Кейси Майклз - Опасные связи

Нодди, испугавшись не на шутку, заревел белугой, вырвался из рук матери и бросился к Кэт, отпихивая от нее Люсьена и цепляясь за нее что было силы. Кэт прижала его головку к плечу, инстинктивно прикрывая его от всех, и с укоризной посмотрела на Люсьена.

— Полюбуйтесь, что вы натворили, — сердито сказала она, ненавидя его за то, что по его вине Нодди оказался свидетелем такой ужасной сцены, и только ради его смешной мелкой мести Мелани. — Теперь вы довольны?

— Мелани, я уверен, что этого вполне достаточно, большое спасибо, — не сводя глаз с Кэт, произнес с силой Люсьен. Его голос был низким, уверенным и, к удивлению Кэт, произвел должное действие.

Мелани замолкла.

Люсьен поднялся.

— Мне жаль, что пришлось подвергнуть тебя этому, дорогая, но я счел, что тебе не повредит небольшая доза изобретенного тобою же самой лекарства. Видишь ли, мне уже не хватает пальцев на руках, чтобы сосчитать, сколько раз ты пыталась интриговать со мной. Я теперь понял правду, Мелани, всю правду до конца. Ну что ты за женщина, если готова объявить незаконнорожденным своего собственного ребенка ради прихоти? Неужели ты и вправду надеялась добиться моей любви с помощью такой низкопробной лжи?

Его тон смягчился. Он говорил с ней примерно так же, как когда-то с Нодди в ту первую их встречу в детской.

— Ты знаешь, я бы проникся к тебе отвращением, если бы не жалел тебя. Ты больна, Мелани, ты действительно больна, и я в некотором роде ощущаю себя за это ответственным. Ведь я покинул тебя, чтобы уйти на войну. А ты была здорова до этого. И я оставил тебя тогда без помощи. Позволь же мне теперь помочь тебе.

Кэт шикнула на Нодди, завороженно следя за ними. Мелани преобразилась на глазах. Визгливая простолюдинка превратилась в прекрасную невинную деву.

— Дорогой Люсьен, — пропела Мелани, перебирая белыми ручками кружева на его сорочке. — Ты ведь все еще привязан к Мелани, правда? Я знаю, что это так. Это девка, эта ужасная Кэт Харвей, ничего для тебя не значит. — Она улыбнулась, и одинокая слезинка прочертила дорожку по ее щечке. — Это верно, я была больна. Но теперь мне намного лучше, клянусь. Погуляй со мной по саду, дорогой, и мы поговорим. Ты сам увидишь, дорогой, насколько мне лучше.

Кэт в изумлении зажала рот рукой. Неужели у этой женщины напрочь отсутствует стыд? Самоуважение? Люсьен только что открыто признался, что презирает ее, жалеет и считает больной, если не совершенно сумасшедшей. Он говорил с ней свысока, как с ребенком, которого нужно поставить на место, а вовсе не как с любовницей. Она что, ничего не слышала? Или эта женщина слышит лишь то, что ей хочется слышать, понимает лишь то, что хотела бы понять? Ради того, что Мелани извлекла из всех его речей, Люсьену вовсе не было нужды так распинаться, и уж тем более использовать Кэт для своей глупой мести.

После двух лет размышлений Кэт поняла образ мыслей Мелани. Все оказалось чрезвычайно просто. Там, где Кэт — или любая другая способная соображать женщина — была бы унижена, может быть даже уничтожена стыдом, Мелани неуязвима ни для кого и ни для чего. Эта женщина жила в своем собственном доме, где реальностью были только ее собственные желания, где все было чудесно и все ее дружно любили. Эта прекрасная особа, стоявшая в нескольких дюймах от Люсьена и улыбавшаяся ему такой ослепительной улыбкой, что казалась едва ли не невиннее Нодди, сочтет справедливым все, что угодно, — если это будет приносить ей удовольствие.

И теперь — Боже, не оставь его без своей поддержки, Боже, не оставь без поддержки всех нас — она хочет Люсьена.

Люсьен положил руку на тонкую талию Мелани, и Кэт с трудом преодолела подступившую к горлу тошноту.

— Да, Мелани, — отвечал он, увлекая ее в сторону сада, и головка Мелани мило склонилась ему на плечо, словно Кэт с Нодди тут и в помине не было. — Мы побеседуем с тобой среди цветов, одни, и ты мне расскажешь все-все, что придумала по поводу званого обеда. Гай ждет его не дождется, он даже воспользовался оказией, чтобы заказать новый костюм у лучшего лондонского портного.

Когда они наконец скрылись из виду, Кэт позволила себе ослабить объятия, в которых держала ребенка, и ее подавленное рыдание вылилось в глухой всхлип. Она должна держать себя в руках, иначе упадет в обморок прямо здесь, перед Нодди.

Кэт понимала, что только что ей пришлось быть свидетельницей некоего извращения, опасного сумасшествия. А кроме того, теперь благодаря Люсьену Тремэйну, который по самоуверенности или по наивности вообразил, что обладает властью держать ярость Мелани в уезде, Кэт больше не может считать себя в безопасности в Тремэйн-Корте.

Все эти годы она всячески старалась быть незаметной для Мелани Тремэйн. Она молчала, она терпела, она старалась не проявлять силу своей натуры — и хотя не всегда в этом преуспевала, по крайней мере этого было достаточно, чтобы сохранить свое место, чтобы оставаться возле Нодди, чтобы помогать Эдмунду.

Но теперь Мелани увидела в ней угрозу. И хотя Люсьену удалось сейчас обуздать эту даму, Кэт была уверена: это лишь временная уступка. Мелани не успокоится до тех пор, пока не выдворит Кэт прочь из Тремэйн-Корта.

Люсьен вошел с террасы в южное крыло и с радостью увидел, что Эдмунд уже сидит в своем инвалидном кресле, поджидая его. Он сидел спиной к дверям, что позволило Люсьену на минуту остаться незамеченным и привести в порядок мысли. Визиты, которые он наносил дважды в день, начались с неверной ноты: Люсьен смущенно молчал, тогда как Эдмунд обливался слезами, и тогда он решил прибегнуть к бессмысленной болтовне о всяких пустяках.

Кэт вполне успешно положила этому конец не далее как этим утром, заткнув ему рот чертовой серебряной чашечкой. Он и сам не был уверен, хочется ли ему выдрать или расцеловать ее, понимая, что она сделала это, лишь желая помочь и ему и Эдмунду. И Нодди. Как он мог позабыть про Нодди? Ведь он едва не поверил, что это — его сын.

Ну что за неугомонная женщина! Не спросясь, даже не извинившись для виду, она ворвалась в его жизнь со своими письмами, а потом и вовсе взяла над ним верх, доказав чистоту своих намерений и искреннее беспокойство за судьбу обитателей Тремэйн-Корта.

Она заставила его вновь чувствовать, она заставила его посмотреть правде в глаза, чего он успешно избегал на протяжении многих месяцев. Он не забыл Тремэйн-Корт. Он не забыл те два с лишним десятилетия, которые смотрел на Эдмунда Тремэйна как на отца, он не забыл, что все эти годы горячо любил своего предполагаемого родителя.

Ужас заключается в том, что он не в силах был исправить то, что было уже сделано. Он не мог повернуть время вспять и сделать вид, будто между ним и Эдмундом могут восстановиться прежние отношения. Его мать мертва. Его отец изгнал его из дома. Мелани стала теперь хозяйкой этого мрачного поместья. Даже самые счастливые воспоминания не в силах победить эту реальность.

Как ему жить дальше? Как смотреть вперед и не видеть в будущем одни тени? Как обрести надежды на мир и счастье? Судя по всему, Кэт Харвей удалось достичь некоего душевного равновесия, и оттого она для него так притягательна. Люсьен даже решил, что она могла бы ему помочь, что оба они смогли бы помочь друг другу. Ибо, несмотря на то, что она успела обогнать его на пути к будущему, ей предстоит преодолеть еще нелегкий путь. Вспомнить хотя бы то, что она боится человеческих прикосновений. Сможет ли она когда-нибудь забыть того, кто был отцом ее ребенка, похоронить прошлое и обрести способность жить ради себя, когда от нее не будет напрямую зависеть судьба доверившихся ей обитателей Тремэйн-Корта? Ведь до сих пор она не в состоянии вынести ничьей физической близости, за исключением Нодди — ребенка, который требует не романтических чувств, а материнского тепла.

Люсьен посмотрел на картину над каминной полкой: ее заказали, когда ему исполнилось пять лет. Его мать сидит в саду, а Люсьен устроился у ее ног. Материнство. Суть Памелиной жизни вполне заключалась в этом слове.

И тогда он снова взглянул на Эдмунда. Очень медленно, поначалу даже против своей воли, он стал заново ощущать привязанность к этому человеку, который в глазах всех по-прежнему оставался его отцом. Они могли не иметь ни капли общей крови, но их объединяла общая память об иных, счастливых днях, и они оба любили Памелу Тремэйн. О, если бы ее любовь осенила их, она восстановила бы их узы.

Кэт недавно говорила о жертве, которую Эдмунд принес ради Люсьена, и он теперь понял, что она имела в виду. Как ни невероятно, но, женившись на Мелани, продолжая удерживать ее при себе на правах мужа, Эдмунд преследовал единственную цель — не подпускать ее близко к сыну Памелы. Правда, Люсьен не видел, каким образом это могло оправдать его прежнюю жестокость по отношению к Памеле, но в одном он был уверен: его больше не радовала мысль о страданиях Эдмунда. И его постоянное желание быть отомщенным уступило место другой, более естественной потребности: расстаться с прошлым и вернуться в нормальную жизнь. Как и Кэт.

Люсьен увидел, что из коридора в комнату вошел Хоукинс, и жестом попросил его выйти. Твердя себе, что он делает это в память о матери, он поглубже вздохнул и переступил порог. Он увидел свисающий с кресла плед, которым Хоукинс укрыл ноги Эдмунда. Хоукинс, этот джентльмен из джентльменов, постоянно демонстрировал свою предусмотрительность.

— Добрый день еще раз, сэр, — приветствовал Эдмунда Люсьен. Он не нашел в себе сил назвать Эдмунда отцом и решил быть официальным — все же лучше, чем звать его просто по имени. — Я вижу, что наш преданный Хоукинс успел вас подстричь. Он весьма ловко управляется с ножницами, не так ли? Да и одел он вас очень неплохо. Кто знает, может, недалек тот день, когда вы сядете с нами обедать на своем собственном месте?

Глаза Эдмунда широко распахнулись, и он что-то неразборчиво забормотал с таким видом, будто слова Люсьена донельзя испугали его. Его правая рука захлопала по подлокотнику.