Джорджи рассмеялась.

— Да, действительно встречались.

— Я все не мог забыть, что вы сказали по поводу своей карьеры. Что когда-нибудь она будет такой же «грандиозной», как моя. Если в вашем расписании отведено время на «неграндиозные» мероприятия, может быть, мы могли бы вместе пообедать на следующей неделе?

В понедельник вечером Джорджи зашла из «Харперс» домой, чтобы переодеться. Застегивая молнию на лимонно-желтом платье, она улыбалась: это Хьюго попросил надеть его.

— Вы можете совершенно справедливо считать, — сказал он, — что это не мое дело, в чем вы одеты, но лимонно-желтый — мой любимый цвет.

Глядя на Хьюго через ресторанный столик, на котором мерцала свеча, Джорджи поняла, что Хьюго Кэррол становится интересен ей не только тем, что он может сделать для ее карьеры. Джорджи начинал интересовать сам Хьюго. Пока они разговаривали, Джорджи внимательно разглядывала его лицо — светло-голубые глаза, зачесанные назад темные волосы, чувственный рот, не подходивший к правильным чертам его лица. Когда он подливал кларет из бутылки, глаза Джорджи следили за его рукой. Это была красиво вылепленная рука уверенного в себе человека. Джорджи представила, как эта рука касается ее, и тут же почувствовала напряжение в низу живота.

Хьюго отвез Джорджи домой на такси, велев шоферу ехать сначала в Кенсингтон, а потом в Белгрейвз, где находилась его квартира. Пока водитель ждал, он проводил Джорджи до входа.

Когда через три дня они снова обедали вместе, на обратном путь Хьюго дал водителю только кенсингтонский адрес. Джорджи ничего не сказала, она лишь почувствовала, как все тело ее напряглось.

Как только Хьюго и Джорджи оказались в квартире, Хьюго протянул руку через плечо Джорджи, чтобы закрыть дверь, и застыл в таком положении, глядя в лицо девушки. Он протянул вторую руку и уперся обеими ладонями в дверь за спиной Джорджи. Затем он приблизил к ней свое лицо. После минутного колебания Джорджи откинула голову, и рот Хьюго впился в ее губы. Так они стояли довольно долго, и тела их не касались, пока губы изучали друг друга, пока наконец пространство между ними не стало казаться Джорджи огромным барьером. И с каждой секундой она все сильнее жаждала, чтобы этот барьер был сметен. Когда Хьюго наконец опустил руки и стал расстегивать блузку Джорджи, ее грудь была напряжена до боли. Она первый раз коснулась Хьюго лишь тогда, когда он уже закончил ее раздевать. После этого они уже не могли оторваться друг от друга ни на секунду, и так как холл был застлан ковром, они легли прямо там, где стояли, перед входной дверью. Ни один из них не сказал ни слова, тишину нарушал только звук их дыхания, перешедший в короткие хриплые вздохи. Затем Хьюго тихо вскрикнул, затем погромче, потом он опять начал целовать Джорджи в губы.

Только на третий совместно проведенный вечер Хьюго обнаружил, как заставить Джорджи испытать наивысшее наслаждение. У Джорджи были оргазмы с предыдущим любовником, и это рождало фантастическое чувство физического свершения и освобождения, но как только это заканчивалось, Джорджи ощущала то, что часто бывает у мужчин: закончилось физическое удовлетворение, а эмоциональной близости не было и нет. Как только они заканчивали заниматься любовью, Джорджи начинала думать о том, что ей надо сделать завтра. Вместо того чтобы лежать рядом, наслаждаясь заключительной лаской, Джорджи почти всегда тут же вскакивала и шла в ванную.

С Хьюго было по-другому. Первый раз в жизни Джорджи была влюблена целиком и полностью. Если до этого она могла завести одновременно две связи, теперь такая мысль казалась Джорджи отвратительной.

— Что действительно потрясающе, — сказала она однажды Пэтси, — это что у Хьюго есть абсолютно все, что мне надо. Я не поставлена на этот раз перед выбором между тем мужчиной, который ведет устраивающий меня образ жизни, и тем, который нравится мне сам по себе. У Хьюго есть и то, и другое.

Хьюго чувствовал по отношению к Джорджи Чейз примерно то же самое. Он был по натуре однолюбом, и все свое чувство отдал этой восхитительной девушке, чье нескрываемое честолюбие делало ее в глазах Хьюго только привлекательней. Он знал, что Джорджи мечтает о такой карьере, которая дала бы ей власть над людьми и над событиями. Хьюго был как раз тем человеком, который мог открыть для нее все двери на этом пути. Он был горд и счастлив это сделать, помочь Джорджи создать себе имя. Это будет союз, о котором можно только мечтать.

В феврале, как только Джорджи исполнилось двадцать четыре года, через восемь месяцев после встречи на «Ореоле», Хьюго и Джорджи поженились. На регистрации брака присутствовали только Пэтси и Ян Лонсдейл, судья Фосетт с женой, мать и отчим Джорджи. Прием для восьмидесяти друзей Джорджи и Хьюго давали в доме Фосеттов в Кенсингтоне.

— Джорджи, дорогая, — сказал судья Фосетт после того, как Пэтси изложила родителям просьбу своей подруги. — Это было бы для нас большим удовольствием — устроить твою свадьбу у нас. Но не заденет ли это твою мать?

— Они живут в Уимблдоне, — безо всякого выражения ответила Джорджи. — Это слишком далеко.

Половина гостей жили к югу от Темзы, и им было абсолютно все равно, ехать ли в Уимблдон или в Кенсингтон. Но судья и его жена с присущим им чувством такта приняли объяснение Джорджи. Хотя в своем письме к матери Джорджи миссис Фосетт сформулировала причину несколько иначе, спрашивая, не будет ли она возражать, если прием в честь бракосочетания ее дочери будет дан в доме Фосеттов в Кенсингтоне, «который по случаю находится так близко от отдела регистрации браков Кенсингтонской мэрии».

Весной, когда закончился срок службы Хьюго Кэррола в лондонском бюро «Ньюс», он был назначен главным политическим редактором газеты, и они с Джорджи полетели в Америку. Первую неделю Джорджи и Хьюго провели, бездельничая в коттедже с десятью спальнями с видом на Лонг-Айленд, который принадлежал сенатору — другу Хьюго.

— Ну, как тебе возвращение на родину? — спросил Хьюго жену, когда они плыли бок о бок к небольшому плоту, стоявшему на якоре в пятидесяти ярдах от берега.

— Ничего особенно волнующего, — ответила Джорджи. — Но водичка приятная. Не приходится вздрагивать каждый раз, когда в нее заходишь.

Джорджи никогда не понимала, почему британские пляжи окружены водой, которая промораживает тебя до кишок, несмотря на Гольфстрим, который, казалось, должен бы сделать воду потеплее.

— Погоди, вот скоро окунемся в суматоху будней, — сказал Хьюго, смеясь. — Уж тут не раз вздрогнешь.

До сих пор напряженная жизнь Нью-Йорка и Вашингтона существовала только в воображении Джорджи. Хьюго же как никто другой хорошо представлял себе, как — п-ф-ф — и исчезает эйфория, которая может охватить в коттедже богача с видом на Лонг-Айленд, когда окунаешься в выматывающий душу поединок Манхэттена с Капитолийским холмом.

Джорджи участила гребки и вырвалась вперед. Хьюго почувствовал, что движения мокрых рук Джорджи неожиданно вызвали в нем прилив желания. Он вспомнил, как вчера они средь бела дня вернулись на часок в спальню. Перейдя на медленный кроль, Хьюго восхищенно смотрел на жену, которая, добравшись до плота, грациозно взбиралась на него. Вода стекала с ее черных волос. «Как с крыльев птицы», — подумал Хьюго, опять прибавляя скорость. Когда он подплыл к плоту, он уже хорошо представлял себе, чего именно ему хочется.

— Нас видно из дома? — спросил Хьюго, вылезая из воды. Джорджи увидела, как его красиво вылепленные руки, доставлявшие ей столько удовольствия, потянулись к застежке купальника.

— И очень хорошо видно, — ответила она. — А это имеет значение?

— Да так, небольшое, — ответил Хьюго, с удивлением ловя себя на том, что, несмотря на то, что это шло вразрез с его воспитанием, получает явное удовольствие от мысли, что каждый, кому пришло бы в этот момент в голову взглянуть в телескоп, установленный на веранде коттеджа, мог наблюдать словно живое видео в круглой рамке, как они с Джорджи занимаются любовью. Полуулыбка промелькнула на лице Хьюго, и он расстегнул ее купальник.

5

В модном пригороде Вашингтона — Джорджтауне, они нашли хороший добротный дом с верандой. В жизни Хьюго опять появился Уитмор, на этот раз за рулем «линкольна».

Хьюго представил Джорджи редактору обозрений «Вашингтон пост», и вскоре последовало предложение о работе. Очень быстро у читателей «Пост» вошло в привычку выискивать глазами ее колонку. Она была хорошим обозревателем — острым, с юмором и умела найти, чем заинтересовать читателя. То, что Джорджи была женой Хьюго Кэррола, открывало ей в столице любые двери, которые что-то значили для ее карьеры.

Примерно через год Хьюго повел Джорджи на первый в ее жизни прием в Белый дом.

— Для тебя гораздо важнее поладить с первой леди, чем пофлиртовать с президентом, — сказал Хьюго жене, когда они ждали, пока охрана на въезде с Пенсильвания-авеню закончит проверять их документы.

Джорджи прекрасно поладила с первой леди! Когда через четыре месяца их вновь пригласили в Белый дом на обед в честь британского премьер-министра, Джорджи шла туда уже не как жена Хьюго, а по отдельному приглашению. Хьюго Кэррол и Джорджи Чейз.

Еще через некоторое время Джорджи стала одним из двух лучших обозревателей в городе.

Через восемь месяцев она получила предложение стать редактором обозрений нью-йоркского журнала «Базар». Владелец журнала был не вполне доволен тем местом, который занимал «Базар» на рынке иллюстрированных журналов. Он хотел придать больший вес журнальным обозрениям, введя в них острую политическую линию.

— Любой самоуверенный писака может выдавать умные мысли по важным вопросам. Я же хочу, чтобы наши читатели смеялись, были в шоке и в то же время ощущали, что они узнают что-то новое. То, что печатает журнал, должно быть многозначительно, иногда звучать скептически, иногда — ближе к диффамации, но не настолько близко, чтобы нас потащили в суд.