– Нет, – прошептала Люси, не в состоянии произнести больше ни слова.

«Нет, я немолода, – думала она. – И детей у меня больше не будет. Айвэн и этого-то ребенка не хотел, а теперь он примет все меры предосторожности».

Внезапно ее ослепила резкая боль, и она уже больше не могла думать ни о чем. Что-то жидкое потекло у нее по ногам. «Кровь моего ребенка!» – в ужасе поняла она.

Люси хотелось умереть. Она так ждала этого ребенка, так хотела его любить и воспитывать! Она надеялась, что он научит любить Айвэна… Но ее розовой мечте пришел конец. Боль раздирала ее, и ей казалось, что она тонет в теплой крови, собиравшейся под ней на простынях.

Врач и повивальная бабка пытались остановить кровотечение. Антония не отходила от нее ни на шаг и не выпускала ее руку. Служанки вбегали и выбегали, принося горячую воду, чистые полотенца и простыни и унося запачканные кровью. А где-то ближе к полуночи они унесли маленький сверток. Люси знала, что это ее ребенок. Она поняла это по тому, с какой тоской повивальная бабка посмотрела на него, а потом на нее.

Люси закрыла глаза и отвернулась. Боль прошла, по крайней мере – физическая. Но на ее место пришла другая: боль потери, утраты. Она потеряла ребенка, она потеряла то чудо, которое породили они с Айвэном. А значит, она потеряла и Айвэна. Хотя, по правде говоря, он никогда ей и не принадлежал. Но с ребенком она потеряла и надежду на то, что они когда-нибудь по-настоящему станут мужем и женой.

Горечь переполняла все ее существо. Ей было трудно дышать. Ей хотелось выплакать всю скопившуюся в ней боль, но слезы не приходили. Она походила сейчас на закупоренную бутылку, и только внутри у нее все содрогалось от отчаяния. Она выпустила руку Антонии и отвернулась к стене.

– Ей нужен покой, – сказал врач. – Давайте оставим ее одну. Ей сейчас очень плохо, но через несколько дней она поправится.

– Кто-то должен около нее подежурить, – заметила повивальная бабка. – Вдруг что-нибудь случится?

– Глупости, она молодая и сильная. И кровотечения у нее уже нет. Ей просто надо выспаться.

– Но у нее разбито сердце, – настаивала повивальная бабка.

– Я с ней посижу, – заявила вдовствующая графиня тоном, не терпящим возражений.

Врач что-то проворчал, но собрал чемоданчик и ушел. За ним последовала и акушерка, успев прошептать Люси на ухо:

– Не сдерживай себя, поплачь, детка. Поплачь по своему мальчику. Господь забрал его к себе, потому что ему он нужен больше, чем тебе. Ты сейчас этого не поймешь, но поверь мне: господь благословит тебя другим путем. И в другое время.

Люси кивнула. Но в душе она не верила повивальной бабке. Не могла.

Свет убавили, дверь закрылась, и в спальне установилась мрачная тишина. Люси чувствовала себя опустошенной. Малейшее движение причиняло ей боль, а мысли – еще большую. Но она заставила себя лечь на спину и посмотреть на Антонию. Лицо графини было серым. Такой старой и немощной Люси ее еще не видела. И ей стало страшно.

– Не надо со мной сидеть. Вам нужно отдохнуть, – пробормотала она, гладя ей руку. – Доктор ведь сказал, что со мной все будет в порядке.

Графиня посмотрела на нее, и в глазах ее Люси увидела горе. И от этого ей стало еще тяжелее.

– Мне очень жаль, дитя, – прошептала Антония и покачала головой – медленно, словно она была слишком тяжелой для ее тонкой птичьей шейки. – Мне очень жаль.

– Я знаю, – сказала Люси. – Но теперь уже ничего не поделаешь. Зачем сидеть со мной? Зачем мучить себя? Этим горю не поможешь. Вам надо отдохнуть.

Антония сжала ей руку.

– За меня не переживай. Я еще немного посижу, еще немного…


Айвэн стоял в холле, глядя на широкую лестницу. Он только что прискакал. Он гнал как сумасшедший. Он был в бешенстве, когда получил ее письмо. Что ей делать у бабки в Дорсете?!

Но, ворвавшись в дом, он натолкнулся на врача и повивальную бабку. И вот теперь, опустошенный, окаменелый, он стоял перед широкой лестницей, а Люси была где-то там, наверху. Айвэн знал, что ей нужно его тепло. Но стоило ему только представить ее себе сломленной, раздавленной, как сказала повивальная бабка, ему становилось страшно. И он стоял, не двигаясь, хотя понимал, что должен подняться и прижать ее к своей груди. Но он не мог этого сделать. Колени его дрожали, он боялся упасть. Он был в холодном поту, как человек, которого ведут на эшафот.

«Да, впрочем, она меня и не впустит, – оправдывал себя Айвэн. – Пусть лучше ее успокаивает женщина. Только не бабка! Эта не знает, что такое тепло и ласка. Люси нужна ее мать. Почему же ее здесь нет?»

Внезапно внимание его привлекли чьи-то всхлипывания. Под лестницей сидел Дерек, племянник Люси. Вытирая глаза рукавом, мальчик в страхе смотрел на Айвэна.

– Тетя Люси… Она ведь не умрет?

Айвэн вздрогнул от ужаса, горя и презрения к самому себе.

– Мне сказали, что ей уже лучше, – пробормотал он.

Мальчик облегченно вздохнул, но тут же нахмурился.

– А… ребенок?

Неожиданная боль, такая острая, какой он никогда прежде не испытывал, пронзила Айвэна. Ребенок. Его ребенок. Их ребенок.

– Ребенок… не выжил.

Дерек медленно подошел к Айвэну. В слабом свете единственной непогашенной лампы он выглядел еще моложе своих лет. И в то же время старше и мудрее самого Айвэна.

Мальчик протянул ему руку, и Айвэн взял ее.

– Мне так ее жалко… – начал Дерек, но не договорил и расплакался. – Она всегда была так добра ко мне, так справедлива…

Айвэну показалось, что сердце его сейчас разорвется.

– Ко мне тоже, – с трудом произнес он и прижал плачущего мальчика к себе. – Она поправится, – пробормотал он в шелковистые волосы. – Так сказал доктор. Она совсем поправится, – добавил он, молясь, чтобы это действительно было так.

– Да, но… Когда такое было однажды с мамой, она долго плакала… и долго была грустной.

– Мы постараемся ей помочь, – сказал Айвэн.

Дерек шмыгнул носом и вытер глаза.

– Как?

Айвэн смотрел мимо мальчика на темную лестницу – туда, где была Люси. Его Люси.

– Я пока и сам не знаю, Дерек. Иди-ка ты спать. А я схожу к ней.

– А можно я с вами?

Айвэну очень хотелось сказать «да»: одному ему подниматься к Люси было страшно. Ему еще не приходилось успокаивать женщину, потерявшую ребенка. Да, собственно, он и не знал женщин, которые бы любили детей. Взять хотя бы его мать и бабку… Но Люси детей любит. И как бы ему ни было тяжело, он должен пойти к ней один.

– Ты завтра ее навестишь. А сейчас иди спать. Ты должен быть сильным, чтобы суметь поддержать ее.

Они вместе поднялись по лестнице – комната мальчика была рядом со спальней Люси. Когда дверь за Дереком закрылась, Айвэн понял, что дальше откладывать нельзя. Он посмотрел на узкую полоску света, вырывающуюся из-под двери спальни Люси, шумно вдохнул сквозь стиснутые зубы.

Когда Айвэн узнал, что она уехала из Хьютон-Мейнора, он был в бешенстве. Она не должна скрашивать одиночество его бабки. Он примчался сюда с намерением немедленно отвезти ее назад, в Сомерсет, в дом родителей, и строго-настрого приказать не уезжать никуда без его разрешения.

Но она потеряла ребенка…

Айвэн был оглушен, раздавлен. Он должен был почувствовать облегчение, но он его не чувствовал. Горевал ли он по потерянному ребенку или по своей жене, он и сам не знал. Да и знать не хотел.

Айвэн сделал еще один медленный вдох и попытался обуздать свои чувства. Он должен быть спокоен – ради нее. Ей нужны его спокойствие и его сила. Что же до будущего… С будущим они как-нибудь разберутся.


Люси видела во сне Айвэна. Он шептал ей что-то на ухо, он держал ее за руку. Только рука его была почему-то совсем маленькая. Не теплая и сильная, как у Айвэна, а холодная и хрупкая.

Люси пошевелилась – ей хотелось исправить этот сон, сделать его приятным и счастливым. Но тут послышался грозный голос Айвэна:

– Уходите! И не смейте приближаться к моей жене!

Маленькая рука крепче сжала ей пальцы, Люси вздрогнула и открыла глаза. Комната не сразу приобрела четкие очертания. Айвэн стоял у двери, сердито глядя на бабку, сидевшую возле ее кровати. Она все еще держала Люси за руку.

На одно мгновение Люси поддалась необъятной радости. Он здесь! Ей захотелось броситься к нему, прижаться к его груди и никогда больше не отпускать его… Но тут она почувствовала, как рука графини задрожала, и радость ее улетучилась. Люси оторвала взгляд от Айвэна и посмотрела на графиню.

Антония казалась старой и слабой, она была явно не способна противостоять яростному темпераменту Айвэна. Как, впрочем, и Люси. И все же Люси не могла позволить Айвэну растоптать единственного человека, который не бросил ее, который помог ей перенести этот ужас.

– Не надо, Айвэн, – с трудом выдавила она из себя. – Не надо. Пусть она останется. Она мне нужна.

Айвэн вздрогнул, словно она дала ему пощечину, и Люси пожалела, что причинила ему боль. Но она не хотела быть яблоком раздора между внуком и бабкой.

– Умоляю! Хоть раз… Ради меня… Забудьте о своей вражде!

Она закрыла глаза, и из-под ресниц ее покатились слезы. Ей казалось, что больше она сегодня не вынесет.

Антония сжала ее руку и отпустила.

– Я оставлю вас вдвоем, – сказала она дрогнувшим голосом. – Если я вам понадоблюсь, Люси, позвоните.

Графиня ушла, с трудом передвигая ноги и тяжело опираясь на трость. Поравнявшись с Айвэном, она задержалась.

– Я сожалею, – прошептала она. – Я очень сожалею.

И, не получив ответа, заковыляла прочь медленнее, чем обычно.

Люси все еще плакала – она больше не могла себя сдерживать. Айвэн подошел ближе, но не прикоснулся к ней. Он был в нерешительности.

– Как ты?

Люси только покачала головой: говорить она была не в состоянии.

– Я могу что-нибудь для тебя сделать?

«Обними меня, люби меня!» – хотела сказать она, но понимала, что это будет несправедливо. Он, конечно, прижмет ее к себе, потому что у него не будет другого выхода. Пребывать в объятиях Айвэна для нее – рай. Но сознание того, что для него это просто обязанность, хуже ада.