— Эмили? — тихо позвал он ее, умоляя взглянуть на себя.

Она подняла голову и посмотрела на него. Глаза ее мерцали в свете камина, притягивая и лишая покоя.

— Да? — совсем тихо отозвалась она.

— Спасибо, — молвил он, улыбнувшись ей.

Глаза ее удивленно расширились.

— За что?

Она действительно не понимала, какое искушение являла собой. И что значило ее сегодняшнее временное отступление

— За чудесный ужин.

Она не нашлась с ответом. И Габби вдруг понял, что она смущена его благодарностью. Эмили не думала, что он может поблагодарить ее за то, что она позволила ему некоторое время провести вместе? Ему следовало чаще благодарить ее.

— Спокойной ночи, — сказал он и медленно прикрыл дверь.

Но услышал в ответ дрожащее:

— С-спокойной ночи и вам…

Если раньше он чувствовал себя уставшим, то теперь ни о каком сне не могло быть и речи. Габби достал из внутреннего кармана сюртука свой исписанный блокнот, угольный карандаш и устроился у камина, решив заняться единственным делом, которое могло бы на время отвлечь его от мыслей об Эмили. Но переводы иностранных текстов на английский так и не успокоили ни его тревожное сердце, ни метавшуюся душу.


Глава 6

Это было большой ошибкой. Эмили ругала себя, как только могла. Не следовало ей ужинать с ним. Не следовало ей соглашаться на это. Это было настоящим безумием. Подумать только, она ужинала с мужчиной! С отцом… вернее, с дядей Ника! С неженатым дядей малыша, за которым она должна была ухаживать в первую очередь. О чём она только думала, соглашаясь на это? Вернее, она и не соглашалась на ужин, он сам не оставил ей выбора. Но ей следовало проявить большую твердость и отправить его обратно в ту самую комнату, которая соединялась с ее комнатой.

Боже правый, Эмили до сих пор дрожала, вспоминая его мягкий голос, необычный блеск мерцающих серебристых глаз! Блуждающую улыбку на красиво очерченных губах. Почему ей становилось так жарко, когда она думала о его губах? Ей вовсе не следует думать об этом. Прежде всего, она должна думать о Нике! А вовсе не…

Но она позволила втянуть себя в предприятие, из которого ничего хорошего не могло получиться. Он увлек ее, казалось, безобидной беседой, но потом… Он был так галантен, ухаживал за ней, сам накрыл на стол! Боже, она впервые видела мужчину, который мог накрывать на стол! Разве такие мужчины существовали? Он напоил ее вином, и тепло напитка так сильно согрело ее, что она разговорилась. Было так необычно сидеть перед мужчиной, беседовать с ним о самом любимом и пить терпкое вино. Эмили ощутила себя даже немного счастливой. От того, что кому-то есть дело до ее пристрастий, что кому-то может понравиться ход ее мыслей. Кого-то не пугали эти самые мысли…

Как не напугали и семь лет назад, когда она рассказывала ему о суевериях и кострах инквизиции. И об архангеле Гаврииле.

Эмили сжала руки в кулаки, пытаясь проглотить ком в горле. Ей было ужасно больно. И обидно. За то, что дядя Ника на какое-то время заставил ее почувствовать так, как она не имела права чувствовать себя. Ведь ее жизнь была лишена всякого смысла, всяких надежд. Всего. Ей не должно было быть хорошо в его обществе. В обществе мужчины. Любого мужчины. Она не должна была желать этого общества. Она не должна была наслаждаться его голосом, светом в серых глазах, странной близостью, которая успокаивала и в то же время безумно волновала. Когда-то она сравнила его с архангелом Гавриилом, а ведь он и вчера, расслабленный с растрепанными золотистыми волосами походил на вестника богов. Который нёс людям нечто чудесное, нечто дорогое и бесценное. Который мог дать ей нечто большее, чем беспросветное существование.

А потом она ляпнула про языки, и очарование вмиг развеялось. Потому что это вернуло их в прошлое. Прошлое, которое она любила и ненавидела одновременно. Которого боялась и тайно желала. Это было так опасно, что она ужасное перепугалась. Эмили до смерти боялась, что он узнал ее. И что может заговорить об этом. Она не хотела, чтобы он узнал ее. Не хотела, чтобы он даже думал об этом! Она умерла бы со стыда, если бы он узнал, что с ней сталось.

Поэтому она не имела права соглашаться на ужин! Впредь ей стоит держаться от него как можно дальше. Но на долю секунды, до того, как ошеломить ее своей благодарностью, — а ведь прежде ни один мужчина в жизни ни разу не благодарил ее за что бы то ни было, — она почувствовала к нему ответную благодарность. За то, что он заставил ее ощутить то самое хрупкое, желанное, казалось, потерянное навсегда, но безумно дорогое тепло, какое она ощутила семь лет назад, сидя под клёном. Которое разливалось в груди и согревало все тайны уголки ее души.

Эмили готова была расплакаться, но усилием воли взяла себя в руки. Ей было больно. Ужасно больно и обидно. Неужели с нее не было достаточно того, через что она прошла? Неужели кому-то понадобилось отобрать у нее эти дорогие крупицы воспоминаний, которые подарил ей Габриел семь лет назад? Кому теперь нужны ее страдания? Кто от этого выиграет на этот раз? Ее семья отреклась от нее, она не была больше для них обузой. Общество отказалось от нее. Она была никому не нужна…

И всё же…

И всё же он угостил ее вкуснейшим ужином, накапал на ее креветку соевым соусом, улыбался ей и поддерживал разговор, который многие посчитали бы ересью. Сам же потом убрал со стола и пожелал ей спокойной ночи. И это после того, как она разозлила его на лестничной площадке.

Кем на самом деле был дядя Ника? И почему ей была так важна каждая его улыбка, предназначенная ей?

Она должна думать о нем прежде всего, как о человеке, который намеревается сдать ее судье, который в свою очередь несомненно решит повесить ее. В данный момент, такая участь казалась ей более желанной, чем дружелюбное и радушное настроение дяди Ника.

Настроившись на нужный лад, хмурая и подавленная, Эмили вышла из номера, держа одной рукой свой саквояж, а второй прижимала к груди Ника. И едва она подняла голову, как увидела стоявшего в коридоре и поджидающего их дядю Ника. Он внимательно смотрел на нее, и когда их глаза встретились, он улыбнулся ей так мягкой и нежно, что все воздвигнутые до этого барьеры с головокружительной легкостью рухнули. Эмили внезапно стало ужасно больно от того, что она была не в силах бороться с этим непостижимым человеком.

Он медленно подошел к ней и осторожно взял из ее руки саквояж.

— Доброе утро, — послышался его тихий, уже такой знакомый и такой приятный низкий голос, что Эмили ощутила легкую дрожь в коленях. От обиды и досады она была готова заплакать, поэтому, склонив голову, она промолчала и ничего не ответила.

И он тоже промолчал, не сделав ни единого замечания, что еще больше усугубило ситуацию. Развернувшись, он пошел к лестнице. Она молча последовала за ним, пытаясь побороть тяжелые удары своего сердца. Эмили понимала, что поступает несправедливо, ведь он не сделал ничего плохого. Но не могла поступить иначе.

Ведя с собой эту жестокую борьбу, девушка вышла во двор и огляделась. Недалеко стояло несколько экипажей, и она не узнала среди них тот, в котором они ехали вчера.

— Наш экипаж стоит в правом углу, вон там, — сказал Габриел, будто прочитав ее мысли, и показал в нужную сторону.

Эмили хмуро посмотрела на очередной ни чем непримечательный черный экипаж, заправленный тремя крупными лошадьми.

— А со вчерашним экипажем что-то стряслось?

— Нет, мы просто сменили его на другой, на случай, если за нами последуют… ваши друзья.

Его слова так сильно задели ее, что Эмили резко повернулась к нему и почти гневно выпалила:

— Они мне не друзья!

Она внимательно смотрела на него, выискивая в серебристых глазах или чертах лица непременно появляющуюся жестокость, ведь она снова посмела перечить ему, да еще в такой дерзкой манере. Но черты его лица не изменились, глаза не потемнели от гнева, а задумчиво сузились. В ответ он так же внимательно смотрел ей в лицо, словно что-то пытался там найти, а потом тихо спросил:

— Что тебя связывает с ними? Кем они приходятся тебе?

Почему он не сердится на нее? Эмили уже никак не могла найти объяснений его поведению. Уставшая от постоянного анализа того, что, кажется, невозможно понять, доведя себя всю ночь размышлениями о том, что она должна, а что ей не следует делать, Эмили развернулась и бросила через плечо:

— Не имеет значения.


* * *

Как же она заблуждается, думал Габби, глядя на притихшую Эмили, сидящую напротив. Они снова ехали в полном молчании, и на этот раз Габби понимал, почему она вела себя с ним так. Удивительно, но он точно знал, что она отгородилась от него, — а в этом уже не было сомнений, — только потому, что вчера позволила себя на некоторое время расслабиться и сбросить с себя маску замкнутой и чопорной незнакомки. Видимо, он слишком близко подобрался к ней, к ее мыслям, к ее желаниям и чувствам, и она, чтобы обезопасить себя, снова спряталась в своей раковине, полностью игнорируя его. И чем дружелюбнее он был с ней, тем сильнее закрывалась она. Габби вздохнул, прикрыв на секунду глаза.

Он не изменит поведения, как бы сильно она не отгораживалась от него. Рано или поздно, но ей придется поверить в то, что он не обидит ее. И еще, она должна будет признаться, что ее связывает с похитителями Ника. Он едва сдержался утром, чтобы не остановить ее и снова не задать волнующий вопрос. То, что ее что-то связывало со злодеями, не вызывало никакого сомнения. Это безумно огорчало его, ведь она даже не давала никакого намека на то, чтобы догадаться о роде этой связи. Но почему она не хочет ничего говорить? Ведь Габби уже давно отбросил в сторону тот факт, что она могла бы планировать похищение Ника, могла быть добровольной участницей этого кошмара. Тогда что?