— Ты же знаешь, что я сдержу свое слово, — произнес он, поглаживая ее по волосам. — Сразу за границей с Сурреем есть отличная ферма. Собственно, недалеко от того места, где ты живешь сейчас. Все, что ты построила, я перенесу туда. А эти восемьдесят тысяч мы положим для тебя в доверительную собственность, чтобы ты больше никогда ни от кого не зависела.

— Я знала, что ты сдержишь слово, даже не сомневалась в этом.

— Значит, ты не очень против? Это на десять миль дальше. Ты уже не сможешь в течение дня посетить «Редкие цветы».

— Я не буду посещать. Я буду там жить. — Дафна ждала от него возражений или вздоха, но не дождалась ни того ни другого и тогда сказала про себя: «Я буду там жить, и очень скоро ты этому обрадуешься».

— Как по-твоему, когда Латам поймет, что заплатил такие деньги всего лишь за ферму средних размеров?

— Когда пошлет туда своих людей, чтобы решить, где строить шахту.

— Думаю, даже для него это немалая сумма.

— Он очень о ней пожалеет, если ты об этом. Его состояние не безгранично. Той ветви семейства досталась вся добродетель, а моей ветви — финансовый здравый смысл.

Дафна повернула голову и пристроила подбородок ему на грудь, чтобы видеть его лицо.

— Ты нарочно заманил его. Не знаю, как именно ты это сделал, но знаю, что сделал.

Каслфорд молча смотрел на нее.

— За что ты его так ненавидишь? Вряд ли из-за меня. Эта ненависть гораздо старше и глубже.

— Ненависть? Нет. Я нахожу его раздражающим и занудливым.

Дафна снова легла щекой ему на грудь. Не хочет он говорить об этом и не надо, да только он относится к Латаму вовсе не как к человеку «раздражающему и занудливому».

Его пальцы рассеянно гладили ее по спине, будто он даже не догадывался, что они двигаются. Но это прикосновение успокаивало, и Дафна снова растаяла.

— Однажды он сыграл в одну игру, где я был пешкой, — произнес вдруг Каслфорд. — Он будто проверял, могу ли я стать таким же подлым, как он сам. При этом он позаботился о том, чтобы цена моего отказа оказалась очень высокой.

Каслфорд поведал ей историю своей недолгой жизни во Франции и рассказал о молодой женщине по имени Мари.

— Видишь ли, она надеялась после войны получить назад фамильные земли, — сказал он. — Все знали, что аристократы вернут себе имения, утраченные во время революции. Она говорила, что ее земли находятся в Гаскони, там растет такой особенный виноград, из которого делают превосходное вино. Болваны выстроились в очередь, чтобы купить долю. Я узнал, что она продала десять процентов своих интересов по меньшей мере сорока разным людям, и каждый заплатил ей изрядную сумму, — Он помолчал. — Вероятно, я мог просто закрыть на это глаза. Но не на остальное и не тогда, когда выяснилось, что деньги пошли уцелевшим приверженцам Бонапарта.

— Латам рассчитывал, что из-за нее ты это тоже оставишь без внимания? — спросила Дафна.

— Думаю, он на это надеялся. И тогда я оказался бы связан с ним навеки, так? Ну, если он знал, что она задумала, а я подозревал, что он знал. И я оказался прав.

— Кроме того, он бы утешался мыслью, что ты ничем не лучше его. Полагаю, он очень сильно хотел в это поверить.

— Видимо, да.

Дафна поцеловала его в грудь и зашевелилась, обнимая. Поведанная история словно объединила их, но теперь их близость была пронизана печалью.

— Ты ее любил? — Она надеялась, что нет, иначе история станет слишком трагичной.

— Она мне нравилась, но я ее не любил. И я думал, что поэтому мне будет легче, но не получилось.

— Ты сожалеешь?

Каслфорд не ответил, и Дафна не стала настаивать. Она знала, что нельзя лезть другому в душу, и уже ругала себя за то, что сделала это, не подумав.

— Есть какие-то вещи, которые ты делаешь просто потому, что их необходимо сделать, потому что иной выбор превратит тебя в труса, — в конце концов произнес Каслфорд.

Но он не сказал, что совсем не сожалеет о сделанном. Может быть, иногда и сожалеет, когда позволяет себе вспоминать об этом. Вот как сейчас.

Теперь она лучше понимала, откуда у него этот давний гнев на Латама, и печалилась, зная, что он никогда не пройдет. Каслфорд никогда не будет считать Латама скучным и не останется равнодушным к присутствию этого человека на земле.

Впрочем, он прав. Какие-то вещи необходимо сделать, иначе станешь трусом. Вероятно, вполне естественно ненавидеть человека, навязавшего тебе выбор, в особенности если он ждет и надеется, что ты окажешься хуже, чем ты есть.

Она приподнялась и поцеловала Каслфорда. Вдруг она сможет сделать так, что тяжелые мысли этой ночи его оставят? Дафна вложила все свое умение в то, чтобы отвлечь его, и довольно скоро ей это удалось, и показалось, что Каслфорд был благодарен ей.


Глава 25


На следующий день Дафна ушла из дома, чтобы навестить подруг. Каслфорд решил поработать над рукописью. Поскольку она была почти закончена, он заодно задумался над тем, где будет ее печатать.

Когда он составлял короткий список издательских домов, где могут с симпатией отнестись к теме книги, ему принесли визитную карточку Олбрайтона. Каслфорд не рассчитывал на приятное развлечение от работы, очень ему обрадовался и велел лакею привести Олбрайтона к нему в гардеробную.

Они сумели целый час проговорить о политике, но затем беседа иссякла. Олбрайтон сидел и молчал. Каслфорд предположил, что тот напрягает мозги в поисках темы для легкой, причем не совсем пустяковой беседы.

— Вы хотите как-то убить время, пока не закончится вечеринка, которую устроили себе дамы, в том числе ваша жена? Для этого существуют таверны и кофейни, но вы, конечно, можете просто почитать книжку. У меня.

Олбрайтон неопределенно усмехнулся:

— Вообще-то я пытаюсь решить, где начинаются и заканчиваются границы дружбы.

— Странная тема для размышлений. Если речь идет о моей дружбе, почему бы не дать возможность определить это мне?

Олбрайтон смерил его взглядом.

— Всем известно, что вы запросто вмешиваетесь в жизнь своих друзей.

— Только ради их же собственной пользы.

— Вы имеете в виду, что вмешиваетесь не только для того, чтобы удовлетворить собственное любопытство.

— Вы все еще злитесь из-за того? Вроде бы все получилось достаточно хорошо. Вам бы следовало быть благодарным, а не начинать все заново.

— А если бы все получилось недостаточно хорошо? Должен ли друг радоваться, узнав правду, даже если она неприятная?

— Вам не идет философствовать. И вы начинаете заметно раздражаться. К чему это все?

— Хоксуэлл был прав. Наши жены действительно что-то замышляют. — Олбрайтон оглянулся. — Думаю, то, что они затеяли, происходит именно сейчас.

Подозрения Хоксуэлла ничего не значили. Даже Саммерхейз умел прочитать в самой невинной корреспонденции больше, чем лежало на поверхности. А вот Олбрайтон был хорошо обученным дознавателем. И если он предполагает, что происходит что-то, скорее всего так и есть.

— Вы кажетесь мне озабоченным. Это что, опасно?

— Не думаю. Во всяком случае, не прямо сейчас.

— Это не очень-то успокаивает. Может быть, стоит поделиться с мужьями остальных жен?

— Я уверен, что в конечном итоге дело не в наших женах. Дело в миссис Джойс.

Проклятие…

— Тогда забудьте про свое философское недоумение и расскажите мне сейчас же.

— Я поделюсь тем, чем могу. Первое, что вам необходимо знать, вот что. Моя жена сейчас не на какой-то вечеринке, пока еще нет. Она попросила меня явиться домой к трем часам, причем сильно на этом настаивала. Я подозреваю, что в три часа ей «внезапно» потребуется куда-то пойти и она попросит меня сопровождать ее.

— Это странно.

— Еще более странно то, что по пути сюда я встретил Хоксуэлла. Его тоже попросили вернуться домой в три часа. И его жена до сих пор дома.

— Думаю, вполне возможно, что Дафна и леди Себастьян должны о чем-то поговорить наедине, а остальные подойдут позже.

Похоже, Олбрайтона он этим не убедил, впрочем, и себя тоже.

— Вы должны простить меня за то, что я собираюсь еще сказать вам, Каслфорд, и за то, что уже сделал, потому что вы меня об этом не просили, а подобный поступок нельзя считать целиком порядочным.

— Черт, ладно. Я отпускаю вам все грехи, по только если вы выскажетесь откровенно, и покончим с этим.

— Я последовал за миссис Джойс, когда она вышла сегодня из вашего дома.

До чего это типично для Олбрайтона: выторговать прощение до того, как сказать правду. Каслфорд даже не скрывал своего возмущения.

— Да как вы посмели!

— Я уловил неясный дух интриги еще две недели назад, а со временем он только усилился. Мне не нравится чуять подобные вещи в собственном доме. А теперь послушайте, почему я обратил внимание на миссис Джойс. Две замешанные в это женщины беременны и вряд ли могут стать центром этой интриги. Из оставшихся двух… ну, жизнь леди Хоксуэлл сейчас стала открытой книгой, так? Все ее секреты позади. И только в отношении миссис Джойс до сих пор возникают вопросы.

Значит, Олбрайтон тоже это заметил. Разумеется, он заметил. Замечать неясности и дыры в любой истории — это то, чем он занимается.

Каслфорд уже начал подбирать нужные слова, чтобы из лояльности к Дафне положить всему конец, но сам себя остановил. Раз Олбрайтон пришел к нему, значит, этому есть причина, которую тот еще не объяснил.

— В общем, я нашел весьма странным то, что моя жена просит меня быть дома ровно в три часа, хотя никогда не отличалась подобной точностью, поэтому я решил, что, вполне возможно, вся причина в миссис Джойс, и стал за ней следить. Она пошла вовсе не к леди Себастьян и не к леди Хоксуэлл, а в совершенно другое место. — Он сунул руку в карман сюртука и вытащил клочок бумаги с написанным на нем адресом.