— На то, кому достанется дом?

— Нуда. Ставки девять к одному, что его получит Памела, потому что рано или поздно копнут насчет экологии, поднимут бумаги — словом, понятное дело. Уже теперь поговаривают, что Парнеллу грозит новый судебный процесс, а судья, который ведет дело о разводе, сам в прошлом эколог. Конечно, время покажет, но по мне так не важно, кому из этих субчиков дом достанется, — ни один его не заслуживает. — Скользнув взглядом по карте, старик ткнул в нее пальцем. — Вот он, домик-то, прямо здесь, и местность эта носит название «Два озера». Парнелл окрестил ее так, потому что с обеих сторон в самом деле лежит по большому горному озеру. Есть ручка? Могу обвести, чтобы не забылось.

Эвери порылась в сумке, нашла шариковую ручку и протянула мистеру Джентри, только теперь заметив, как хорошо артрит поработал над его пальцами. Он едва сумел обвести указанное место кружком.

— Отсюда примерно два часа езды. Там и другие занятные дома имеются, все один к одному, но только к ним не подобраться — дороги все частные и перегорожены воротами.

— Мне там делать нечего. Я собиралась сделать крюк только потому, что моя тетка провела эту ночь в частном домике. Я перепутала название — думала, это «Два озера».

— Значит, это может быть только Твин-Лейкс. Других названий с озерами в округе не найдется. Вам придется ехать уже на юг, а не на север. Да вот оно, на карте!

Эвери пометила место, свернула карту, спрятала в сумку и поднялась.

— Большое спасибо за помощь! — сказала она вполне искренне.

— Всегда рад указать дорогу, — сказал старик, встряхнув ее руку в крепком пожатии. — Когда двинешься, девочка, не забудь про ремень. Водители попадаются разные, есть дурачье, что носятся по горным дорогам на семидесяти милях в час. Так и напрашиваются на хороший прыжок в пропасть. Негоже, чтобы и хороший человек из-за них пострадал.

Минут через пять Эвери снова была за рулем. Чувство долга не позволило ей направиться к Твин-Лейкс, где Кэрри все равно уже не было, тем более что местным колоритом она прониклась достаточно во время беседы с Уолтом Джентри. Это был приятный эпизод, который хотелось лелеять в памяти.

По дороге Эвери размышляла о предстоящей неделе. Не согласится ли Кэрри пройтись по окрестностям курорта? Идея была до того абсурдной, что с губ сорвался смешок. В школе Кэрри вела весьма активную жизнь: играла в волейбол, баскетбол, теннис, посещала бассейн. Ее спортивные трофеи в детстве служили Эвери игрушками. Интересно, подумалось вдруг, они все еще пылятся где-нибудь на полке или давно отправились в мусорный бак? Впрочем, какая разница! Кэрри основательно забыла спорт. Активность такого рода теперь вызывала в ней только отвращение. Вот и на курорт она отправилась лишь ради того, чтобы себя побаловать, вернуть форму ценой чужого труда, а не собственных усилий.

У Эвери вырвался вздох. Может, тетка оставит в покое хотя бы ее, не станет принуждать к тому, чем упоенно займется сама. Все эти грязевые ванны, компрессы из морских водорослей и тому подобное заранее будили чувство протеста. Не то чтобы Эвери не хотелось отдохнуть и расслабиться, но в ее понимании это означало ежедневную энергичную прогулку по окрестностям. Она предпочитала естественный аппетит тому, что возбужден препаратами.

Позади остался Аспен, и вскоре после этого Эвери поняла, что не знает, куда теперь. Она совсем было решила разложить карту, но вдруг заметила указатель со словом «Утопия». За крутым поворотом дорога пошла в гору, сузилась и превратилась в проселок с воротами и домиком привратника. Просмотрев список, тот сообщил, что ее имени в списках не значится.

— Но я должна там быть!

— Наверняка какое-то недоразумение, — благодушно произнес привратник. — Такое время от времени случается на самых лучших курортах. Проезжайте! Я уверен, что на месте все разъяснится.

Эвери так и поступила. Снова нажимая на газ, она подумала, что курорт ей уже нравится, раз уж люди тут так дружелюбны. Бросив взгляд в боковое зеркальце, она увидела, что привратник покинул свой домик и стоит посреди дороги, глядя ей вслед.

Цвет его волос, темный с проседью, напомнил о Тони, которому она совсем забыла позвонить накануне. Эвери дала себе слово, что сделает это сразу после регистрации. Тони был из тех, кто беспокоится о пустяках, к тому же у них с Кэрри в последнее время не ладилось. Скорее всего дело было не в нем, а в ней. При всей своей любви к тетке Эвери видела ее недостатки. Кэрри умела испортить жизнь, а между тем брак с Тони был одним из самых удачных ее шагов. Хотелось верить, что все образуется, что, помимо процедур, Кэрри найдет время поразмыслить над ситуацией и сделает должные выводы. Самое время переоценить ценности. До сих пор Тони мирился с тем, что он всего лишь часть привычной обстановки, но всю жизнь так не проживет даже святой. Тони — добрейшая душа и человек неисчерпаемого терпения, но всему есть предел. Другой не ужился бы с Кэрри и года.

Еще крутой поворот, и еще. Где же, черт возьми, курорт? Привратник остался далеко внизу, а дорога все взбиралась и взбиралась вверх, как будто к самым вершинам. Казалось, что кругом совсем дикая местность. Когда Эвери уже готова была повернуть назад, впереди наконец открылась «Утопия».

Нельзя было придумать более подходящего названия.

— Боже правый! — вырвалось у Эвери.

Это было нечто грандиозное и притом безмятежное, как тихая гавань. Красивые здания в спокойных тонах так естественно вписывались в окружающий ландшафт, словно не были построены, а просто возникли здесь по мановению волшебной палочки. Главный корпус казался отрогом горного склона, бунгало поменьше были разбросаны словно наугад, соединенные извилистыми каменными тропами и осененные раскидистыми соснами. Повсюду виднелись лужайки в простых горных цветах, каскады искристой воды стекали в каменные углубления.

Из-за седана вынырнул небольшой ходкий грузовичок. Эвери подала машину назад, позволяя ему развернуться, и пока служители выгружали какие-то ящики, упивалась окружающей красотой.

Из-за купы растений появилась молодая пара, так очевидно влюбленная, что Эвери не сразу сумела оторвать завистливый взгляд. Судя по тому, в какое пылкое объятие заключил свою подругу молодой человек, это были новобрачные.

Грузовичок наконец отъехал, и Эвери, то и дело косясь на влюбленную пару, тронула машину вверх по склону. Площадка перед главным корпусом была вымощена светлым камнем. На каждой из широких гранитных ступеней, что вели к парадным дверям, стояло по вазону с красными и желтыми цветами, такими обильными, что плети их свешивались на камень.

Повсюду можно было видеть отдыхающих, чаще всего в спортивной одежде, но двигались они в ленивом, замедленном темпе, так что казалось, что и время здесь течет иначе. Присмотревшись, Эвери поняла, что это курортная форма — на груди у каждого виднелась золотая сфера со словом «Утопия».

Стоило заглушить мотор, как к машине кинулся служитель. Он открыл для Эвери дверцу, протянул руку и с легким учтивым поклоном произнес:

— Добро пожаловать в «Утопию»!

Глава 6

Монк был влюблен. Хотя еще не так давно он не верил, что это вообще возможно, сейчас он был опьянен любовью.

Джилли оказалась той самой второй его половинкой, о которой твердили безнадежные романтики. Они были созданы друг для друга: у них были одна и та же вера, те же желания, мечты и стремления, а главное, та же самая страсть к нечистой игре.

Джилли околдовала Монка с первой встречи в грязном баре на задворках Саванны. Когда она переступила порог на своих высоченных каблуках и в облегающем, как вторая кожа, красном платье, у него перехватило дыхание. Она была великолепна, неподражаема! Он ждал за угловым столиком с голубой папкой в руках, точно по инструкции. Высмотрев его, Джилли улыбнулась, и Монк понял, что погиб.

Первая страстная вспышка все еще длилась. Сердце болезненно и сладко сжималось при виде Джилли, а когда они бывали врозь, Монк ловил себя на том, что улыбается, вспоминая о ней, даже во время работы! В его сознании просто не осталось места ни для чего иного. В долгие и скучные часы наблюдений за очередной жертвой Монк предавался воспоминаниям. Обычно он грезил о первой встрече и о том, как именно они в тот раз занимались любовью.

Это случилось уже через три часа после того, как они обменялись словом. Джилли привела Монка к себе в номер мотеля, сорвала с него разом и одежду, и покров условностей, и любила его как сумасшедшая. Стоило вообразить себе это, как на языке возникал вкус ее рта, а на коже — аромат ее духов. Он почти физически ощущал жар ее тела, слышал звуки, которые она издавала в момент страсти, — низкое горловое рычание упоенной хищницы. В постели Джилли была дикарка, неистовая и грубая (в точности как ему и хотелось), но в глубине души — голубка, кроткая, нежная и уязвимая.

Человек железной дисциплины, Монк терял всякий контроль над собой, когда дело касалось Джилли, и это было для него источником непрестанного удивления. Когда-то, даже если он позволял воображению разыграться, мечты о будущем не включали романтической влюбленности, не говоря уже о браке. Однако два месяца назад он стоял перед Джилли на коленях, предлагая руку и сердце — и она приняла предложение, повергнув его в бешеный восторг. Он сказал тогда, что пойдет ради нее на все, на все абсолютно, и с тех пор держал слово, то есть из кожи лез вон, чтобы порадовать свою избранницу. Иными словами, он совершенно утратил себя и ничуть об этом не жалел.

Каждый человек, даже самый замкнутый, жаждет найти кого-нибудь, кому смог бы поверять свои секреты, и Монк не был исключением. Джилли стала для него хранительницей всех его тайн. Он доверял ей безоговорочно еще и потому, что сам знал о ней все.

Они уже были вместе четыре месяца, когда однажды ночью (после долгой и страстной близости они сидели на кровати в подушках и пили охлажденное шампанское) Монк открыл Джилли свое сердце. Сначала он рассказал об унылом детстве и юности на ферме в Небраске, на жалком, пропеченном солнцем куске земли, у родителей, столь же высушенных скудной жизнью, как овощи на их огороде — вечной засухой. Отец не расставался с ремнем. Мать (серая мышь, что шарахалась от собственной тени и выходила за ворота разве что на воскресную службу) только хлопала глазами, когда муж бил единственного сына смертным боем, стараясь выколотить из него тягу к странствиям. Монк рано понял, что жаловаться ей бесполезно — в ответ услышишь, что надо чтить своего отца. К десяти годам он ненавидел родителей настолько, что ночами засыпал в мечтах о том, как однажды замучит их до смерти.