простить меня!

Клеведейл рассмеялся.

– Клянусь небом, какое щегольство! Дай Бог, чтобы я никогда не увидел вас лысым. Пойдемте к моему столу. Я уже полчаса держу его для вас, несмотря на все атаки Молиньюкса. – Он проводил милорда к столу у окна.

– Интересно, не находит ли он все это манерничанье утомительным? – задумался сэр Энтони.

– Клеведейл? – вопросительно взглянула на него Прюденс.

– Нет, святая наивность, – новый виконт. К ним подошел мистер Белфорт:

– Тони, Деверю желает составить партию в ландскнехт, а все играют в фараон. Не присоединитесь ли вы с Мерриотом? Деверю как будто бес обуял – хочет играть только в ландскнехт. Бедняга приуныл, у него плохие новости, знаете ли. – Мистер Белфорт с глубокомысленным видом закивал головой. – Нужно его как-то поддержать, вот я и обещал ему найти еще пару. Всегда играет в ландскнехт, когда у него неприятности, бедняга Деверю...

– В чем же состоят его неприятности? – заботливо осведомилась Прюденс.

– О, чертовски скверные новости, мальчик мой. Эта его старуха тетка, на деньги которой он так надеялся, стала выздоравливать, да к тому же говорят, что она еще лет десять протянет. Бедняга Деверю, сами понимаете! Нужно его ободрить.

С этим похвальным намерением они и отправились играть в ландскнехт.

Спустя несколько минут в комнате появился Ренсли в компании мистера Мэркхема. Мистер Мэркхем был разгорячен, мистер Ренсли нахмурен. Дело в том, что Ренсли начал раздражать его приспешник, и между ними произошла ссора. Мистер Ренсли отказался присоединиться к партии в фараон под предлогом, что он обещал играть с Мэркхемом. Парочка уселась за пикет недалеко от стола мистера Белфорта.

Мистеру Мэркхему выпало сдавать карты, а Ренсли в это время хмуро оглядывал комнату. Его взгляд упал на милорда Бэрхема, также играющего в пикет. Он пробормотал крепкое ругательство и в ярости уставился на виконта. Увидев его, милорд помахал ему своей белой ручкой, каковое приветствие мистер Ренсли ему не вернул.

– Черт бы побрал этого молодца! Он мне такой же кузен, как и вы! – сказал он, адресуясь к мистеру Мэркхему.

Мистер Мэркхем все еще чувствовал себя оскорбленным. Ренсли всегда был вспыльчив, и приходилось сносить приступы гнева богатого виконта. Но если Ренсли рискует лишиться богатства и титула, то его друг Мэркхем больше не собирается терпеливо сносить его выходки.

– Какого дьявола? Оставьте его в покое! – коротко сказал он. – Последний час я только и слышу что проклятия. Берете все пять карт?

Ренсли принялся сердито сортировать свои карты. Вдруг знакомый голос достиг ушей мистера Мэркхема:

– Не отчаивайтесь, Деверю! Она еще может умереть от удара!

Мистер Мэркхем вздрогнул как ужаленный и, оглянувшись, увидел сидевшего поблизости мистера Мерриота. Он поклонился ему учтиво, но когда повернулся к Ренсли, лицо его было багровым от ярости.

Ренсли заметил это и неприятно улыбнулся:

– Ага, молодой отпрыск из провинции, Грегори? Клянусь Богом, этот паренек поколотил вас как следует в свое время, не так ли? А? А теперь что он вам сделал, интересно?

– Щенок! – Мистер Мэркхем опять побагровел. – Да я его могу переломить как цепку!

– И что же вы этого не сделаете? – спросил Ренсли. – Больно много обещаете!..

Мэркхем бросил карты на стол.

– Предупреждаю: с вами говорить много не буду, сэр! – сказал он.

– Ладно, сэр, играйте, ваша очередь! Черт, но согласитесь, что с вами и у святого терпение лопнет! Вы все лопочете, что видели этого... этого обманщика раньше, и не помните где! Ну так старайтесь вспомнить!

Милорд Бэрхем в этот момент встал и некоторое время беседовал с Марчем. К ним подошли еще один-двое, взяли стаканчик с костями, и Марч бросил. Наклонились, послышался смех и говор, и милорд Бэрхем собрал кости.