Маркус из суеверия вернулся к той дате, когда все в его жизни изменилось. В тот день был убит Роланд Тарбелл, и Колина посадили в Ньюгейтскую тюрьму.

Судя по записям, в тот день в клуб доставляли уголь, яйца и молоко; еще расплатились с мастером по ремонту сбруи, потому что в прошлом году клуб приобрел прекрасный экипаж. Этот день стал катастрофой для семьи Эверси, но для всех остальных жизнь шла своим чередом.

Маркус перевернул страницу. На следующий после убийства день, отметил он, служащие клуба получили жалованье: сам мистер Бакстер, миссис Лунд, Роберт Белл, Марта Катберт, Дейзи По, целый список имен. Лакеи, догадался Маркус. Он с любопытством полистал страницы книги; жалованье, как правило, выплачивалось каждую неделю в один и тот же день, и заработок Бакстера вырос на несколько сотен фунтов. Увеличение жалованья началось после убийства.

Маркус задумался, постукивая пальцем по странице книги. То, что он делил свою жизнь на «до убийства» и «после убийства», вовсе не означало, что это имело какое-то особенное значение.

Но что интересно, кучера экипажа миссис Редмонд тоже звали Роберт Белл. Маркус хорошо знал его; круг опытных кучеров был элитным и относительно равноправным в обществе, поскольку среди молодежи считалось модным управлять своими собственными экипажами, и все они учились этому делу у людей, которые подобным занятием зарабатывали себе на жизнь. Маркус сам получил несколько уроков от Роберта Белла, оттачивая свое мастерство править лошадьми.

Роберт Белл – достаточно распространенное имя. Нет никаких сомнений, что он – просто лакей или постоянный служащий. Клубу, где членство отчасти требует от них самих быть опытными кучерами, нет нужды нанимать кучера. И все же.

Из чистого любопытства Маркус пролистал книгу назад, чтобы посмотреть, когда появилось в ней имя Роберта Белла. Он обнаружил, что первый раз оно появилось три месяца назад. Но свое жалованье он получал не и одни и те же дни и не всегда вместе с остальными служащими.

Интересно, но это не обязательно должно настораживать. И все же нерегулярное вознаграждение подразумевало, что Роберт Белл не являлся постоянным служащим клуба.

Маркус закрыл книги, довольный и впечатленный записями, но встревоженный. У него появилось какое-то странное ощущение, которое он никак не мог определить. Он снова пытался анализировать свои чувства к Луизе и то, как изменилась его жизнь после исчезновения Колина с эшафота.

Но уже через несколько мгновений Маркус знал, что это ощущение никак не связано с Луизой. Его словно влекло куда-то. Маркус вспомнил, что нечто подобное происходило с ним в тот день, когда его потянуло на берег реки Уз, которая протекает по землям Эверси. И как раз вовремя. Он успел спасти Колина, который едва не утонул.

Прошло уже несколько лет с тех пор, как Мэдлин держала в своих руках вожжи, но она очень быстро все вспомнила, и лошадь, похоже, знала свою работу, шевелила ушами, слушая ее команды или реагируя на вожжи в ее руках. К тому времени, когда они достигли Лондонского моста, она уже успокоилась, поверив в свои способности управлять повозкой. Солнышка припекало, и Мэдлин радовалась, что у нее есть шляпка, которую Колин позаимствовал у графини. Мэдлин прикрывала ею лицо не только от солнца, но и от любопытных взглядов.

Вот только в шуме просыпающегося Лондона и в стуке колес по булыжникам она не сможет услышать царапания Колина в гробу, если он там начнет задыхаться.

От одной этой мысли она сама едва не перестала дышать. Но вместе со страхом пришло чувство раздражения и нетерпения.

Сто фунтов. Этого было достаточно, только-только хватило бы, чтобы уехать в Америку и расплатиться за ферму, которую она приобрела. Она смогла бы покончить со страхом и неопределенностью прямо сейчас, если направила бы эту повозку вместе с Колином в качестве подарка прямо к кабинету министра внутренних дел. Колин встал бы из гроба и указал на нее: «Она сделала это! Она унизила всех вас, выкрала меня с эшафота на глазах тысяч людей!»

Но ни один человек не поверил бы ей. Разве могла все это сделать женщина? Все сочли бы эти слова бредом. Она заплакала бы, безбожно солгала и стала богаче на сто фунтов. Через несколько дней ее волосы развевались бы на морском ветру, и вокруг на много миль была бы только синяя морская гладь. Ей не надо было бы думать о солдатах с нацеленными на нее пистолетами. У нее могли бы появиться новые воспоминания, а старые – ушли бы в сны, включая Колина Эверси.

Но теперь все изменилось, и это приводило Мэдлин в ярость. Она чувствовала себя какой-то беззащитной, сидя на этой повозке, и знала почему. Уже много лет одиночество было гарантией ее безопасности, теперь же она ощущала себя… одинокой. С сопутствующей этому одиночеству уязвимостью. Виной всему Колин Эверси. Она давно нашла свое утешение в призрачной безликости, особенно в целительном полумраке, где она ни о ком не волновалась, ни о ком не заботилась, лишь методично зарабатывала деньги, чтобы начать новую жизнь.

Но теперь Мэдлин ощущала внутреннее непонятное давление, почти… тягу. И это было связано не столько с нетерпеливым ожиданием отъезда… Интересно, семена когда-нибудь обижаются на солнце, зная, что оно будет светить без пощады и не оставит им выбора, кроме как поднимать свои головы из безопасного земляного укрытия и цвести.

И потом есть вероятность, что их растопчут.

Лошадь стала прясть ушами, очевидно, ей передалось напряжение Мэдлин. Она поспешила пробормотать какие-то успокаивающие слова.

Они медленно ехали через Лондонский мост, под которым текли грязные воды Темзы, разнося зловонный запах. Было еще рано, но движение на мосту становилось все более интенсивным, и ее повозка катилась рядом с другими, которые везли в город товары – пиломатериалы, капусту, кур в корзинах, – и рядом с экипажами из Саутуорка, которые ехали в город по делам. Все смотрели в сторону повозки Мэдлин, тащившей гроб, и быстро отводили глаза.

Мэдлин нигде не видела солдат, ни верхом, ни пеших. Мимо промчалась, сверкая на солнце, четырехместная коляска с двумя молодыми прелестными леди. Напротив них сидели два молодых джентльмена, держа в руках трости. «Рановато для людей такого сорта», – подумала Мэдлин. Хотя, возможно, они возвращались с вечерники, только почему-то в открытом экипаже. Мэдлин была готова поспорить, что Колин Эверси знаком с каждым из них. Она подумала о его непринужденном поведении с графиней, об искренней привязанности, которую они, похоже, питали друг к другу.

Мэдлин никогда не жила такой жизнью и никогда не стремилась к ней. Скорее всего она вообще не встретила бы Колина Эверси. Ее жизнь была заполнена работой, но не тяжелой, радостью и скромными вечеринками. Ее потребности удовлетворялись, и она была счастлива. До тех пор пока не потеряла все.

А потом она была очень и очень занята.

Сто фунтов.

Наступал еще один, по всей видимости, очень жаркий день. Мэдлин чувствовала, как у нее взмок затылок, несмотря на шляпку, и потекло под мышками. В воздухе и в небе не было даже намека на дождь, но в это время года должен был пройти хотя бы один сильный ливень. Мэдлин подумала о платьях в шкафу в ее съемной комнате, которые были чище, светлее и… симпатичнее того, что было на ней сейчас. Вещей в ее комнате было немного, но она скучала по ним. Вещички, напоминавшие о ее прежней жизни, были заботливо упакованы в дорожный сундук, подготовленный для путешествия, и она хотела их увидеть. Несомненно, Крокер был прав: возвращаться пока еще опасно.

Следуя указаниям, которые дал ей доктор Огаст, Мэдлин, оглянувшись, направила лошадь на Грейсчёрч-стрит. На повороте гроб немного сместился в повозке, и у нее гулко застучало сердце. Неужели он стукнулся?

С Грейсчёрч-стрит она проехала мимо лесистого сквера, который напоминал очаровательный Холланд-парк, и свернула на Лайкен-лейн. Мэдлин остановилась у дома номер двенадцать, спрыгнула с повозки, подошла сзади и просунула палец в одну из просверленных в гробу дырочек. Она чувствовала, что сходит с ума от волнения, хотя с тех пор, как за Колином закрылась крышка, едва ли прошло тридцать минут.

Изнутри ее палец схватили и тихонько сжали. Она, должно быть, чрезмерно устала. Горло сдавило. Неужели это слезы? Надо надеяться, никому не покажется странным, что она разговаривает с гробом. – Я быстро, – прошептала она. Когда Мэдлин поднималась к дому номер двенадцать, ей хотелось знать, как она выглядит. Платье скорее всего сильно измято, учитывая, что она спала в нем. На этой улице в тени огромных деревьев располагались уютные, респектабельные дома, и ей хотелось, чтобы она производила впечатление жительницы этой или другой, похожей на эту, улицы.

Мэдлин оглянулась. Час был ранний, и восходящее солнце окрасило дома в янтарный цвет. Домашняя прислуга, которая не проживала вместе с хозяевами, шла на работу, каждый сворачивал к своему дому.

Мэдлин взялась за дверное кольцо, стукнула дважды и подождала, прислушиваясь к тому, что происходит за дверью. Услышав быстрые шаги по мраморному полу холла, она немного отступила назад.

Когда дверь распахнулась, Мэдлин увидела не экономку, а ту, которая могла быть только хозяйкой этого дома. У женщины было узкое, но симпатичное лицо, серые глаза и копна белокурых волос, закрученных сзади в огромный пучок. На ней было красивое зеленое платье с кружевным лифом.

Женщина с удивлением рассматривала Мэдлин.

– Неужели еще одна, – пробормотала она.

– Мадам, простите… – начала Мэдлин. Женщина выпрямилась, сделала глубокий вздох и стала говорить. Голос ее слегка дрожал.

– Мадам, я знаю, мой Джонас был страстным мужчиной. По делам он часто отлучался из дома. Я понимаю, у мужчин есть свои потребности. Это был мой крест. Но скажите мне вот что: как бы вы себя чувствовали, если бы узнали, что через несколько лет по всей Англии будет расти целая армия молодых людей ростом в семь футов? Вы только представьте себе мое унижение! Все будут знать. А вы знаете, каково мне думать, неужели каждый ребенок с таким невероятно высоким ростом – результат невоздержанности моего мужа? Но женщины любили его. Много женщин, как я узнала позже, когда все они пришли сюда. Вы тоже похожи на тот женский тип, который ему нравился, – с горечью добавила она.