Он так не походил на зверя, всего с полчаса назад пригнувшего ее к кровати и набросившегося на ее раскоряченное тело. Он смягчился. Она это чувствовала. Из мышц ушла напряженность, из манер — резкость.

Он казался… расслабленным. Словно медведь в своей берлоге, упивающийся тишиной и наслаждающийся темнотой. Ложь он ей простил.

Милли не знала, как долго они так простояли, но, в конце концов, всхлипнув пару раз напоследок, она перестала плакать. Она удивилась, насколько ей лучше, хотя ее и смущало, что ей все еще не хотелось его отпускать.

— Простите меня за эту истерику, — отважилась проговорить она. — Думаю, события этого вечера подействовали на меня угнетающе. Всякий раз, представляя себе бедного Якоба наедине с этим человеком… он, должно быть, так испугался.

Слезы вновь подступили к горлу, и Милли сдержалась. Она с этим покончила.

— Для такого маленького мальчика ваш сын вел себя очень храбро.

Слова Арджента доносились до Милли и снаружи, из комнаты, и раскатисто звучали из его груди. Ей понравился его голос таким, как он шел изнутри.

— Якоб? — печально вздохнула она. — Никогда не думала, что он храбрец.

— Почему нет?

— Ну, он не похож на других мальчиков, непоседливых и грубых. Он такой… сдержанный и тихий.

Из груди Арджента вырвался возглас недоверчивого удивления:

— Простите, мы с вами говорим об одном и том же мальчике?

Ее губы невольно растянулись в ответной улыбке.

— Он быстро с вами поладил. — Прижавшись головой к его ладони в своих волосах, она посмотрела на него. — Вы не понимаете, какая эта редкость. Вообще-то он очень застенчивый ребенок, вылитая Агнес.

Она вздохнула и подняла руку, чтобы застегнуть на рубашке пуговицу. Она наслаждалась интимностью их близости явно больше, чем следовало, не желая его отпускать. Не отпускал ее и он. Так они говорили, стоя в объятиях друг друга.

— Иногда я за Якоба волнуюсь, — призналась она. — Он такой мягкосердечный. Такой мягкий и умный. В таком юном возрасте он знает обо всем гораздо больше меня. Могу вам поклясться, он читает много книг и все помнит. Я гоню его выйти и поиграть, но он предпочитает сидеть дома, рисовать и лепить, играть на пианино или подавать нам реплики во время репетиций.

Покончив с застегиванием пуговицы, она разгладила пятна от слез и принялась нервно поправлять его воротник. С тем все, разумеется, было в порядке, Уэлтон свою работу знал, но Милли всегда так делала, когда была взволнованна или встревожена. Вечно говорила и что-нибудь поправляла.

Арджент не шевелился, и она могла не задаваться вопросом, не считает ли он ее смешной. Она все время была очаровательна и слушала других. Никто никогда не интересовался ее мыслями и страхами относительно того, каково это быть матерью.

— Конечно, это просто замечательно, — продолжала она, — что он все время рядом со мной. Но я начинаю бояться, что я с ним слишком нянчусь. Или что я его порчу. Думаю, ему надо стать сильнее, жестче. Мир так суров и жесток. И как он защитит себя, если я воспитаю его слабым?

Арджент по-прежнему перебирал между пальцами ее локоны, словно мелкий песок.

— Вы его мать, и вы его защищаете. Сейчас этого довольно.

Его слова родили в сердце тепло, и она надеялась, что он его почувствует.

— Как я могу иначе? Вы представляете, но я даже рада, что у него нет отца!

— Почему? — Арджент отвел волосы с ее шеи и убрал их за спину, обнажив горло и плечо. На сей раз она не вздрогнула от страха. Практически не заметила.

— Отец, особенно дворянин, захотел бы воспитать его охотником, или солдатом, или кем-то не менее мужественным. Он не понял бы его артистической натуры. Может быть, даже возненавидел бы его из-за этого.

— Ну, не все мужчины таковы.

Что-то в голосе Арджента не позволило ей поднять на него глаза.

— Думаю, это неважно. Я никогда не узнаю, кто его отец. Я даже не знаю, он ли послал за нами убийц.

— Именно поэтому вы должны были с самого начала рассказать мне правду, — произнес Арджент уже не как упрек, а спокойно. — Поскольку думаю, мне известно, кто отец Якоба, и я практически уверен, он же хочет вашей смерти.

Милли задохнулась. Среди всех драматических откровений это было просто беспрецедентным. Она боялась спросить. Не желала знать. И в то же время незнание оборачивалось самой страшной пыткой.

Едва она открыла рот потребовать все ей рассказать, Арджент спросил:

— У вас есть это письмо от отца Якоба? Оставленное вам на хранение вашей подругой Агнес.

— Есть.

С тошнотворным ощущением страха в животе она запустила руку за корсет, к изнанке каждого она в свое время пришила по карману для двух самых важных в ее жизни документов — бумаги, подтверждающей британское подданство, и письма Агнес, переданного ей много лет назад. Впрочем, ни один низ них давно нигде не требовали, тем не менее хранить их на груди казалось ей надежнее.

За пять лет тонкая бумага истерлась на сгибах, и кое-где буквы было невозможно прочесть. Но стоило Милли совместить две части сломанной сургучной печати, как появился феникс и в ее памяти что-то вспыхнуло.

Развернув его так же, как уже несчетное количество раз до того, она повернулась плечом к Ардженту, чтобы он мог читать вместе с ней.

«Любимая Агнес!

Я слишком долго позволял условностям и общественным предрассудкам нас разлучать. То, что в последние годы, когда мы были вместе, казалось таким страшным, за месяцы, проведенные без тебя, стало мелочью. Я понял, что жизнь летит и у нас она только одна. Неужели я так и закончу свои дни, не увидев подле себя ни тебя, ни моего сына? Ты не ошиблась, любовь моя, я больше всего на свете хочу сделать Якоба моим законным сыном и наследником моих титулов, земель и состояния. Я уже получил все официальные бумаги.

С женой я развожусь, и все свои дела в городе оставляю. С ней я совершенно несчастен, совершенно не могу жить. И даже я рад, что она так и не родила мне ребенка, что извиняет мой уход. Я отвезу тебя в усадьбу в Йоркшире, где мы и поженимся. Ты будешь жить со мной как полноправная хозяйка, жена, и пусть все они катятся к черту.

Она делается все подозрительнее и даже, осмелюсь сказать, безумнее, потому, пока мы остаемся в городе, нам надо соблюдать осторожность. Дорогая, встретимся в кондитерской у церкви Сент-Огастин в половине второго, и я дам тебе билет на поезд и немного денег, чтобы вы с сыном обустроились на новом месте. Будет вернее, если, пока все не сладится, ты никому ничего рассказывать не будешь.

Дорогая моя, это будет начало нашей совместной жизни.

С любовью,

·»

— Она так и не рассказала, кто этот мужчина, — произнес Арджент.

Милли посмотрела через плечо.

— Она обещала рассказать как раз по возвращении в тот вечер, но… — Она тяжело вдохнула. — Вы говорите, что знаете этого человека?

— Я говорю, что сегодня вечером вы встретили этого человека и его семью. Я полагаю, что это письмо написал лорд Дэвид Альберт Фенвик, граф Терстон.

— О боже! — письмо в руке Милли задрожало. — «Д» означает Дэвид. Разумно?

— Вполне, — кивнул Арджент. — Сэр Дэшфорт, человек, нанявший Доршоу и… меня… убить вас и похитить Якоба, был адвокатом семьи Фенвик. И, хотя он также работал на Сент-Винсентов, семью его жены, эта птичка, что на печати, феникс, та же, что и на фамильном гербе Фенвиков.

— Откуда вы это знаете? — спросила, широко раскрыв глаза, Милли.

— Знать — это мой бизнес.

— Ваш бизнес… — эхом повторила она.

Значит, и она всего-навсего его бизнес, оплата натурой, так сказать. Стремясь потянуть время, Милли отвернулась к кровати, сложила письмо и сунула в корсет, не в силах оглянуться и посмотреть на Арджента.

— Что… что нам делать дальше? Не могу же я отнести письмо в полицию? У меня нет доказательств того, что именно он нанял Доршоу или даже что он нанял Дэшфорта, чтобы тот нанял вас. И… если они узнают, что Якоб не мой сын, они могут его у меня отобрать.

— Поэтому вы и наняли меня, чтобы я все устроил, — вставил он, — не связываясь с полицией.

— Лорда Терстона вы намерены… убить?

— Он убил вашу подругу, приказал убить вас, и хочет черт знает что сделать со своим сыном. Завтра он поедет по делам в Эссекс. Я убью его на следующий день.

Убийство планировалось, словно званый ужин.

— А как насчет старшего инспектора Морли? — напомнила Милли. — Он сказал, что один и тот же убийца убил множество женщин. И похитил детей… думаете, все они связаны с лордом Терстоном?

— Думаю, все они жертвы Доршоу. Думаю, его они тогда и наняли убить Агнес.

Милли широко раскрыла глаза.

— Почему вы так решили?

— Потому что Доршоу нравится потрошить людей и разбрасывать органы. В особенности женщин.

Она пожала плечами.

— Тогда, возможно, нам необходимо все рассказать старшему инспектору Морли, он расследует, что случилось со всеми другими женщинами. Выяснить, кто эти убийства заказал, чтобы семьи хотя бы знали, что Доршоу схвачен.

— Вы предлагаете мне сдать полиции Терстона? Их досье не блещут, когда речь идет о преследовании пэра Англии за убийство проституток. Или, если хотите остаться с Якобом и обеспечить его безопасность, есть ли у вас план лучше того, что предлагаю вам я?

— Агнес была не проституткой, а актрисой, — вспыхнула Милли.

— Это не то, что они заявят в суде, если вообще до него дойдет. Вы ведь прекрасно знаете, что между этими двумя профессиями общество не делает серьезного различия.

Милли отступила от него и на неверных ногах подошла к окну. Последствия их занятий сделались ощутимы. Тупая боль в паху и острая в сердце.

— Вы всегда так холодны?