— Да ну тебя!.. — Герти быстрым движением смахнула слезы. — Простая еда — вот и все, что я делаю. Почему ты не доела последний кусочек, Кел? Тебе нужно кушать как следует, а то — вон какая тоненькая да хрупкая!

Келси покачала головой и услышала звонок у парадной двери.

— Не сказала бы… Пойду открою, а ты пока убери сковородку, иначе я съем все.

Взяв в руку стакан молока, она отпила глоток и пошла открывать. По пути ей попалось зеркало, но, увидев свое отражение, Келси только закатила глаза. Щеки ее были в грязных разводах, а волосы — несмотря на то что во время работы она убирала их под шапочку — все перепутались, и из них торчала соломенная труха. Келси хотела вытереть лицо рукавом рубахи, но рукав оказался испачкан навозом, так что ей оставалось только уповать на то, что пришедший, кем бы он ни был, имеет отношение к лошадям.

Но не тут-то было.

— Бабушка! — Келси и удивилась, и огорчилась, увидев, как Милисент поморщилась при виде ее грязной одежды. — Какой сюрприз!

— Чем, ради всего святого, ты занималась? — спросила Милисент вместо приветствия.

— Работала. — На подъездной дорожке Келси заметила сверкающий чистотой светлый «Линкольн», за рулем которого, стоически выпрямившись, нес свою вахту наемный шофер. — А ты… решила прокатиться за город?

— Я приехала, чтобы увидеться с тобой. — Высоко подняв голову, Милисент перешагнула через порог и двинулась вперед с достоинством ведомых на гильотину французских аристократов. — Мне показалось, что эта проблема слишком важна, чтобы обсуждать ее по телефону. Поверь, мне нелегко было приехать сюда, и уж, конечно, никакого удовольствия от пребывания в этом доме я не испытываю.

— Верю. Пожалуйста, проходи.

Как хорошо, подумала Келси, что Наоми ушла по делу. Иначе здесь могло бог знает что начаться.

— Могу я предложить тебе чашечку чаю? Или, может быть, кофе?

— Я ничего не хочу от нее. — Милисент села на краешек кресла, опасаясь помять крахмальный полотняный костюм, который, казалось, слегка поскрипывал при каждом ее движении. Разумеется, ей очень хотелось осмотреть комнату, но она решила, что это пустое любопытство, и сосредоточила все свое внимание на внучке.

— Так, значит, вот как ты проводишь время? Ты вымазалась в земле, как какой-нибудь полевой работник.

— Я только что вошла. Как ты, должно быть, заметила, на улице идет дождь.

— Не пытайся разговаривать со мной подобным тоном, — ледяным голосом осадила Милисент. — Заниматься подсобными работами с твоими способностями, с твоим воспитанием и подготовкой — это настоящее расточительство. Хуже того, своим поведением ты можешь серьезно скомпрометировать свою семью.

— Но, бабушка, мы же уже один раз об этом говорили… — Келси отставила молоко и подошла к камину, чтобы поворошить угли. Ей казалось, что в гостиной неожиданно похолодало, однако она никак не могла решить, погода ли была тому причиной или неожиданный приезд Милисент. — Я прекрасно понимаю твои чувства и уважаю твое мнение. Просто мне не верится, что ты проделала весь путь сюда ради того, чтобы еще раз повторить то, что я уже однажды слышала.

— Наши с тобой интересы и желания, Келси, редко совпадали.

— Да. — Келси положила кочергу на место и повернулась к Милисент. — Мне тоже так кажется.

— Но я уверена, что сейчас ты со мной согласишься. Твое имя упоминалось в сегодняшней утренней газете. В связи с убийством на ипподроме.

Да, новости распространяются быстро, подумала Келси. Когда на ферму доставили утреннюю почту, она уже трудилась в конюшне.

— Я не знала. Во всяком случае, я бы обязательно позвонила папе, чтобы успокоить его. Да, бабушка, я была там. Убитый работал конюхом на соседней ферме, но я не была с ним знакома. Мое участие в этом деле имеет чисто случайный характер.

— Главное — это то, что ты вообще оказалась на ипподроме, — отрезала Милисент. — Из этого следует, что ты общаешься с людьми вполне определенного сорта. С неподобающими людьми, которых так привлекают скачки.

Келси упрямо вздернула подбородок.

— Скачки привлекают и меня.

— Не строй из себя капризную маленькую девочку. — Милисент поджала губы. — Я вправе требовать от тебя большего. Подумай о семье, Келси, это твоя обязанность.

— Какое отношение к нашей семье может иметь тот бедняга, которого вчера убили на ипподроме?

— Твое имя будут теперь связывать с именем Наоми, которая сама совершила убийство. Ты просто не представляешь себе, насколько живучи старые слухи и давние скандалы. Не успеешь оглянуться, как о тебе тоже начнут судачить… В общем, я не вижу смысла растолковывать все это такой разумной женщине, как ты. Неужели тебе хочется, чтобы твой отец снова страдал?

— Конечно, нет! Но почему он должен пострадать? Почему?! На ипподроме был убит пожилой человек, по случайному стечению обстоятельств я первая нашла тело, и, естественно, полиция попросила меня дать показания, вот и все. Повторяю, я даже не знала этого старого конюха. Почему это как-то должно коснуться отца и его репутации? Он же не имеет к этому абсолютно никакого отношения.

— Пятна на репутации невозможно отчистить полностью, пора бы тебе это уяснить, Келси. Это не наш мир, не наш круг. Помнишь, я предупреждала тебя, чего можно ожидать и с какими людьми тебе придется здесь сталкиваться, но ты не захотела меня слушать. И вот, самое страшное случилось. И поскольку твой отец слишком мягкосердечен, чтобы высказаться решительно и определенно, я решила заняться этим сама. Я вынуждена настаивать, Келси, чтобы ты немедленно вернулась домой.

— Как мало меняются люди… — В дверях стояла бледная, как мрамор, Наоми. Серо-стальной брючный костюм только подчеркивал хрупкость ее безупречной фигуры, однако впечатление это было обманчивым. Как только она сделала шаг вперед, сразу стало видно, что Наоми не уступит своим призовым кобылам не только в элегантности, но и в выносливости, и силе. — Нечто подобное ты когда-то говорила и Филиппу.

Лицо Милисент словно окаменело.

— Я приехала сюда, чтобы поговорить со своей внучкой. Разговаривать с тобой у меня нет никакого желания.

— Ты в моем доме, Милисент. — Наоми отложила сумочку и опустилась в кресло. — Разумеется, с Келси ты можешь говорить о чем угодно, но меня ты отсюда не прогонишь. Прошли те времена.

— Тюрьма, как я погляжу, ничему тебя не научила.

— Напротив… Ты даже представить себе не можешь, как много нового я узнала. — Наоми почувствовала, что нисколько не волнуется, и это доставило ей искреннее удовольствие. Раньше она не очень хорошо представляла себе, как она будет себя вести, случись ей еще раз столкнуться с Милисент.

— Ты осталась такой же, какой была всегда — хитрой, расчетливой, беспринципной. А теперь ты пытаешься использовать в своих целях дочь Филиппа.

— Келси — взрослая женщина. Ты плохо ее знаешь, если думаешь, что ее можно использовать.

— Вот именно. — Келси выступила вперед и остановилась между матерью и бабушкой, но не для того, чтобы погасить конфликт, а для того, чтобы высказать свое собственное мнение. — И не надо говорить обо мне так, как будто меня здесь вообще нет, — я не хочу быть пешкой в чужой игре и не буду. Я приехала сюда, потому что сама так захотела, и останусь здесь до тех пор, пока сама не решу уехать. Ты не можешь приказывать мне собирать вещи, бабушка. Я не ребенок и не твоя прислуга!

На щеках Милисент вспыхнул румянец.

— Я имею право настаивать, чтобы ты поступала так, как будет лучше для семьи.

— Ты можешь настаивать только на одном: чтобы я сама разобралась в том, что хорошо, а что нет. Уверяю тебя, я так и поступлю.

— Ты ее приручила! — Впившись взглядом в Наоми, Милисент поднялась на ноги. — Ты била на жалость, на сочувствие, лишь бы добиться своего. А ты не рассказывала ей о своих мужчинах, о пьяных оргиях, о твоем полном безразличии к своему браку, к репутации твоего мужа и судьбе ребенка? Ты рассказывала Келси, как ты хотела погубить моего сына, но вместо этого погубила только себя?

— Хватит! — Келси отступила на несколько шагов назад и оказалась рядом с Наоми. Со стороны это движение выглядело так, словно она принимает сторону матери, но Келси об этом не задумывалась.

— Какие бы ответы на эти вопросы я ни получила — они тебя не касаются. Я сама буду решать, что мне делать.

Милисент изо всех сил старалась казаться спокойной, хотя ее сердце стучало все быстрей и быстрей. Она тоже примет свои собственные решения, и тогда посмотрим.

— Оставшись здесь, — проговорила она ледяным тоном, — ты вынудишь меня на некоторые не слишком приятные меры. Мне придется изменить завещание и использовать все свое влияние и связи, чтобы заморозить средства в опекунском фонде, который оставил тебе дедушка.

Выражение, появившееся в глазах Келси, говорило скорее о сожалении, нежели об испуге или потрясении.

— Ты действительно думаешь, что деньги так много значат, бабушка?

— Подумай о последствиях, Келен. — Милисент взяла в руки сумочку, совершенно уверенная, что угроза быстро обуздает своенравие Келси.

— Привет, Кел! Тебе в жизни не догадаться, где я… — Ворвавшийся в дверь Ченнинг по инерции сделал еще два неуверенных шага и застыл прямо напротив Милисент. — Бабушка?..

Милисент в ярости повернулась к Наоми.

— Значит, ты и его заполучила? Сначала прибрала к рукам дочку Филиппа, а теперь и сына, которого он считает родным?

— Бабушка, я просто…

— Молчи! — резко прервала его Милисент, поворачиваясь к Наоми. — Однажды ты уже поплатилась, и — богом клянусь! — я сделаю так, что тебе снова не поздоровится!

Когда дверь за Милисент захлопнулась с шумом пистолетного выстрела, Ченнинг с унылым видом пожал плечами.

— Не вовремя я… Семейная сцена, да?

— Не то слово. — Келси устало потерла лицо ладонями. — Послушай, Чен, ты звонил Кендис? Ты сказал ей, где ты находишься?

— Звонил. — Ченнинг засунул руки в карманы, но тут же снова вынул их. — Я сказал ей, что со мной все в порядке и что я нормально устроился. Только не стал уточнять, где именно. Мне показалось, что лучше избегать ненужных осложнений. Пожалуй, мне надо будет перезвонить ей и объяснить, где я, пока этого не сделала бабушка Милисент.