— Милорд, скорее всего, он съел что-нибудь.

— Что он мог съесть? — Натаньел окинул внимательным взглядом других лошадей, которые с довольным видом жевали сено и выглядели вполне здоровыми.

Главный конюх покачал головой:

— Когда я вчера в одиннадцать вечера подходил к Чернышу, он выглядел здоровым, как обычно… Уж слишком быстро он захворал, чтобы предположить тут другое.

Еще до того, как войти на конюшню и отдать все необходимые распоряжения относительно его отъезда, Натаньел пребывал не в лучшем настроении. Вчерашний ужин стал для него настоящей пыткой. За столом царила напряженная атмосфера. Разговор поддерживали в основном его тетка и Летиция, а Натаньел и Элизабет даже не смотрели друг на друга и, конечно, не разговаривали. Ночью Натаньелу не спалось. Он надеялся поговорить с Элизабет утром за завтраком, чтобы их расставание прошло не так мучительно. Впрочем, ему пришлось забыть о своих замыслах, так как Элизабет передала с горничной, что простудилась и потому к завтраку не спустится. Тетя Гертруда немедленно поднялась наверх, чтобы взглянуть на свою юную компаньонку. Вернувшись, она подтвердила, что Элизабет в самом деле неважно выглядит и что она посоветовала девушке провести весь день в постели.

В довершение всего, придя на конюшню, Натаньел узнал, что его жеребца одолела какая-то странная хворь! Недомогание Черныша стало последней соломинкой, хотя и до этого терпение Натаньела было на пределе. Выходит, он не уедет сегодня, как собирался! Что ж, он непременно выяснит, в чем причина странной болезни Черныша. Вот урок, который он накрепко усвоил еще на войне: солдат в первую очередь должен печься о благополучии своего коня и только потом — о своем собственном!

— Сделайте для него все, что возможно, — велел Натаньел Финчу. — Если к полудню изменений не будет… — Он помрачнел при мысли, что жеребца, возможно, придется пристрелить из жалости.

— Будем надеяться, милорд, что до крайних мер дело не дойдет, — ответил главный конюх. — Я дал ему слабительное. Возможно, вскоре ваш Черныш поправится.

Натаньел вернулся в дом и приказал камердинеру отложить отъезд; ему еще может понадобиться одежда, уже уложенная в многочисленные сундуки и погруженная в карету.

— Осборн, в последнее время с нашими четвероногими друзьями творится что-то странное, — заметила его тетушка, когда он сообщил ей о причине задержки. Гектор, веселый и бодрый, сидел у хозяйки на коленях. Он как будто совсем забыл о вчерашнем прискорбном происшествии.

Натаньел нахмурился:

— Да, тетя. Действительно странно!

— Извините, мадам, вот только что принесли для мисс Томпсон… — На пороге салона показался дворецкий Сьюэлл с огромным букетом кремовых роз с желто-оранжевым налетом по краю лепестков. Из-за букета не было видно лица дворецкого. — Не знал, нужно ли нести цветы к мисс Томпсон в комнату, она как будто неважно себя чувствует?

Увидев цветы, Натаньел помрачнел.

— Сьюэлл, оставьте здесь, на столе, — велел он дворецкому. Дождавшись, пока дворецкий выйдет, он подошел к столу и достал карточку, вложенную в букет, и без колебаний прочел, что на ней было написано:

«Пожалуйста, примите эти розы в знак извинения за вчерашнее и свидетельство моего глубочайшего к вам уважения. Я решил назвать новый сорт „Невинность Элизабет“.

Теннант».

— Как тебе не стыдно читать записку, адресованную Элизабет?! — возмутилась леди Гертруда.

Натаньел крепко сжал карточку в руке и повернулся к тетке:

— Тетя, вы извините меня?

Он схватил букет, явно собираясь покинуть салон.

— Я… но… — Его странное поведение совершенно озадачило миссис Уилсон. — Натаньел, ты ведь не можешь пойти в спальню к Элизабет! Пусть розы отнесет наверх Сьюэлл или кто-нибудь из горничных, если уж ты считаешь, что так надо.

— Нет, тетя, я считаю, что так нужно, — возразил он.

— Но… что подумают слуги? — Тетка взволнованно приложила руку к пышной груди.

Натаньел невесело улыбнулся.

— Если вы им ничего не скажете, я тоже не скажу! — Он поспешил уйти, прежде чем тетушка успела прийти в себя от изумления. Во всяком случае, он не намерен был слушать ее возражения.

Для него, и без того раздраженного и встревоженного болезнью Черныша и необходимостью отложить отъезд, букет Теннанта стал последней каплей. А ведь Элизабет даже не вышла из своей спальни, чтобы попрощаться с ним! Вот и предлог, который ему нужен для того, чтобы пойти к ней…

Всю ночь Элизабет так долго и так горько плакала, что ей удалось убедить миссис Уилсон в своей простуде без всякого труда. Горло саднило, глаза покраснели, и веки распухли от слез. В общем, вид у нее был вполне соответствующей. О том, что причиной ее слез стал не вирус, а Натаньел, миссис Уилсон совершенно не обязательно было знать. Накануне вечером Натаньел почти и не смотрел на Элизабет и ни разу не обратился к ней. Он почти все время беседовал либо с тетушкой, либо с Летицией Грант. К концу вечера Элизабет, измученная новым унижением, пришла к выводу: Натаньел считает ее всего лишь расчетливой молодой особой, которая ищет себе богатого мужа.

Утром она не нашла в себе сил спуститься вниз для того, чтобы хладнокровно попрощаться с Натаньелом; она понимала, что все ее чувства написаны у нее на лице.

Ее горе было велико и безутешно.

Элизабет резко вскинула голову, когда дверь ее комнаты бесцеремонно распахнулась. На пороге стоял Натаньел с громадным букетом роз в руках. Мрачность его лица и знакомые цветы сразу же подсказали ей, что розы — отнюдь не предложение помириться.

Прежде чем заговорить, она облизала пересохшие губы:

— Милорд, я думала, вы уже уехали.

Он зловеще прищурился:

— Хотите сказать — вы на это надеялись?

— Нет, я…

— Я, возможно, и уехал бы, не захворай внезапно мой конь от какой-то таинственной болезни. — Он ногой закрыл за собой дверь и, подойдя к кровати, мрачно воззрился на нее сверху вниз. — Как вы, наверное, уже догадались, цветы только что прислали для вас. — Он бросил букет на одеяло. — В букет было вложено вот что! — Он презрительно скривился и бросил на кровать мятую карточку.

Элизабет с трудом приподнялась, и, прикрывшись одеялом, оперлась о подушки, и прочла адресованное ей послание.

— По-моему, у сэра Руфуса начисто отсутствует всякая сообразительность! Вчера он повел себя со мной совершенно недопустимо! — Она бросила карточку на столик рядом с кроватью. На лице ее было отвращение. Очевидно, цветы ее совершенно не обрадовали.

В спальню Элизабет Натаньела привел страшный гнев. Теперь же, заметив, что Элизабет совершенно не интересуют присланные Теннантом розы, он немного успокоился. Всякая девушка сочла бы себя польщенной, узнав, что в ее честь назвали новый сорт роз, но только не она…

Его гнев совсем прошел, когда он смотрел на ее бледное лицо, обрамленное темными кудрями.

Наконец он успокоился настолько, что осознал, как неприлично себя ведет. Он не послушал тетю Гертруду и ворвался в спальню к ее молодой незамужней компаньонке! А ведь порядочному джентльмену не положено даже знать, где находится спальня молодой незамужней девушки, не говоря уже о том, чтобы войти в нее! Он вспомнил обо всем, заметив, с каким трепетом смотрят на него ее синие глаза из-за завесы длинных темных ресниц, и поспешно отступил подальше от кровати, чтобы не напугать ее.

— Элизабет, я прошу прощения за мою… мне не следовало… черт побери, да что с вами? — Он тут же забыл о своих намерениях помириться и расстаться по-дружески, когда, наконец, понял, что Элизабет вовсе не больна. Она лишь не хотела сегодня вставать и смотреть, как Натаньел покидает ее навек.

— Милорд, мне кажется, я немного простудилась, — солгала она, надеясь, что ее голос и лицо убедят его в том, что она не лжет.

Он плотно сжал губы:

— Я ведь уже просил вас не называть меня «милорд», когда мы одни.

Элизабет почувствовала, как лицо обдало жаром.

— Я назвала вас так потому, что решила, что так будет прилично для того уровня… на какой перешли наши отношения, ми… Натаньел, — поспешно исправилась она, видя, как потемнело его лицо.

Он надменно поднял светлые брови:

— Мне виднее, что прилично для наших отношений, а что нет! Кстати, как вы намерены поступить с розами Теннанта? — Он насторожился, и Элизабет поняла, как важен для него ее ответ.

Элизабет покосилась на букет. Как жаль, что такую красивую розу вывел человек черствый, властный и бесчувственный!

— Ми… Натаньел, я никак не намерена с ними поступить. — Она тяжело вздохнула. — Да, цветы очень красивые, но принять их — значит поощрить сэра Руфуса, а поощрять его я не намерена.

Натаньелу стало легче.

— Если вы в самом деле так относитесь к Теннанту, вы поступаете мудро.

— Что значит «если»?! — спросила Элизабет. — Вы до сих пор сомневаетесь в том, что этот джентльмен меня совершенно не интересует?

— Разумеется, нет! Я просто… да нет, ничего, — устало продолжал он. — Может быть, попросить тетю прислать к вам врача?

— Ради обычной простуды? Нет! — Элизабет покачала головой. — Не сомневаюсь, скоро мне станет лучше, и к ужину я уже спущусь вниз. — Внезапно она нахмурилась. — Кажется, вы сказали, что ваш конь захворал?

— Да, — ответил Натаньел, внезапно вспомнив о своей тетке и предчувствуя неминуемый суровый выговор от нее. — У Черныша что-то с желудком, конюх считает, что ночью он съел что-то неподходящее.

Элизабет встревоженно сдвинула брови и спросила:

— Другие лошади на конюшне страдают от того же недуга?

Натаньел мысленно восхитился ее сообразительностью. Тот же самый вопрос он и сам задал главному конюху.

— Нет, — ответил он. — Финч надеется, что Черныш поправится, но из-за его недомогания я сегодня не смогу уехать.