— Граф? Какой неожиданый сюрприз. Да, Мелани, мне кажется, я получу от вечеринки огромное удовольствие.

Она захлопала в ладоши, в восторге от такой сговорчивости. Ведь на приготовления к вечеринке уйдет не одна неделя, и с каждым новым днем она будет все сильнее привязывать его к себе — и к черту Эдмундовы правила. Наверняка он не посмеет возражать против вечеринки в честь Люсьена.

— Я прикажу Бизли заняться приведением дома в порядок, а сама составлю список гостей.

— Ты изменилась, Мелани.

— Изменилась? — Она вскинула на него глаза. Они шли рука об руку вдоль длинной террасы, и на ее личике удовольствие сменилось выражением паники. — Пожалуйста, дорогой, не говори так. Конечно, после нашей встречи прошло несколько ужасных, тяжелых лет, но я сделала все возможное, чтобы сохранить для тебя мою красоту.

— И ты этого добилась, дорогая, — отвечал он, подводя ее к каменной скамье, расположенной в самом конце южного крыла, напротив апартаментов Эдмунда. — Я позволил себе это замечание только в отношении твоего туалета. Ты ведь сменила его, я заметил, что ты утром была в синем. А в этом платье ты кажешься еще красивее, ты словно пышно расцветший прекрасный цветок.

Восхитившись комплименту, Мелани по-девичьи захихикала, огладив свое ярко-желтое платье.

— Так ты заметил! Сегодня — день твоего возвращения, милый, и для меня это был бы не праздник, если бы я не сменила для тебя туалет: не могу же я целый день таскать ту заношенную тряпку, в которой ты видел меня утром.

Она легко вскочила, подхватила юбки и закружилась перед ним, поглядывая через плечо и ожидая новых восторгов.

— Тебе правда оно нравится, дорогой?

— Я не могу поверить, что ты все эти годы обходилась без комплиментов, Мелани. Разве мое мнение профана имеет для тебя значение?

Ее улыбка тут же пропала, сменившись выражением покорности. Упав на колени возле его ног, Мелани оперлась локтями на его колени и развернула плечи так, чтобы глубокий вырез платья совершенно обнажил груди.

Она победоносно улыбнулась, вновь обретая уверенность в себе, ибо от нее не ускользнуло его участившееся дыхание.

— Твое мнение было единственным когда-либо имевшим для меня значение, Люсьен, — с силой промолвила она, заглядывая ему в глаза. — Я так боялась, что превращусь в уродливую старуху, прежде чем ты наконец вернешься, и ты будешь смотреть на меня с отвращением.

В руках Люсьена появился надушенный батистовый платок, и он изящно поднес его к лицу.

— Ты никогда не постареешь, дорогая, и никогда не станешь уродливой. Я провел в Лондоне больше года и нахожу тебя точно такой же. Твоя красота совершенно не изменилась. Однако будет ли мне позволено сделать крохотное замечание?

Она кокетливо склонила набок головку, хотя ее личико несколько нахмурилось, поскольку она испугалась.

— Замечание? Это из-за моих волос? Лондонские дамы в этом сезоне носят короткие прически? Я изо всех сил стараюсь поспевать за модой, милый, но это так трудно в этом противном Суссексе. Тебе я должна казаться ужасно провинциальной.

— Нет, дорогая. — Он не спеша положил платок в карман, а она ждала, снедаемая нетерпением. — Нет, тебя выдает не прическа, а духи. Ах, как бы это мне помягче выразиться? Они пресыщают, Мелани, они обволакивают так, что только и думаешь, как бы оказаться у тебя с подветренной стороны. Разве ты не могла выбрать что-то более подходящее — даже несмотря на сельскую глушь? Все, кроме роз, дорогая. Что угодно, но не розы. Ах, бедная овечка. Я огорчил тебя.

— Нет! Вовсе нет, дорогой, — торопливо выпалила Мелани, отводя глаза. Она приберегала, готовила этот аромат для него, в память тех ночей, которые они проводили в объятиях друг друга. Как он мог забыть? Как он мог быть таким жестоким? Как он мог быть таким глупым? — Я… я благодарна тебе за то, что ты поправил меня. Я бы вовсе не хотела, чтобы ты избегал меня из-за моих духов.

Она едва не свалилась, когда он неожиданно поднялся, и не подумав предложить ей руку.

— Хорошая девочка! — улыбаясь, промолвил он. — Я не могу тебе передать, как я смущался, пока набрался храбрости сказать тебе. Ну а теперь поцелуй меня, чтобы я знал, что ты меня простила, — вот сюда, в щеку, — прежде чем я пойду разыскивать Мойну. Я считаю, что должен предстать перед ней еще до вечера. Добрая женщина не однажды драла меня в детстве за уши, и я не желаю вновь подвергнуться наказанию, если она сочтет, что я плохо воспитан. Старые слуги в семье временами позволяют себе некоторые вольности, ты ведь знаешь. Я увижу тебя за обедом? К тому времени уже прибудет Хоукинс, так что тебе не придется любоваться на мою дорожную пыль.

Мойна? Люсьен хочет увидеть Мойну и оставить ее здесь, чтобы она плакала, обиженная его замечаниями? Взгляд Мелани затуманился от ярости. Да как он смеет играть с ней подобным образом?! Минуту он горячий, минуту — холодный, то принимает ее поцелуи, то ошеломляет замечаниями о неприятном запахе. С кривой болезненной улыбкой она встала на цыпочки, чтобы чмокнуть его в щеку.

— Мойна обычно в это время сидит в детской, дорогой, — сообщила она, едва сдерживаясь. — Я жду тебя к обеду к шести, мы здесь придерживаемся деревенского распорядка.


Она смотрела ему вслед, она ненавидела и любила его. Все ее тело сотрясалось от гнева и желания. Но она должна хранить терпение. Она должна спускать ему попреки, скрытые издевки, мелкую месть. Он расслабится и решит, что защищен от нее.

Но ненадолго. Он может биться о прутья золотой клетки, но ему уже ни за что не вырваться из нее. И скоро он это поймет. Они оба нужны друг другу. Они созданы Господом для того, чтобы быть вместе, отныне и навсегда.

Она взглянула на небо, высоко ли солнце. Наверное, сейчас около двух часов. Она запоздала сегодня, но она — хозяйка в Тремэйн-Корте, и он может подождать.

Она повернулась и торопливо зашагала вдоль задней стены террасы через сад, пока не добралась до мансарды с отдельным входом, расположенной напротив северного крыла дома.

Вытащив из кармана ключ, она отперла дверь и вошла внутрь, слегка вздрогнув, оказавшись в кромешной тьме: в маленькой восьмиугольной комнате окна были тщательно зашторены.

Все стены здесь были в расписных панелях, на которых изображались картины сельской жизни в типической буколической манере: повсюду кишели полуголые херувимы, тянувшие пухлые ручонки к запретному плоду. Тесно заставленную мебелью комнату освещали два канделябра.

Как только глаза Мелани привыкли к темноте, взгляд ее устремился к широкой низкой кровати в центре, где сидел полностью одетый юноша лет двадцати, пытавшийся заниматься онанизмом, не снимая потрепанных бриджей.

Все мысли и заботы развеялись, словно под порывом ветра, и вместе с ними исчезла Мелани — на первый план выступила Мелли.

— У тебя должно быть все наготове для Мелли, — игриво упрекнула она, грозя пальчиком, — и ты не должен сам развлекать себя в ее отсутствие. Я накажу тебя, если ты будешь противным. Где она?

Юноша опрометью бросился к боковому столику и начал хлопотать с глиняной трубкой.

Она позабыла имя этого малого — да и какое это имело значение, если она может в любой момент обзавестись новым. Хоть завтра, хоть в будущем месяце. Нет, в будущем месяце, а возможно, и раньше — Боже, сделай это поскорее — с ней будет Люсьен, и ей больше не понадобятся услуги этих неопытных грубых мальчишек.

Из чубука трубки поднялся густой дым, и парень поднес ей ее так, словно это был величайший дар на земле — да так оно и было, если не считать Мойниного зелья и вожделенного тела Люсьена. И она глубоко вдохнула дым и мускусный запах своего партнера.

У этого малого было красивое, правильно сложенное тело и к тому же приятное, не совсем тупое лицо. Нет. Лицо тут ни при чем. Ей надо сосредоточиться на его красивом теле.

Она почувствовала, как приятное знакомое волнение поднимается у нее между ног, и опустила лиф платья, так что обнажились груди. Соски напряглись, как бы призывая прикоснуться к ним. Она наклонилась и провела самым кончиком сосков по грубой ткани его домотканой белой рубахи. Это было приятно. Это было очень приятно. Однако что-то все же было неправильно. Она чувствовала странное стеснение. Да. Теперь она вспомнила. Кое-что было ужасно неправильно. Она оттолкнула протянутую ей трубку, а вместо этого отступила на шаг и, надув губки, спросила:

— Мальчик, Меллины духи нравятся тебе?

— Ваши духи, мэм? — хрипло спросил он, с усилием сглотнув, так что кадык судорожно дернулся у него на горле, а она захихикала.

Он воспользовался моментом и потянулся к ее груди, но получил по рукам: она была не какой-то там грязной девкой, которую он мог завалить у себя на конюшне. Она была леди, хозяйкой Тремэйн-Корта и самой прекрасной, самой желанной из всех женщин, ступавших по земле. Он должен был пасть на колени, рыдая от счастья, что ему довелось созерцать ее совершенство.

— Да от ваших духов запах прямо небесный, мэм, правду говорю!

— Идиот!!! — Она наградила его пощечиной. Она готова была убить его, разъяренная его дурацкой улыбкой. В ушах у нее зазвенело, из глаз брызнули слезы. — Это ужасный запах! Мелли пахнет стойлом, навозом и сточной канавой — как ты!

Она вырвала у него из рук трубку и несколько раз набрала полные легкие дыма. Вот. Теперь лучше. Опиум снял напряжение.

— Никогда не ври Мелли, ничтожная тварь. Когда ты врешь, Мелли очень, очень грустно. — Она легонько шлепнула его по щеке, придержав за подбородок. — Но не хнычь. Я позволю тебе сделать ее снова счастливой.

Она вспомнила про трубку, припала к ней губами, и ей стало так легко, словно само ее тело было теперь невесомым и плыло в воздухе, как дымок от трубки.

Она вернула ему трубку, вскочила на край кровати и, покачивая бедрами, дюйм за дюймом медленно стала поднимать подол платья, пока его взору не открылось, что под платьем у нее ничего нет. Она не сводила с него глаз, в то время как левая рука скользнула между ее бедер, и пальцы умело стали ласкать шелковистую кожу. Она улыбнулась, когда он поперхнулся: глаза у него горели.