Кейси Майклз - Опасные связи

А потом, постепенно и так незаметно, что Кэт осознала это далеко не сразу, поцелуй Люсьена стал иным: не требовательным и жгучим, а мягким, словно успокаивающим. Его губы уже не брали — они давали. Его руки больше не держали ее в плену — они поддерживали ее, как будто он знал, как знала это она сама, что ноги у нее подгибаются.

Паника исчезла, а вместо нее пришла любопытная настороженность. Она ошиблась. Это не то, чего она ждала и чего боялась. Он не сделал ни одной попытки прикоснуться к ее грудям, к ее телу, его руки не пытались проскользнуть под платье. Он просто разгонял ее страхи, оживлял ее, заставляя замечать его, свое собственное тело.

И это тело, оказывается, предавало ее, оно самовольно прижалось к нему, ее губы смягчились, раскрываясь, позволяя его языку свободно проникнуть между них.

И он не замедлил этим воспользоваться.

И даже тогда ее страхи не возвратились. Вместо них волнами наплывали самые невероятные ощущения, когда-либо испытанные Кэт.

Горло у нее сжалось, ей стало трудно дышать, трудно глотать.

Сердце забилось сильно, часто, но не от страха, а от каких-то новых желаний, и это говорило о том, что ее тело знает гораздо больше, чем ее рассудок, о том, что с ней происходит.

Ее тело стало невесомым, и это ощущение напоминало ей, как она плавала на спине в пруду в Ветлах и по-летнему теплая вода, покачивая, баюкала ее. Вот и теперь ее руки как бы всплыли, опустились Люсьену на плечи, ладони прижались к его спине.

А чары не исчезали, они становились все сильнее, и вот уже Кэт чувствовала, как что-то просыпается в самом низу ее живота, как там возникает непонятная тяжесть, напоминавшая чувство голода.

Люсьен наконец оторвался от нее. Его губы скользнули вниз по щеке, по подбородку, по обнаженной шее. Она постаралась вздохнуть как можно глубже, надеясь, что свежий воздух поможет прогнать одурь, сковавшую ее рассудок, и потушит яркие звезды, мелькающие перед глазами.

Она услышала его мягкий смешок:

— Ну, это и есть ответ на мой вопрос, не так ли? Я случайно было подумал, что именно вас поцеловал в ту ночь, но вы ведь должны понять, что я не посмел бы соединить воспоминание о поцелуе с образом молодой дамы, строчившей мне одно за другим язвительные письма. Видите ли, этот поцелуй — первое мое более или менее четкое воспоминание о тех неделях в Тремэйн-Корте. Все остальное — горячечный бред. И мне необходимо было выяснить, кто помог мне вернуться на землю из царства теней.

Кэт снова набрала в грудь побольше воздуха, глядя на кроны деревьев над ними, на последние, угасающие лучи солнца, пробивавшиеся сквозь листву и мягко блестевшие на темной шевелюре Люсьена. Она встряхнулась и отступила от него.

— Это вовсе не было даром, И мне кажется, что скорее мое колено вызвало вас тогда из царства теней, мистер Тремэйн, — как можно тверже произнесла она, начиная снова дрожать при мысли, что едва не позабыла обо всем на свете в его объятиях. — И не делайте этого снова. Я не люблю прикосновений чужих людей.

— Неужели? Как это жалко, милая леди, ибо вы просто созданы для прикосновений. — С этими словами он снова обнял ее и слегка укусил за мочку ушка, и эта новая ласка превратила голод, возникший в низу ее живота, в яростное пламя.

Она едва различала, что он говорит, прижимаясь мягкими, щекочущими губами к ее шее:

— А вот это уже та Кэтрин, с которой я познакомился по письмам. По-моему, я все же имел право уяснить это, несмотря на то, что потревожил вас? Но вот были ли ваши ответы правдивыми? Почему-то я в этом сильно сомневался. И должен был убедиться, что это не просто очередной сон. Понимаете, мне снится множество снов, и большинство из них почему-то совсем не такие приятные.

Она не желала все это слушать, не желала вспоминать, каким он был когда-то несчастным, и снова жалеть его. Кэт отклонилась и уперлась ладонями ему в грудь, высвобождаясь из его объятий. На сей раз он не пытался ее удерживать.

— Ну а теперь, коль скоро вы удовлетворили свое любопытство, мистер Тремэйн, пожалуйста, позвольте мне вернуться в дом. Эдмунд начнет беспокоиться, куда я пропала.

Она смотрела, как Люсьен наклонился за ее кинжалом, Теперь его глаза снова потухли, словно их поцелуи, так смутившие ее, были для него всего лишь небольшим экспериментом.

— Это было очень любезно со стороны Мойны — предупредить о вашей маленькой игрушке, дорогая, — произнес он, протягивая ей кинжал рукояткой вперед.

Так он возвращает его? Он что, не понял? Она же собиралась убить его.

Кэт молча взяла кинжал и сунула его в карман, мечтая как можно скорее удалиться, чтобы спокойно поразмыслить над тем, что произошло. Сейчас она так ненавидела его, что вряд ли смогла бы отвечать за свои поступки, посмей он снова обнять ее. Она его ненавидит. Ведь верно?

— Мойне должно быть стыдно. Теперь я обзаведусь пистолетом.

Люсьен громко расхохотался:

— Я обязательно это учту. Мойна к тому же сказала, что вы крайне замкнутая особа, Кэтрин. И должен признаться, что это — среди многих прочих обстоятельств — почему-то еще сильнее возбуждает мой интерес к вам. Пожалуйста, разъясните мне, как вам удалось занять в Тремэйн-Корте первое место?

Кэт была уверена, что он задал этот вопрос не из праздного любопытства. Люсьен явно решил не терять зря времени, уж если приехал в Тремэйн-Корт. Однако если главная его цель — очередное любовное похождение, ему лучше обратиться к мачехе: та прямо-таки лопается от желания его заполучить. Но не Кэт. Ни в коем случае не Кэт. И она должна дать ему это понять.

И если она не желает повторения того, что случилось — а ведь она не желает, конечно же, не желает, — она избавит себя от лишнего беспокойства, если скажет ему правду сразу. «Гораздо легче, — подумала Кэт, — переживать от его отвращения к ней, чем от расположения».

Задрав повыше подбородок, так что теперь она смотрела ему прямо в глаза, Кэт заявила:

— Конечно, я расскажу вам. Это не такой уж большой секрет. Во всяком случае, это был честный труд, которым я впервые в жизни смогла обеспечить себя куском хлеба. Я пришла в этот дом в качестве кормилицы для Нодди, когда умер мой собственный ребенок — мой ребенок, который, мягко говоря, был зачат не совсем законно. Как и вы, мистер Тремэйн.

И прежде чем она смогла заметить реакцию Люсьена, его явное замешательство, а затем веселый блеск в темных глазах, Кэт поспешила повернуться и, держа голову как можно выше, медленно направилась к дому.

Мелани распорядилась, чтобы Люсьена поместили непременно рядом с ее спальней, и это заставило его призадуматься.

Он знал, что бояться нечего — если в данном случае вообще было употребимо слово «бояться», — ведь у него имелся Хоукинс, а Хоукинс был проницателен. Не пробыв в доме и дня, он успел убедиться, что Мелани вознамерилась обольстить его хозяина.

Придя к такому выводу, доблестный слуга позаботился запереть дверь комнаты, смежной с хозяйской гардеробной, задолго до того, как туда явился Люсьен, чтобы раздеться на ночь. Хоукинс также поставил хозяина в известность, что, коль скоро у него нет желания спать в отведенной для остальной мужской прислуги общей спальне — особенно памятуя о том, что некогда он имел собственную комнату на первом этаже, — он приказал поставить раскладную койку в этой самой гардеробной.

— Стало быть, ты станешь моей дуэньей, неусыпным стражем моей непорочности, — заметил Люсьен, сидя на краю высокой кровати, пока Хоукинс расшнуровывал ему туфли. — Ты не находишь кое-что странным, Хоукинс? Похоже, мне придется в тебе разочароваться.

— Разочароваться, сэр? — переспросил Хоукинс, поднимаясь на ноги и отдуваясь от усилий, которые ему пришлось приложить, стаскивая узкие туфли с ног хозяина.

Люсьен встал и принялся снимать панталоны. Он уже давно установил рамки, за которые не должна была заходить помощь Хоукинса во время его туалета.

— Да, видишь ли, я, честно говоря, надеялся, что ты ляжешь на коврике у порога, сунув под голову бомбарду вместо подушки. А ты, приятель, лелеешь свою старость и позволяешь себе расслабиться на раскладной койке.

Рубашка и нижнее белье были сняты и отданы Хоукинсу, и Люсьен остался совершенно нагим, ничуть не смущаясь этого, с одной лишь миниатюрой Кристофа Севилла на шее.

— Ну а теперь, если ты не против, я отправлюсь в свою койку, пока не хлопнулся в обморок от усталости. Как-никак, а денек выдался утомительным.

Проведя беспокойную, бессонную ночь, Люсьен вскочил ни свет ни заря и приказал Хоукинсу приготовить для него ванну и проследить за тем, чтобы через полчаса ему подали к крыльцу оседланную лошадь.

Ему необходимо было выбраться из Тремэйн-Корта хотя бы на время, пока он не задохнулся. Гость в этом незнакомом и в тоже время таком знакомом особняке, бывшем когда-то его родным домом, он был лишен даже утешения оказаться в своей прежней спальне. Истерзанный навалившимися на него воспоминаниями и новой реальностью, он едва дождался утра, грезя о высокой женщине с немигающим взором серых глаз, и неохотно уступившими ему губами, обещавшими если не спасение, то хотя бы мимолетное забытье, — и к черту все подробности о роли кормилицы Нодди!

Вскочив верхом на Калибана, угольно-черного, широкогрудого норовистого жеребца, чей грозный вид, злобный нрав и поразительная скорость бега уже успели прославиться на прошлом майском фестивале, Люсьену пришлось полностью сконцентрироваться на укрощении этого животного, явно имевшего свое собственное мнение по поводу цели их прогулки.

Через четверть часа, избавившись от заблуждений, Калибан пошел уже более или менее размеренным галопом, с шумом выпуская из ноздрей огромные клубы пара. Люсьен заметил, что слева появился всадник, который нелепо размахивал руками, пытаясь привлечь к себе его взгляд.