Маргарет Портер - Опасные забавы

– Я тоже могу замолвить за вас слово синьору, – пообещал ей Арман. – И вы смело можете положиться на Дешайе.

– А разве его жена не ушла из труппы? – Арман подтвердил это, кивнув головой. Она невольно заставила его посплетничать.

– Я была намертво прикована к Айлингтону и почти не слышала новостей из Королевского театра. Правда ли, что месье Буанжерар открыл балетную студию для детей?

– Да, это так, но les enfants terribles[8] были изгнаны со сцены вскоре после первого своего появления. Англичанам не нравится, когда маленькие дети так поздно ложатся спать.

– Тут ничего не изменилось, и зрителям по-прежнему не по душе, когда д'Эгвилль включает в состав труппы своих учеников, – вздохнула Розали. – Странно, но никто не возражал, когда я девочкой танцевала на сцене.

– В Париже, – надменно заявил Арман, – лучше ценят истинное искусство. В Королевском театре зрители привыкли разговаривать во время оперы, они свистят, когда им не нравятся исполнители, и прерывают их хлопками в самое неподходящее время. lis sont betes sauvages![9]

Розали рассмеялась и сказала:

– Боюсь, что зрители в Седлерз-Уэллз раздражали бы вас еще больше. Кроме того, жалованье...

– Возвращайтесь в мой театр, cherie, и скоро вам хватит денег на шелковые платья и украшения, идущие к вашим глазам, – не без изящества заметил Арман. – Паризо ко времени ухода со сцены скопила двенадцать тысяч фунтов, и не все от любовников. Постановщики будут вам хорошо платить, по меньшей мере, триста фунтов за первый год.

– Как исполнительнице вторых ролей?

– Mais non, вы будете солисткой!

Его слова пробудили воображение Розали. Сезон в опере длился с конца декабря до начала августа, то есть неполных восемь месяцев, и триста фунтов равнялось тройному окладу Розали за тот же срок в Седлерз-Уэллз. Возобновить свою прерванную карьеру танцовщицы оперы было ее заветной мечтой. Если она осуществится, Розали сможет переехать в красивый и уютный дом, желательно, неподалеку от театра. «И тогда прощайте, наемные экипажи», – с волнением думала она.

Она была окрылена новыми надеждами. Проходя мимо былых коллег, она молила Бога и судьбу, чтобы присоединиться к ним на сцене Королевского театра в Хеймаркет, и мысль о том, что ее будущее решится через несколько часов, не оставляла ее ни на минуту.

Когда настало время возвращаться в Айлингтон, она извинилась перед хозяйкой.

– Вы так быстро нас покидаете! – разочарованно проговорила миссис Хьюз, когда Розали поблагодарила ее за теплый прием.

– Я и правда не могу больше оставаться, мадам. Сегодня вечером я танцую.

– В таком случае не стану вас задерживать. Впрочем, подождите, я хочу вам кое-что показать. Идемте со мной в будуар.

Розали проследовала за приятельницей по лестнице в маленькую комнату. Здесь стоял туалетный столик, покрытый розовым шелком, на котором она заметила несколько французских безделушек в стиле рококо. На стене висела большая картина, написанная маслом, в тяжелой золоченой раме. На ней была изображена хрупкая женщина в цыганском костюме. Изящно выгнув руку, она подняла высоко над головой бубен, украшенный малиновыми лентами. Фоном для портрета послужила парижская улица, хорошо знакомая Розали.

– Я подумала, что вы с удовольствием встретитесь с ней вновь, – тихо сказала миссис Хьюз.

– Oui, – прошептала Розали, не отрывая взора от смеющегося лица матери. – Теперь, зная, что вы ее сохранили, я могу легко вздохнуть. Ведь столько ее картин разошлись по коллекциям.

– Разве она не продала их все?

– Мы оставили себе другого Фаргонара и большинство моих детских портретов кисти месье Греза. Мама относилась к ним с особой нежностью, а знатоки ценили их не слишком высоко.

– Вы не должны их никому отдавать. Берегите и другие вещи, доставшиеся вам от Дельфины. Любой предмет картина, или фарфоровый орнамент, или даже кусочек шелка – могут порадовать в трудную минуту.

– Я знаю.

– И никогда не забывайте, что вы можете доставить счастье людям своим талантом. Вспомните, с какой любовью вы слушали игру на скрипке вашего отца или наблюдали за танцем Дельфины! Они были так талантливы. И гордились вами, как и все мы. Они очень надеялись на ваш успех. Chere Розали, отказываться от драгоценного наследства нельзя.

– Я отнюдь не собираюсь, – обещала девушка.

В последний раз бросив взгляд на яркий холст, она добавила: – Да и не смогу.

Герцог Солуэй получил визитные карточки с приглашениями от владелиц знаменитых лондонских салонов, однако ему совсем не хотелось танцевать, и этим угрюмым поздним вечером он предпочел бы остаться дома.

Все же он принял несколько приглашений, с грустью представив, как ему придется стоять в переполненных залах и делать вид, будто его интересуют юные девушки из общества, изо всех сил старающиеся привлечь его внимание.

Теперь, отправив своего подопечного в Харроу, он наконец почувствовал мир в душе. Отныне он был свободен и мог с радостью посвятить себя в уединении любимым занятиям – чтению газет, писанию писем своему дворецкому в Хабердин и матери в Шропшир. Когда позволяла погода, он ехал в парк, а если у него не было никаких дел, отправлялся в один из клубов или обедал с близким другом, маркизом Элстоном.

Не прошло и недели, как лорд Свонборо прислал ему письмо. В мальчишеских каракулях угадывалось отчаяние.

«Харроу это тюрьма, – писал он, – надзиратели скоты, и меня уже дважды лупили без всяких причин».

Зная любовь Ниниана к провокациям, его опекун отнесся к такому сообщению без особого доверия, но решил отправиться в воскресенье в Харроу.

Отвечая Ниниану, он сообщил о своем намерении и получил короткую записку. Мальчик требовал, чтобы опекун привез с собой мадемуазель де Барант.

Эта детская влюбленность в танцовщицу привела Джерваса в замешательство и в то же время огорчила его. Он не знал, где она живет, не представлял, с какой стати ей откликаться на предложение нахального мальчишки, которого она и видела-то всего два раза в жизни. Но разочарованный Ниниан вполне мог устроить скандал, и Джервас подумал, что ему стоит разыскать Розали и уговорить ее поехать, а при случае и сломать ее сопротивление.

Отправив печальное объяснение лорду Элстону, с которым они договорились отправиться на бал, он послал лакея в Седлерз-Уэллз и велел ему заказать ложу. Джервас пришел к выводу, что балет – не слишком утомительное зрелище и смотреть его куда приятнее, чем беседовать с дамами, не сумевшими наставить рога своим мужьям прошлой весной.

Он еще не кончил одеваться для театра, когда Парри доложил ему о появлении лорда Элстона.

– Передай Тимоти, что экипаж должен быть готов через десять минут, – приказал он дворецкому, а потом спустился в холл к своему приятелю, собираясь выслушать его упреки за перемену планов.

Белокурый господин ждал его в зеленой гостиной и уже успел подкрепиться бокалом портвейна.

– Я убежден, что положение твоего нового друга упрочилось, – сказал он, – но мне жаль старого Ричарда.

Джервас взял графин и ответил:

– Моя мать нуждалась в нем больше, чем я, и мне не хотелось лишать ее столь преданного слуги. Ричард хорошо выучил Парри, и в доме все идет своим чередом. К тому же я ни с кем не желаю встречаться, кроме тебя.

– И, тем не менее, ты без всяких объявлений отверг мое общество. Может быть, у тебя свидание с какой-то юной особой?

– Я еду в Седлерз-Уэллз.

Это известие явно взволновало маркиза. Он вновь поддержал себя портвейном и промолвил:

– Наверное, ты шутишь?

– Вовсе нет. Я должен благодарить Ниниана, это он познакомил меня с актерами балета.

– Он слишком молод, ему рано повесничать, – возразил Дэмон Лоуэлл. – А раз у него перед глазами пример безукоризненного поведения, то ситуация становится просто непостижимой. По-моему, ты скоро утратишь интерес к разгульной жизни.

– Я никогда не собирался соперничать с тобой, и у меня не было такой тяги к женщинам, вину и прочим удовольствиям, – весело отозвался Джервас.

– Неужели? Удивительно. Мне кажется, причина твоего воздержания, скорее, в семейных привязанностях, а не в холодности. Хотя разочарования в любви тоже способствуют аскетизму, и, понятно, что ты чуть не превратился в монаха.

– Да каждая женщина в Шрусбери опровергнет это утверждение.

– Звучит интригующе. Неужели кто-то наконец вытеснил из твоего сердца Джорджиану?

Увидев, что герцог нахмурился, Дэмон произнес:

– Ладно, не будем говорить о ней, если ты против, хотя любопытно узнать, почему вы расстались?

– Полагаю, что мне нужно об этом рассказать, – проговорил Джервас. – Ты был с ней дружен. Собственно, ты нас когда-то и познакомил.

– В самом деле? Прости, я не думал причинить тебе боль. – Он взмахнул головой, и его светлые кудри упали на лоб. – Впрочем, ваш роман с самого начала был пустой тратой времени, – закончил маркиз.

– А последняя выходка Джорджианы довершила все и поставила точку, – проговорил Джервас. – Я долгое время скрывал свою связь от родителей, а потом объявил им, что собираюсь жениться на дважды овдовевшей леди Титус, второй муж которой погиб на дуэли с одним из ее любовников. Они восприняли эту новость стоически, но я знаю, что разбил их сердца.

– Ты никогда не делал ей предложения, – мрачно произнес Дэмон.

– Судьба воспрепятствовала мне как раз в тот вечер, когда я на это решился. Мы должны были встретиться на балу, но я задержался и приехал гораздо позже, чем предполагал. Узнав, что моя возлюбленная покинула бал и предпочла другое общество, я немедленно отправился к ней домой на Клиффорд-стрит, но служанка не впустила меня. Мои худшие подозрения полностью оправдались. Я был так возмущен ее неверностью, что не стал возвращаться к себе и крепко напился. Это случилось более года назад, и, кажется, я сумел уже оправиться.