– Минутку, Элиза, – перебил меня Оноре. – Ну так как, милорд, вы приняли решение?

– Слово «решение» подразумевает выбор, – холодно заметил маркиз. – А у меня, насколько я понимаю, выбора нет.

Арманд Валадон шагнул ко мне, и я не отстранилась, не отступила. Я встретила его взгляд спокойно и холодно, хотя сердце мое разрывала ненависть. В этом человеке было нечто грозное и неотвратимое, словно он был вестником грозного рока или самой смерти. Маркиз склонил голову.

– Мадемуазель Лесконфлер, не окажете ли вы мне честь, приняв мою руку и сердце?

– Что?!

Возмущенная, я обернулась к братьям.

– Так вот, значит, как в вашем представлении выглядит защита чести сестры? Трусы! Да я лучше умру, чем выйду за злодея! Дай мне свой нож, Оноре, – потребовала я, протянув руку, – я убью его своими руками, как и обещала. Вот так братья! Лучше бы я попросила помощи у малолетних детей!

– Элиза, – вспыхнул Оноре, – успокойся. Это была идея Филиппа. Я всегда был за то…

– Брак – наилучшее решение, – с холодной улыбкой объявил Филипп, – для всех присутствующих.

– Вы испугались! Вы струсили перед императором! Стыдитесь! Франции не нужны трусы! Выйти за него замуж? Одна мысль об этом для меня оскорбительна!

– Я с вами совершенно согласен, мадемуазель, – заявил с улыбкой маркиз. – Может быть, мы сможем достичь понимания, и тогда…

– Мне не нужно никакого понимания, – отрезала я, – мне нужна твоя кровь!

Маркиз зевнул и опустился в кресло.

– Разберитесь пока между собой, господа, а я подремлю. Дадите мне знать, когда придете к общему мнению.

– Ты выйдешь за него замуж, – твердо заявил Филипп. – Элиза, побудь с господином маркизом, пока мы с Оноре займемся приготовлениями. У вас есть час на то, чтобы поближе познакомиться, прежде чем вас объявят мужем и женой.

– Познакомиться?! Обвенчаться?! – кричала я. – Вы, должно быть, шутите!

– Поверь мне, Элиза, – устало объяснил Филипп, – это единственный выход, наилучший. – Он повернулся к моему новоявленному жениху: – Не пытайтесь улизнуть, милорд. У окон и дверей я выставил вооруженную охрану. Им приказано убить вас, если вы появитесь без сопровождения одного из нас.

Маркиз кивнул и, зевнув, закрыл глаза. Оноре и Филипп вышли, оставив нас наедине.

Я нервно мерила шагами комнату. В те минуты я ненавидела братьев сильнее, чем своего обидчика. Они меня предали. Мне не у кого искать помощи. Я остановилась и украдкой взглянула на дремлющего маркиза. Сложив на груди руки, он тихонько посапывал.

Я топнула ногой.

– Как вы смеете спать? Немедленно проснитесь и убирайтесь отсюда!

Он приоткрыл один глаз.

– Простите меня, мадемуазель, но у меня сегодня был трудный день, а вечер, кажется, предстоит еще более утомительный.

– Убирайтесь! – Я указала ему на дверь. – Вы меня слышите? Убирайтесь немедленно! Сейчас же!

Маркиз поднял брови.

– Чтобы угодить в объятия стражников? Вам ведь этого хочется, не так ли? Нет уж, спасибо, мадемуазель, я лучше останусь здесь.

– Вы… Вы – ничтожество! – сказала я – Вы самый ничтожный червь, вы – хам, меня от вас тошнит!

– Прошу прощения, мадемуазель, за то, что мой вид вызывает в вас такие неприятные чувства. Большинство женщин реагируют на меня по-другому.

– Большинство женщин, – фыркнула я, – безмозглые создания. Я знаю, что вы из себя представляете. Жестокий, самодовольный, бесчувственный хам. Скот. Животное. В вас нет ни на грош порядочности!

– Порядочность, воспитание, хорошие манеры… До сих пор меня никто не обвинял в отсутствии оных. Другое дело, что я веду себя в соответствии с обстоятельствами, а в вашем конкретном случае обстоятельства меня подвели. Как мне, по-вашему, следует обращаться с дамой, знакомство с которой было достаточно кратким и которая, кажется, очень скоро станет моей женой? Наша первая встреча состоялась при весьма пикантных обстоятельствах, и я смело могу сказать то же, что и вы: я видел вас, мадемуазель, такой, какова вы есть на самом деле – блудливой, капризной и бешеной, – закончил свою сентенцию маркиз и со вздохом заключил: – Да, моя маленькая леди, вы – дикарка, и перспектива заполучить вас в жены меня пугает.

– Как вы смеете так со мной разговаривать? – Я сжала кулаки. – Вы… Вы подло на меня напали. Вы – самодовольная свинья! Ублюдок! Скотина!

– У вас весьма обширный лексикон, – заметил Валадон. – Должно быть, вы владеете полным набором площадной брани.

– Вы – отвратительный, ужасный человек!

Валадон надо мной смеялся.

– С трудом верится, что в наш просвещенный век супружество должно быть неизбежным следствием краткого альянса. Провинция… Отсталые нравы…. И я, похоже, попался в лапы грубых, дурно воспитанных людей…

Я пошла на него с кулаками.

– Если уж кого называть грубияном, так это вас!

– … пытающихся взвалить вину за незначительное происшествие…

– Ничего себе незначительное!

– … на плечи жертвы.

Я онемела от такой наглости. Он встал с кресла и прошелся по комнате.

– Очень мило, – заметил маркиз, взглянув на мой портрет работы Давида, где я была изображена в образе Дианы-охотницы. Портрет был написан по заказу Наполеона к моему шестнадцатилетию. – Но не вполне точно. Чтобы передать эти искры в глазах, этот румянец и эту поразительную особенность – набухание груди, когда вы сердитесь, нужна кисть посильнее. Эта картинка слишком слащава, слишком невинна. А вы не невинны, Элиза, вы никогда не были невинной овечкой.

Я схватила со стола дяди Тео тяжелую серебряную чернильницу и швырнула ему в голову. Однако маркиз увернулся, и чернильница врезалась в одну из любимых статуэток дяди Тео, приказав фигурке долго жить. В мгновение ока этот несносный человек оказался рядом и схватил меня за руки. Я попыталась его лягнуть, но на мне были парчовые бальные туфельки, и как оружие они не годились.

– Вы – испорченный, невоспитанный ребенок, мадемуазель, – заключил Валадон. – Клянусь, если бы вы были моей, я бы бил вас до бесчувствия. Мне не слишком нравятся избалованные дети…

– Кроме тех случаев, когда вам хочется их насиловать!

Маркиз широко улыбнулся, и пальцы его больно впились в мою руку.

– Вы знаете, что потеряли невинность только потому, что чуть не выцарапали мне глаза. Вас следовало проучить, и я преподал урок, всего один.

– Лжец! – выплюнула я ему в лицо. – Вы бы все равно это сделали!

– Разве? Может, вы и правы, только правды нам никогда не узнать. Вы были так соблазнительны – как спелое яблочко, которое только и ждет, что его сорвут. Редкие девушки купаются нагими в глуши, а потом, даже не удосужившись одеться, лежат на травке и мечтают о любви. В конце концов меня можно простить: ведь я всего лишь мужчина, а не святой. – И он отпустил меня.

Дрожа от гнева, не в силах от ярости вымолвить ни слова, я растирала запястье, сердито глядя на покрасневшие места. Валадон между тем снова уселся в кресло, закинув ногу на ногу.

– Мы должны отнестись к тому, что произошло, как цивилизованные люди, а не как варвары. Наш брак будет роковой ошибкой, ведь между нами ничего не было, кроме мимолетного желания, подогретого жарким и душным полуднем.

– Но…

– Вы ведь выходите за барона фон Мейера, как я слышал? – невозмутимо продолжал маркиз. – Вот и прекрасно! Нарожайте ему с десяток чудных сыновей, и давайте забудем эти глупости. Уговорите братьев довольствоваться иной формой компенсации.

– Если я и стану их о чем-нибудь просить, – процедила я сквозь зубы, – так только о том, чтобы они проткнули вас насквозь. Вы думаете, я хочу стать вашей женой? Лучше умереть!

Дверь распахнулась, и в комнату вошли Оноре и Филипп в сопровождении престарелого прелата, с трудом передвигавшего ноги.

– Нам повезло, Элиза, – возбужденно воскликнул Оноре. – Среди гостей оказался кардинал Франческо Паоло де Куера. Мы все объяснили кардиналу, и он любезно согласился пойти нам навстречу.

– Нет! – отрезала я. – Нет, нет и еще раз нет.

Братья замерли.

– Вы что, не понимаете? Я не хочу выходить замуж за это чудовище! Никогда! Я лучше пойду за самого дьявола, чем…

– Ради Бога, Элиза, – нетерпеливо перебил Филипп. – То ты рыдаешь дни напролет, потому что приходится выходить за барона, а теперь, когда сам маркиз Пеллиссьер просит твоей руки, упираешься как ослица.

– А кто оплатит долги Оноре?

– Не думай об этом, Элиза. Мы сами найдем выход.

Ничего себе! Сначала любимые родственники собирались разбить мою жизнь, только чтобы не допустить скандала, который мог разразиться по вине Оноре, а теперь они заявляют, что его долги – пустяк, с которым можно легко управиться! Я сжала ладонями пылающие щеки.

– Ужас! Безумие!

– Не могу с вами не согласиться, мадемуазель, – нарушил тишину голос маркиза.

Престарелый кардинал нетвердым голосом осведомился:

– Мы можем начинать? Благословляю вас, дети мои.

– Да, святой отец, да, – сказал Оноре, подводя кардинала к нам с маркизом.

– Какое чудное утро, – проворковал старичок. – Да?

– Святой отец в маразме, – заявил маркиз. – Он невменяем!

Нас обвенчал в библиотеке замка безумный итальянский прелат при двух свидетелях: Оноре и Филиппа, как того и требует закон. В конце церемонии прелат извлек откуда-то из глубин своего облачения соответствующий документ.

– Да благословит Господь барона и баронессу, – сказал священник, протягивая для поцелуя руку.

Глядя на нас слезящимися глазами, он предложил нам поцеловаться в знак скрепления союза. Арманд Валадон громко захохотал:

– Он думает, что я – барон. Наш брак недействителен!

– Обряд имеет законную силу, – холодно возразил Филипп. – Можете быть уверены.

И в этот момент в комнату ворвались дядя Тео и настоящий барон.

– Элиза, где ты была? – набросился на меня дядя. – Все спрашивают…

Тео посмотрел на кардинала, потом на маркиза, потом взгляд его упал на документ на столе. Дядя все понял.