Тут она и вправду остановилась, чтобы на него посмотреть.

— Ты убиваешь людей. Ради денег, ради удовольствия. Лишаешь жизни тех, кого они любят.

— Да, но разве твой любовник делает не то же самое?

Тут он ее подловил.

— Он не радуется их боли. Он не производит эти… эти извращенные опыты.

— Арджент вообще не способен радоваться. Боже, он такой скучный.

Доршоу захлопнул сумку и пошел в угол, чтобы положить ее в тайник.

— Я бы сказал, что любовью с ним заниматься — все равно, что с трупом, впрочем, учитывая мои особые склонности, сравнение не вполне уместно.

Положив кофр на место, он обернулся и взглянул на нее, и Милли застыла под его взглядом.

— И если ты об этом поразмыслишь, то я вовсе не так уж плох, — ободряюще улыбнулся он. — За всю свою жизнь я убил несколько десятков человек. Ну, может, сотню. Больше, чем некоторые, но меньше, чем Арджент. Но знаешь ли ты, кто может похвастать списком жертв подлиннее нашего?

Милли покачала головой, отчаянно пытаясь не смотреть вверх и молясь, чтобы он тоже этого не сделал.

— Королева, — самодовольно произнес он. — Любой солдат. Палач короны. В Америке я встречал мужчин, которые чуть не в одиночку убивали целыми деревнями. Всех подряд, включая женщин и детей. Избивали, насиловали и жгли, а им за это кое-кто наливал в тавернах. И я злодей? — Он недоверчиво вздохнул и покачал головой. — По-моему, я больше похож на хищника в дикой природе. Убиваю только ради выживания. Но я не беру больше, чем нужно. Я вовсе не жадный.

Повернувшись, он присел и поднял камень, чтобы прикрыть тайник.

Это был ее шанс: или сейчас, или она умрет.

Сжав зубы от напряжения, Милли что есть мочи рванула цепь, и почувствовала, как та ослабла, когда выпал второй болт.

Пластина упала на пол, и, прежде чем Доршоу повернулся, она успела схватить ее и изо всех сил бросить ему в голову.

Она поняла, что попала. Правда, квадратная пластина ударила ему в плечо, порвав пальто, он застонал от боли, но остался в сознании.

Быстро сориентировавшись, Милли дернула цепь к себе, и пластина вновь оказалась у нее в руке.

— Злобная сука.

Доршоу нырнул за стол, но она старательно прицелилась пластиной. В этом ей не было равных. В свое время она шесть вечеров в неделю бросала горящий факел гимнасту на трапеции плюс утренние репетиции.

С яростным криком она бросила пластину. Вторым ударом пластина задела его голову, и он как-то по-бабьи вскрикнул. У Милли резко заболело плечо, но ей было все равно. И хотя из раны на его виске текла кровь, глаза Доршоу были открыты.

— Это за Агнес!

Милли чувствовала, как силы оставляют ее, свободная рука дрожала под тяжестью массивной цепи и пластины. Он был ранен. Кровь шла у него из плеча и головы. Она слишком далеко зашла, чтобы ее это заботило, была слишком разъярена, слишком испугана, слишком близка к свободе. И ей надо было убить его следующим броском, потому что она знала, что еще на один у нее просто не хватит сил.

— Это за всех несчастных матерей и их пропавших мальчиков!

Собрав последние силы, она бросила пластину еще раз, целя ему прямо между глаз.

Доршоу откатился, и пластина упала на пол, не задев его. Он схватил цепь прежде, чем она успела подтянуть ее к себе.

— Я отправлю твой труп твоему любовнику, — пригрозил он, подбираясь к ней с пластиной в руке. Левую сторону его лица покрывала кровь и в грязь, превращая в дьявольскую маску. — Твоя смерть не будет быстрой. Ты будешь дергаться и биться в агонии.

Одной рукой она оставалась прикованной к стене. Другого оружия у нее не было. Как только он подошел к ней, она ударила его ногой, но он схватил ее за лодыжку и притянул к себе.

— Ты увидишь, как твоя кровь смешивается с грязью. Увидишь, как за тобой придут демоны, и радостно призовешь их, лишь бы не видеть ужаса моего лица. И только чтобы избавится от сознания того, что монстр, лишивший тебя жизни, это я, я буду систематически убивать всех, кто будет скучать по тебе, пока сама память о тебе не умрет.

Милли, дергаясь и извиваясь, сопротивлялась, как только могла. Но даже раненый, он был ужасно силен. Подстегиваемый болью, яростью и безумием, он поднялся на ноги и дернул ее за юбки, пока те не оторвались. Под его весом ее прикованное плечо заломило еще сильнее.

Ее осенило. Она увидела свой последний шанс. Может, никто здесь никогда ее не найдет и она умрет где-то под землей, но хотя бы избавит от него сына. И Кристофера. По крайней мере, он не увидит ее в луже собственной крови.

Потому что она вдруг поняла, что его это добьет.

И быть может, Якоб и Кристофер утешат друг друга и будут вспоминать ее с любовью. И будут жить. Это она знала твердо.

В ушах раздался шум, звук шагов. Непрекращающийся звон. Она словно оказалась под водой. В озере огня и ярости. Она видела лишь своего врага. И от каждого его дыхания ее передергивало. Ей уже чудилось, как демон зовет ее по имени, и его голос был ей до боли знаком.

Увидев, как цепь в руке Доршоу провисла, она ее схватила, быстро обернула вокруг его шеи, и, издав вопль, которому могло бы позавидовать привидение, прижала колено к его горлу и натянула цепь.


Катакомбы Кристофер ненавидел. Запах напоминал ему о тюрьме. Сырость и гниль, смешавшись с отголосками нищеты и давних предательств, намертво впитались в седые камни.

Но он скорее здесь умрет, чем вернется без Милли.

Он думал, что страх и беспомощность навсегда остались в прошлом. Но едва поняв, что Милли в лапах его врага, человека, не менее опасного, чем он сам, он больше не мог вдохнуть полной грудью.

Он лишился самоконтроля. Больше не был как вода. Сделался потопом. Ворвавшись в ворота тоннеля Гайд-парка, взял фонарь, чтобы освещать дорогу. Следов в грязи и инее было множество. Какие из них свежие, сказать было невозможно.

Он побежал по тоннелю. За спиной он слышал шаги Блэквелла и его людей, но не ждал их. Арджент встал перед развилкой трех ходов и уставился под ноги в поисках подсказок. Следов тут было поменьше, тем не менее ни одного от любимых Милли невообразимо дурацких сапог на высоком каблуке. Подняв фонарь, он шагал взад-вперед, изучая каждый дюйм.

Здесь. К левому тоннелю тянулись два чуть заметных следа волочения, для телеги слишком слабые и слишком близко расположенные.

Он не позволял себе задуматься, почему ее волокли. Что она могла быть ранена. Просто не мог, или страшное, темное отчаяние вырвалось бы из пустоты его души и лишило жизни.

Крутая обваливающая лестница привела его к подземному протоку, от которого расходилось множество арочных каменных тоннелей. Не меньше дюжины.

— Черт! — Арджент швырнул фонарь в стену. Звон разбитого о камни стекла и масляный сполох, остановили всех остальных.

— Я послал Креншоу за его собаками, — сказал, подходя и протягивая ему факел, Дориан. — Но это может занять несколько минут.

— У нас может не быть этих минут, — рявкнул, уставившись на гаснущее масляное пламя, Арджент, чувствуя, как холодеет кровь.

— Мы можем пока разделиться, — предложил Блэквелл.

Да, подумал Арджент. Ему надо что-то делать. Он обратился к головорезам:

— Каждый берет по тоннелю, проходит триста шагов, ищет следы и сразу назад. Ищите следы волочения, обрывки одежды, мерцающие огни, запертые решетки — все, что сможете обнаружить. Встречаемся здесь, а если ничего не получится, отправляемся дальше.

— Я пойду с тобой, — сказал Черное Сердце из Бен-Мора.

— Каждому по тоннелю…

— Я сосчитал. Людей хватает. Я тебя не оставлю.

Буркнув, Арджент повернулся, и они молча пробежали по лабиринту триста шагов, напрягая все органы чувств. Это безумие. Каждый шаг мог приближать его к ней или отдалять. Понять невозможно. Пол был то земляной, то каменный. То покореженный, то ровный. Но никаких ее следов он не обнаружил.

Они вернулись, и половина людей уже ждала их, и никто из них не мог посмотреть ему в глаза.

— Простите, сэр, — пробормотал тот, кого звали Шапи. — Я ничего не нашел.

В ярости и разочаровании Арджент чуть не оторвал тому голову, и тут слева разнеслось безумное эхо.

Ему стало больно. Он не мог сказать, надежда это или страх. Бросившись в тоннель, из которого раздался шум, он чуть не затоптал Грегори Таллоу, тонкого, хитрого мужеложца, ужасно заикавшегося.

— Я… я ус… с… с… слышал уже в… в… возвращаясь сюда. — Таллоу задыхался, указывая вниз по тоннелю. — К… к… к… крики…

Крики.

— Милли! — заорал в темноту Арджент и рванул вперед так быстро, как не бегал еще никогда в жизни.

— Арджент! — позвал издалека Блэквелл. — Арджент, подожди…

Тоннель изгибался не плавно, а под прямым углом. Пока за всеми железными воротами царил мрак. Пахло смертью. Ужасом, болью и кровью.

И он услышал. Далекие и леденящие, как нашептывания костлявой в ухо.

Крики. Ее крики.

— Милли!

Он побежал быстрее, натыкаясь на повороты и отталкиваясь от стен. Ноги то летели, то подкашивались. Она жива. Ей больно. Она кричит. Отчаянные звуки напряжения и страха чередовались с минутами тишины.

Боже, что с ней? Каким неописуемым пыткам подвергал ее Доршоу? Она в его лапах совсем недолго… Но каждый миг — это капля крови, кусок плоти, вдох и выдох.

Каждое ее дыхание было драгоценно. Каждый дюйм ее кожи — бесценен.

Хотя ему никогда в жизни не доводилось слышать ничего ужаснее ее криков, Арджент молился, чтобы они не прекращались. Они были его маяком в темноте. Его мучениями. Его адом. Но они ему необходимы, чтобы найти ее. Спасти ее.

И каждый ее крик он вырвет из горла Доршоу стократно.

По катакомбам гулко разнесся злобный голос Доршоу. При звуке его ужасных угроз в груди Арджента вскипела темная, злая ярость.